– Витязь этот, которому прыжки римлян известны лучше, чем тебе, готов подать, если ответишь ты на один вопрос: в каком платье ходит твое чудовище, когда ты выпрашиваешь подаяние у римлян?
Скоморох взял серебро, робко взглянул на Инго и ответил:
– Знаю я, что груб и лукав привет вандалов. А тебе скажу: кто хочет пляской понравиться римлянам, тот должен плясать нагишом. Советую тебе делать то, что делает там моя обезьяна.
– А я думаю, что твой пляшущий кот точно так же среди чужих позорит воинов моего народа, как чужих – у нас.
Мужчины кивнули головами и, улыбаясь, отвернулись от фигляра. Но Инго подошел к нему и спросил:
– Откуда ты знаешь, что я вандал?
– Это довольно ясно из того, что носишь ты на голове, – ответил скоморох, указывая на шапку Инго, в которую воткнуты были три ровных пера дикого лебедя. – Едва ли восемь дней прошло с того времени, как шибко досталось мне у бургундов от таких перьев.
Инго изменился в лице и, поспешно схватив фигляра за руку, отвел его в сторону.
– Сколько было тех, которые носили этот знак? – спросил он.
– Больше десяти, но меньше тридцати, – ответил фигляр. – С грубыми речами отнеслись они ко мне и грозили побоями, потому что мой малютка плясал в гусиных перьях.
– Бранивший тебя – седобородый воин с рубцом на челе?
– Он таков, каким ты обрисовал его; кроме того, человек это грубый.
Ирмгарда заметила, что витязь с трудом скрывал свое волнение и, отделившись от других, в одиночестве возвратился в дом.
Вскоре после этого во двор пришел Фолькмар, посол королевский. Инго принял его как давно желанного друга. Выслушав его вести, витязь повел Фолькмара к князю, и втроем они держали дружеский совет.
– Король приглашает меня к себе и обещает мне безопасность, – сказал Инго. – Что бы ни думал он в сердце своем, но я должен принять его приглашение. Одно только удерживает меня, и со стыдом сознаюсь в этом: не могу я неимущим человеком явиться ко двору короля; тебе известно, как я пришел сюда.
– Не будешь ты нуждаться, витязь, ни в коне, ни в одежде, – ответил король, – а Вольф прислужником последует за тобой; не советую тебе, однако ж, полагаться на слово короля и подвергаться риску угодить под топоры его телохранителей, и значит, бесследно исчезнуть за каменными стенами замка. Путь этот может оказаться бесславным концом твоей доблести.
Фолькмар тоже сказал:
– Тебе, витязь Инго, прилично пренебрегать опасностью, ибо знаешь ты, что порой отвага полезнее всего мужу. Но если ты намерен последовать приглашению короля, то не делай этого одиноким путником. В презрении будешь ты у короля и его дружины, и недостойно станут обходиться с тобой, если бы даже король и не посягал на твою жизнь. Таков уж обычай при дворах королей: только нарядная одежда, кони да прислуга дают витязю значение. Поэтому, прежде чем отправиться к королю, приобрети все это, но если за тобой последуют люди здешних лесов, то вконец будешь ты ненавистен королю.
– Разумно говоришь, ты, Фолькмар, – ответил Инго. – Если ты решишься показаться на глаза королю, то скажи ему, что благодарен я за высокое посольство и что предстану я пред его очами, когда снаряжусь, как того требует и его честь, и моя собственная.
– Ответ я отнесу, – ответил Фолькмар, – и надеюсь проворно отскочить в сторону, когда король запустит в меня кружкой.
Князь Ансвальд тоже одобрил изъявление такой благодарности, потому что его тайно тревожило требование короля, хотя он и мужественно скрывал свою озабоченность.
Когда Фолькмар и Инго остались наедине, то витязь сказал:
– Кто дал один благой совет, тот не откажет и во втором. Ты сам видишь, что я подобен щенку, которого кинули в воду. Добросердечны здесь люди, но редко предпринимают они военные походы; понаблюдай, верный товарищ, нет ли в стране славной работы для меча.
– Потерпи немного, – улыбнулся Фолькмар, – а между тем не брезгуй моими песнями, когда Ирмгарда станет петь их пред тобой, потому что искусна она в пении и игре на лютне. Но если я услышу про честные походы, то ты узнаешь об этом. Тебе известно, что осенью воинов манит родина, а весной – ратные походы.
– Теперь послушай, отчего без сна мечусь я по ночам, – продолжал Инго. – Бросок на Рейн разлучил меня с ратниками моими; подобно водному потоку, ринулись за мной в страну римские отряды; жрица тщательно скрывала меня до тех пор, пока не услала на север, а при расставании обещала разыскать соотечественников моих, с которыми я стоял у челноков. Но недавно слышал я от одного скомороха, что в этом месяце воины моего народа находились среди бургундов; один из них – Бертар, которого ты, кажется, знаешь. Если ты расположен ко мне, Фолькмар, то, коли возможно, проведай у верных людей эти вести; как ни милы мне иные из турингов, среди которых живу я, но не могу я успокоиться, доколе не узнаю, не избежал ли кто-либо из моих железа римлян.
– Хозяин дома этого расположен к тебе, но изменчиво сердце людей, и опирающийся на одну ногу легко устает. Ты почтил меня доверием своим, рассказав, каким образом тебя спасли из воды. Поэтому я попрошу тебя об одной милости. Некогда ты дал мне это золотое кольцо; возьми его обратно, витязь, чтобы я мог доказать тебе мою преданность. Со временем ты дашь мне больше, если только боги пошлют тебе удачу. Кольцо доставит тебе коня и одежду или готового на послуги товарища.
– Я охотнее взял бы взаймы у тебя, чем у другого, – ответил Инго, – ведь тебе известно, что без золота воин не ходит на битву. Данное мне Бертаром в день, когда я лишился его, я храню при себе на тот случай, чтобы нашедший у меня золото из благодарности предал меня честному погребению, если б одиноко лежало на поле тело мое.
– Тогда вспомни, витязь, и о живых, и если смею дать тебе совет, то дай что-нибудь Фриде, потому что во дворе перешептываются, будто она сняла с себя серебряное запястье с тем, чтобы угодить госпоже своей. Одари также своего оруженосца Вольфа, да не будут презирать его за то, что служит он неимущему господину. Не гневайся, если я говорю как твой наперсник, но кто привык искать милостей, тот разумеет, чем приобретается любовь.
Инго с улыбкой протянул ему руку.
– Только тебе ничего я не дам и охотно останусь твоим должником, – сказал он.
– А я твоим – покуда жив, – почтительно поклонился Фолькмар.
Инго последовал совету Фолькмара. Когда он дал своему, оруженосцу две золотые монеты с изображением великого властелина римлян Константина, то заметил по счастливому лицу Вольфа и его горячей благодарности, как ценились подобные дары в лесах. А после обеда, подойдя к Ирмгарде, в присутствии других он сказал:
– Подруга твоя, Фрида, за серебро, данное ею скомороху, выторговала мне радостную весть. Мне бы очень хотелось доказать ей свою благодарность, поэтому прошу тебя, возврати ей ее затрату этими монетами.
Иноземное золото стало меж женщин переходить из рук в руки; князь и все доброжелатели радовались, что гость поставил себя как подобает его достоинству, но Инго, по готовности мужчин на послуги, заметил, что их добрая воля проявляется куда как резвее, когда появляется надежда получить что-либо ценное.
Но Инго искал подарок и для милой его сердцу. Ирмгарда стояла на дворе, неподалеку от сиреневого куста, и Инго поспешил к ней. Она услышала звук его шагов, но не обернулась, чтобы никто не заметил радости на ее лице. И теперь, отвернувшись ото всех, они смотрели в глаза друг другу, не замечая на этот раз ночного певца, который в ветвях тревожно напоминал об отлете своим птенцам. И Инго повел потаенную речь:
– Прародительница моего рода, Швангильда, летала некогда над землей в одежде из перьев лебедя, и с того времени ровные лебяжьи перья составляют священный знак, носимый на шлемах и головных повязках мужчинами и женщинами моего племени. Мы стараемся похитить перья у живой птицы, потому что убить лебедя считается у моего народа преступлением. Сегодня мне удалось добыть одно украшение. Тебе, милая, предлагаю его – прими его и храни. На стерженьке пера я вырезал знак, который отмечает то, что принадлежит мне.
Ирмгарда смутилась, догадываясь, что перьями он выразил то, чего не смел сказать словами, и робко спросила:
– А может ли быть моим то, что принадлежит тебе?
С глубоким волнением ответил Инго:
– Потому только и мила мне жизнь, что знаю я одну девушку, которая когда-нибудь перед всем народом станет носить перо это.
И он снова предложил ей украшение. Ирмгарда взяла перо и спрятала его в своей одежде. Рука Инго лишь чуть-чуть коснулась ее руки, но Ирмгарда всем сердцем почувствовала это прикосновение.
– Ирмгарда! – раздался во дворе повелительный голос княгини.
Инго и Ирмгарда обменились сердечным приветом очей, и девушка поспешила к дому.
– Что говорил тебе чужеземец? – недовольно спросила мать. – Его рука коснулась твоей. И я видела, как вспыхнули твои щеки.
– Он показал мне ровные перья одной птицы. Если витязь носит их на своем шлеме, то это является отличительным знаком родного племени Инго, – ответила Ирмгарда, но предательская краска снова залила ее лицо.
– Слышала я однажды безумную, которая так громко вопила в храмине мужей, что все умолкли, подобно тому, как смолкают лесные певцы, когда молодая кукушка начинает свой крик.
– Если я поступила опрометчиво, выдели его из других, то не было это зазорно; сердце мое переполнилось восхищением, и друзья простят меня. Не гневайся и ты, родимая.
Но княгиня неумолимо продолжала:
– Не на радость мне гостит чужеземец в нашем дворе. Хозяину прилично быть гостеприимным к просящему, но хозяйка твердой рукой должна держать ключи, чтобы не расточалось имущество, и охранять птичий двор, чтобы куница не забралась туда. Если чужеземец полагает, что своим прыжком через коней он залетит в наследие моего повелителя, в кладовые и на поварню, то мало ему пользы от такой строптивости. Как моя дочь ты должна быть чужда человеку, живущему скитальцем, не имеющему родины, изгнаннику, столь же убогому, как бродячий нищий, что у дверей, наших выпрашивает подаяния.
– О ком говоришь ты? – выпрямляясь, спросила Ирмгарда. – Уж не о витязе ли, которому хозяин указал почетное место? Не о безвинном ли человеке, который пришел к нам, веря клятвам отцов? Я слышала, что отец моего отца в священном напитке смешал каплю крови своей с кровью царственного рода, чтобы и потомки жили друг с другом в любви и почете.
– Когда я слушаю твои дерзкие речи, – возмутилась мать, – то в душе моей возгораются старые скорби, что нет уже в живых твоего брата. В тот злополучный день, когда его убил королевский ратник, ты стала единственным детищем скорбей моих, но дурно же вознаграждаешь ты мать за ее заботы.
– Если бы мой брат был жив, он почел бы за высочайшую честь быть ратным товарищем витязю, которого ты теперь позоришь прозвищем нищего!
– Но как брат твой отошел от мира, – не слушая ее, продолжала княгиня, – то сделалась ты наследницей в стране, и матери надлежит подумать, кому отец отдаст тебя в замужество.
– Если я наследница дома, то я также наследница обязанностей союза и данных клятв, которые я намерена свято соблюдать. Никогда не отказывала я в почете твоим друзьям, ни дяде Зинтраму, ни твоему племяннику Теодульфу, что бы ни думала я о них при этом. Не брани же меня, если я оказываю любовь тем, кто дружбой связан с родом моего отца.
– Молчи, ослушница! – запальчиво ответила мать. – Слишком долго воля отцовская держала тебя дома; пора, чтоб замужество сломило твой строптивый нрав!
Княгиня оставила покой, а Ирмгарда потупила глаза, крепко сжав кулаки.
– Княгиня так гневно говорит со служанками, – сказала вошедшая Фрида, – что сливки свернулись в погребе.
– Она строга и с другими, – с трудом произнесла Ирмгарда. – Ты предана мне, и кроме тебя никому не могу я довериться, если, конечно, у тебя хватит духу переносить немилость госпожи.
– Я женщина свободная; не хозяйке, а тебе дала я обет быть подругой и ради тебя нахожусь в господском доме, хотя отец и требует меня назад. Иногда мы вместе уже одолевали гнев княгини, доверь же мне теперь, что печалит тебя.
– Матушка гневается на гостя, к которому вначале она была так милостива. Опасаюсь, что может лишиться он ухода: где не понукает госпожа, там мешкотны служанки.
– Не беспокойся, ведь молодой Вольф – его прислужник, и если я захочу, то расскажет он о своем господине больше, чем нам дозволено слышать.
– Расскажи мне все, – увещевала Ирмгарда, – потому что всегда полезно знать, в чем нуждаются гости.
– По-моему, тебе хорошо бы послушать и об одном, и о другом, – со смехом ответила Фрида. – Мне гораздо милее гость, чем эта цапля Теодульф, который задирает нос выше головы. Когда сваты Теодульфа придут во двор, я скажу им то же самое; а что они придут, то об этом уже поговаривают. Но у ворот они найдут метлу: пусть смекнут, что думаем мы, девушки, об их сватовстве.
От таких дерзких речей Ирмгарда даже закрыла лицо руками, но слезы катились сквозь ее пальцы, тело вздрагивало от горя. Фрида обхватила руками княжескую дочь, опустилась перед ней на колени, стала целовать ее и говорить нежные слова.
Вскоре после беседы между матерью и дочерью во двор въехал, не случайно, впрочем, витязь Зинтрам. Долго сидел он в задушевной беседе с хозяином в покое княгини, еще раз обсуждая сватовство своего родственника Теодульфа. Ибо доколе человек благородный живет при дворе вассалом, связанный с князем служебной клятвой, торжественное сватовство состояться не может. Но к новому году князь должен был освободить его от присяги, вот тогда Теодульф приедет со сватами, а весной уже быть свадьбе. Все было оговорено: выкуп невесты и приданое, и княгиня советовала, чтобы мужи возобновили старые обеты свои относительно тайной сделки. Садясь на коня, довольный Зинтрам улыбался; хозяин проводил его до ворот и горячим рукопожатием простился с ним, причем Зинтрам даже не заметил метлы, которую коварная Фрида поставила у ворот; но Теодульф, пришедший проститься с дядей, дал метле такого пинка, что она отлетела далеко в сторону;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42