Бросив пить по-настоящему, она обнаружила, что время, которого ей когда-то катастрофически не хватало, на самом деле — серьезный противник и убить его порой бывает не так уж просто. Так что вариант со множеством следящих за ней машин был теоретически возможен, но лишь в том случае, если бы она была резидентом иностранной разведки или везла бы в багажнике Сундукова «Опеля» центнер чистого героина... Нет, хвоста за ней, скорее всего, не было, но это вовсе не значило, что ей удалось провести Голову или кого-то другого, кто вознамерился проследить за ее передвижениями. Но, как бы то ни было, первый раунд она выиграла — микрофон уехал вместе с Сундуком и теперь, наверное, уже пересек границу Кольцевой дороги.
«Кстати, о Сундуке, — подумала Катя. — Как бы мой напарничек не впал в беспокойство и не бросился меня искать... Пропала-то я вместе с товаром! А и пусть поищет, — решила она. — Когда хозяин микрофончика увидит, что машина возвращается в Москву, это даст ему лишний повод для беспокойства... Вот пусть и побеспокоится, не все мне одной дергаться».
Усилием воли преодолев снова возникшее искушение попросту остановить машину, выйти из нее и пойти куда глаза глядят, даже не захлопнув дверцу, Катя направила дребезжащий «Опель» прочь из города. День клонился к вечеру, на дороги вот-вот должны были повыползать жаждавшие крови проезжих гаишники, да и до цели ее путешествия было не близко — хорошо бы к утру добраться... То, чем она занималась, нравилось Кате все меньше, но приемлемой альтернативы она не видела.
Она вздохнула с облегчением, когда город остался позади и по сторонам дороги замелькали знакомые с детства подмосковные поля и перелески. Ни о каком закатном очаровании не могло быть и речи — с неба опять сыпался мелкий занудливый дождь, и казалось, что, проедь она хоть тысячу, хоть десять тысяч километров, дождь все так же будет неторопливо падать сверху вниз, разлиновывая косыми полосками боковые стекла машины и пестрой рябью блестя на лобовом.
Катя заметила, что у встречных машин уже горят фары, и, спохватившись, тоже включила ближний свет. День погас еще не до конца, но из-за повисшей в воздухе мороси видимость была отвратительной, и она едва избежала столкновения со стоявшим у обочины с погашенными габаритными огнями грузовиком. Дорога мокро блестела в свете фар, дворники уютно поскрипывали, очищая стекло, на котором немедленно, словно по волшебству, возникали новые сверкающие точки. Спать пока не хотелось, но дорога, как обычно, дала Кате ощущение покоя. Пока она двигалась, ее судьба была только в ее руках. Это была иллюзия, но иллюзия приятная, и, чтобы продлить ее, Катя включила радио.
Она сразу поймала передачу какой-то независимой радиостанции. Сначала передавали музыку — это был старый рок-н-ролл, на время поднявший ей настроение и вселивший в нее нечто вроде телячьего оптимизма, который, впрочем, быстро угас, потому что музыка кончилась и бодрый мужской голос начал с неуместными шутками и прибаутками зачитывать сводку дорожных происшествий за последние два часа, из которой Катя узнала, что погибла вместе со своей машиной — серый «Форд-скорпио», госномер такой-то, во время аварии, сопровождавшейся взрывом бензобака и сильным пожаром. «Вот так номер, Сундучище, — подумала она. — Прости. Поверь, я совсем не это имела в виду, когда предложила махнуться машинами. Интересно, может ли микрофон взорваться? Да нет, чтобы такая маленькая штуковина вдребезги разнесла машину, она должна нести в себе ядерный заряд... Нет, это ерунда. Что же это было? Нападение? Голова напал на собственный груз? Или... на меня? Или он просто наказал Сундука за то, что тот меня потерял? Не знаю, ох, не знаю... Знаю только, что все из рук вон плохо. Голова явно что-то против меня имеет... Может быть, тот очкарик и в самом деле что-нибудь ему напел про меня, из-за чего он решил списать меня в металлолом? Что-нибудь настолько серьезное, что Щукин решил даже не утруждать себя проверкой и сразу отдал „горячий“ приказ... И то, что они по ошибке вместо меня укатали Сундука, только усугубляет мое и без того аховое положение. Со стороны моя проделка с обменом может выглядеть проявлением трезвого расчета и высокого профессионализма, и теперь они примутся охотиться за мной с удвоенной энергией. Что ж, Бог им в помощь. Вот дорога, а вот машина, надо только решить, в какую сторону податься».
Решение напрашивалось само собой.
"Если дела обстоят именно так, как я думаю, — то есть не обязательно именно так, но хотя бы приблизительно, если на меня вообще охотятся, то меньше всего меня ждут в конечной точке моего заранее спланированного маршрута. То есть пока что меня никто и нигде не ждет. Я погибла в аварии. Но на то, чтобы отличить мужика, пусть и обуглившегося, как головешка, от бабы, им не потребуется много времени. Возможно, это уже произошло и мое имя по радио назвали только по незнанию, а то и для отвода глаз — на всякий случай будем считать, что так оно и есть. Тогда что? Тогда я, конечно, должна в срочном порядке податься в бега и рвать когти в любую сторону, только не туда, где меня ждут. Получается, что самое безопасное для меня место теперь — первоначальный пункт назначения, этот самый, как его... Сотников. Да, так и есть — город Сотников, без малого тысяча километров от столицы...
А что, — несколько оживляясь, подумала она. — Сдам товар, возьму деньги и — за Волгу-матушку, а то и за Уральский хребет. Деньги небольшие, но на обустройство, на первое время — хватит. Пусть-ка они меня поищут... Жлобы, держиморды".
— Но страшно ведь, — вслух сказала она. — Страшно-то как, мамочки...
Ей захотелось всплакнуть, но она сдержалась. Видимость и без того была никудышная, и ей не хотелось ставить в неудобное положение бодрого диктора, заставляя его второй раз за сутки передавать сообщение о ее смерти в автомобильной катастрофе. Все ее вновь приобретенное благополучие, как выяснилось, не стоило и выеденного яйца — Голова вел какую-то свою паучью игру, в которой Катя выполняла роль в лучшем случае пешки, и возникал вполне закономерный вопрос о том, кто был игроком. Катя начинала всерьез сомневаться в том, что это Голова.
Еще ей почему-то вспомнилось ее проклятое кольцо, хотя никакой связи между ним и тем, что происходило сейчас, она не видела... Да ее скорее всего и не было вовсе. «Видимо, — решила Катя, — это просто судьба у меня такая — корявая, заскорузлая, глупая... Интересно, а когда мне стукнет, скажем, лет шестьдесят, я что же, так и буду мотаться по свету, как дворняжка бездомная, вся обвешанная пистолетами и еще Бог весть какой дрянью? — Эта мысль вызвала у нее истерический смешок. — Надо же, как далеко мы заглядываем... Если дела и дальше будут идти таким порядком, то неизвестно, увижу ли я завтра солнце... Впрочем, судя по погоде, солнца мне и так не увидеть», — решила она, ведя машину на восток под доносившиеся из динамиков звуки старого доброго рок-н-ролла, снова сменившие бодрую болтовню диктора.
Постепенно звуки эти стали слабеть и удаляться, динамики начали хрипеть, и Катя поняла, что ржавый «Опель» увозит ее из зоны уверенного приема. Покрутив ручку настройки, она поймала «Маяк» и под знакомые позывные ее снова посетила эта странная полумысль-полуощущение: я дома — там, где человека всегда ждут и где с ним может произойти все, что угодно.
Утро застало Катю на подступах к цели ее путешествия.
Город Сотников располагался в местах, забытых Богом столь основательно, что они просто не могли не привлечь внимания Головы и ему подобных светлых личностей. Гоня «Опель» по растрескавшемуся асфальту трехполосного шоссе, больше похожего на неимоверно длинную стиральную доску, Катя поймала себя на том, что думает о Голове уже совсем не так, как, скажем, месяц назад. «Да оно и понятно, — сказала она себе, бездумно убивая подвеску машины на разбитой дороге и между делом любуясь стоявшими по обе стороны шоссе ровными, как на подбор, мачтовыми соснами, — так оно и должно быть. Я всегда догадывалась, что он опасен, просто раньше он был опасен для других, а теперь — для меня. Чувствуется разница? Еще как чувствуется», — ответила она себе и вдруг вспомнила про хакера, который взломал для нее милицейский компьютер. Его, кажется, звали Пашей, и она, похоже, сдала его Голове тепленьким. Она не могла бы сказать, почему вдруг вспомнила об этом, — у нее была масса других причин для беспокойства, — наверное, это случилось просто потому, что у нее появилось время подумать... И вообще, кто может с уверенностью сказать, почему мы вдруг начинаем думать о чем-нибудь? Ночная паника ушла без следа, уступив место спокойствию и собранности, и в этом состоянии холодной ясности мышления Катя вдруг очень четко поняла, даже не поняла, а скорее почувствовала, что напрасно втянула симпатичного хакера Пашу в эту историю, а то, что она проговорилась Щукину о своем открытии относительно принадлежности голубой «семерки», было еще хуже. Возможно, именно это и послужило основной причиной снова обрушившихся на нее неприятностей... ну и, возможно, очкариковы россказни.
Впрочем, пока никаких новых неприятностей в поле Катиного зрения не усматривалось. Наоборот, природа была великолепна, в небе светило выбравшееся наконец из-за верхушек корабельного леса солнце, «Опель» бодро барабанил подвеской, трясясь по бессмертным российским ухабам. Похоже, все ее неприятности остались на расстоянии тысячи километров к западу от этого места. С такого расстояния они вдруг показались Кате мелкими и совершенно безопасными. Она снова подумала о том, что было бы неплохо просто бросить машину посреди дороги и потеряться в этом краю мачтовых сосен и голубого неба... Устроиться фотографом в какое-нибудь захудалое ателье и жить, как живут нормальные люди: выйти замуж за бухгалтера, завести детей и каждый день поливать фикус теплой водой из литровой банки... А через год повеситься от чугунной безнадеги или замочить лопушистого провинциального инкассатора кухонным ножом, сорвав при этом царский куш долларов в сто — сто пятьдесят... Нет, можно, конечно, обойтись и без этого — просто жить, перебиваясь с хлеба на воду, копить деньжата, даже открыть собственное дело... и замочить тем же кухонным ножом рэкетира со свиными глазенками, заплывшего жиром от спокойной сытой жизни...
«Вот дерьмо, — подумала Катя с ожесточением, — кто про что, а вшивый про баню. Живут же миллионы людей и никого при этом не мочат, не квасят, не закапывают. И ты сможешь, если захочешь. Будешь жить, как все, но, в отличие от всех, будешь все время помнить, что далеко-далеко, за тысячу километров, в столице, до которой всего-то ночь езды, есть человек по кличке Голова, у которого очень хорошая память и наверняка длинные руки — что называется, от Москвы до самых до окраин. Помнить и ждать. Само собой, в свое время ты заведешь детей — чем же еще заниматься в этой глуши? — и вот тогда твое ожидание станет по-настоящему страшным... И в один прекрасный день ты дождешься, это уж как пить дать».
— Сволочи, — прошептала Катя. Начинающийся день вдруг утратил все свое очарование, превратившись просто в светлое время суток, предназначенное для выполнения рутинной и по большей части довольно грязной работы. — Какие же вы все сволочи... Бог устал вас любить, — повторила она, как заклинание, но это не помогло — ее не оставляло неприятное ощущение того, что Бог устал любить именно ее, Катюшу Скворцову.
Тогда она остановила машину, аккуратно приняв к обочине, спустилась с насыпи в лес и немного поплакала, прижавшись лбом к шершавому сосновому стволу, по которому лениво ползали красные лесные клопы-пожарники.
* * *
Так и не приняв никакого решения относительно своих дальнейших действий, она пересекла по большому когда-то, видимо, считавшемуся суперсовременным, а ныне остро нуждавшемуся в ремонте мосту речку с показавшимся ей смешным названием Мокша и въехала в Сотников.
Город стоял на левом обрывистом берегу реки, выходя на нее задами и (в самом центре) старым зданием какого-то техникума в окружении не менее старых четырехэтажных кирпичных домов. Асфальт, в незапамятные времена проложенный на центральных улицах, уступал место ухабистым грунтовкам, а то и откровенно песку, стоило свернуть в боковые проезды. Здесь можно было встретить мордовок в пестрых платьях и необыкновенно красивых, похожих на кольчуги украшениях из монет, на головах у них были наверчены цветастые платки, а из-под подолов кокетливо выглядывали запыленные кирзовые сапоги. У них были загорелые до оттенка красного дерева лица и смешной говор, который Катя затруднилась бы воспроизвести. Полуразвалившийся Сундуков «Опель» здесь моментально приобрел утраченный было в Москве гордый статус «крутой иномарки» и привлекал к себе внимание, показавшееся Кате совершенно излишним.
Городок, как поняла слонявшаяся без дела в ожидании условленного часа Катя, хоть и был неказист, но все же мог похвастать некоторой причастностью к истории — это было что-то такое времен пугачевского бунта и еще что-то, еще более давнее, что Катя, никогда не увлекавшаяся историей, услышав, тут же и забыла... А еще здесь родился знаменитый российский адмирал. Адмирал был похоронен километрах в десяти от города, на территории большого монастыря, в здании которого, как удалось выяснить Кате, долгое время размещалось ПТУ механизаторов, а теперь снова поселились монахи, вот уже который год усердно отскребавшие со стен келий оставленные юными механизаторами похабные надписи и рисунки анатомического свойства. Адмирал был убит во время осады Севастополя — первой осады, разумеется, и Катя долго ломала голову над тем, как они ухитрились в те неторопливые времена доставить тело в такую чертову даль да еще из осажденного города. В этом была какая-то загадка, и Катя подозревала, что разгадка так и останется для нее тайной за семью печатями.
Она забрела в ресторан, и сонная официантка, двигаясь с неторопливой солидностью идущего ко дну линкора, поставила перед ней тарелку с подсохшими, явно вчерашними, лоснившимися от подсолнечного масла, на котором их разогревали, макаронами и вызывавшим острую жалость бифштексом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49