– Неужто твоя дорожная кладь так тяжела, что готов хныкать ты, словно ребенок, – раздался рядом с ним женский голос.
Юноша сразу разозлился:
– А вот твои насмешки мне горше, чем глумление всех остальных, потому что только из-за тебя я терпел службу при дворе.
– Благодарю, но кроме этих хором, стоящих в стороне от ратных путей, есть и другие дворы, где легче воину приобрести благосклонность начальника, а заодно и землю, и дом, чтоб мог он взять себе добрую жену. Мне же не нравится здешняя скамья витязей потому что ею властвует женщина.
– Ты советуешь мне уйти, Фрида, а сама остаешься здесь? – изумился Вольф.
– Мое призвание – прялка, и я должна ждать доколе мужчина не посадит меня на коня и не умчит в свой отчий дом. Достойными презрения кажутся мне хозяева, которые сперва тянут руки к гостям, а потом боятся их присутствия. Садись на коня, смело скачи по полям и ищи себе более надежного господина.
– Редко бывала ты ко мне ласкова, Фрида, однако ж трудно мне оставить тебя среди дворовых парней, – возразил честный Вольф.
– Быть может, я и уберусь со двора, – нервно ответила Фрида. – Если порой я и бывала с тобой груба, то знай, Вольф, что ненавижу я этих болванов с того момента, как отказали они тебе в товариществе.
Она ласково взглянула на него и исчезла, а успокоенный Вольф направился к дому гостей.
– О чем шепчутся запальчивые юноши? – поинтересовался Бертар.
– Они отлучили меня от себя, – мрачно ответил Вольф, – за то, что я был на поляне на стороне князя Инго.
– И как намерен ты поступить дальше, юный туринг?
– Я обрек себя на служение твоему повелителю.
Бертар жарко схватил его за руку.
– Так может сказать только доблестный человек. Ты всегда нравился мне; верен ты в службе, ласков с товарищами, и насколько возможно, я постараюсь, чтобы не раскаялся ты в своем выборе. Сперва поговори с витязем Изанбартом, чтобы он защитил и своим заступничеством освободил тебя от присяги, связующей тебя с хозяином, а затем – возвращайся к нам. Боги не дали мне сына, но тебя я буду держать подле себя вместо собственной крови, с тобой поделюсь последним глотком, рядом с тобой нанесу последний удар своим мечом. Добро пожаловать в нашу среду на странствования по грешной земле, на добычу и блаженную смерть в бою!
Ирмгарда тоже почувствовала нескладицу этого утра.
– Где дочь?! – воскликнул князь у постели раненого – Пусть она поможет матери своим умением врачевать.
Тихо, чтобы никто не услышал ее слов, ответила раздраженная княгиня:
– Она упорно отказывается подходить к его постели.
Негодуя, князь вошел в покои Ирмгарды – щеки девушки побледнели, но взгляд не уклонился от свирепого отцовского взора.
– Твое место у постели жениха твоего, бесчувственная! – закричал он.
– Если б я отдала ему мою жизнь, я бы возненавидела себя, – не шелохнувшись, ответила Ирмгарда.
– Это дело твоего отца, но если бы он и не хотел этого, то все равно – Теодульф из твоего рода, а мне брат по оружию. Неужели ты так мало почитаешь наши обычаи?
– Знаю я, батюшка, как подобает поступать твоей дочери. Пораженный столь заслуженным ударом, он прежде натравил собак на нашего гостя. Если я дщерь дома этого, то он мне – и чужой, и враг.
– Как безумная, говоришь ты. Мне хорошо известен лукавый умысел, смущающий твою душу, и слишком долго терпел я непереносимое.
И он угрожающе поднял руку.
– Убей меня, батюшка, властен ты в этом, но никогда не подойду я к постели нелюбимого человека!
– Если таково твое решение, то покоришься ты неволе! – вне себя от гнева закричал князь. – Я отведу источник, несущий такое горе в мой дом: отныне живи отдельно, узницей, пока не смирится непокорный дух твой.
Он оставил покой и через двор направился к очагу, собрались союзники и туда же двое начальников привели Инго.
Лицо князя побагровело от гнева и дрожал его голос, когда он начал в собрании свою речь:
– Смертельно Ранил ты Инго, сын Ингберта, моего отца Теодульфа, благородного мужа, родственника моей супруги, витязя, которому я назначил в жены мою дочь; повредил ты его тело в тайном бою которого не должно было узреть солнце; оскорбил ты мою честь, нарушил права гостеприимства, попрал присягу. Поэтому отказываю тебе впредь в мире моего дома и двора, разрешаю узы, некогда связывавшие отцов наших, гашу пламя очага, еще согревающее тебя, и проливаю воду, над которой некогда мы поклялись друг другу миром гостеприимства!
Он качнул котлом очага, пролил воду на пламя, и шипя, белый пар расстелился по дому.
Но Инго ответил:
– Смертельно оскорбленный в чести моей, я совершил дело необходимости, которое должен совершить каждый, не желающий бесчестно жить среди людей. Когда недобрый человек лежал под моим мечом, я вспомнил о твоем гостеприимном очаге и отвел острие меча. За добро, которым я пользовался под кровом твоим, теперь благодарю, но сумею защититься от зла, которое ты и твои друзья стали бы замышлять против меня; как погасил ты пламя, гостеприимно светившее мне, точно так же бросаю я на холодные уголья твоего очага знак, данный твоим отцом моему, снимаю с себя обязанности гостя, связывающие меня. Чужим пришел я, чужим и уйду; богам, высоким свидетелям клятв, приношу жалобу на несправедливость, причиненную тобой мне и моему роду, и испрашиваю их благословения для каждого, кто во дворе этом и в стране желает мне добра.
Он повернулся, чтобы уйти, но поднявшийся Изанбарт сказал:
– Хотя ты поссорился с нашим начальником из-за дела необходимости, но не в ссоре ты с народом, обещавшим тебе мир нашими устами. Если угодно тебе подождать решения общин о вражде твоей с князем Ансвальдом, то ты и твоя прислуга будете желанными гостями во дворе и у очага старца, стоявшего некогда в битвах бок о бок о твоим отцом.
Инго подошел к старику и низко поклонился ему.
– Благослови меня, отец мой, прежде чем уйду, потому что непохвально было бы с моей стороны оставаться в стране и возбуждать вражду в селах. Но доколе жив, не забуду я ласки твоей.
Старик молча положил руки на его голову, после чего Инго пошел к дверям. Со злобой и беспокойством заметил князь, что кое-кто из его земляков встал, чтобы проводить уезжавшего. Изанбарт подал ему руку и повел Инго через вооруженную толпу ратников грозно теснившихся у двери; напротив них на конях сидели вандалы, готовые к отъезду, а если нужда заставит, то и к бою. Но достоинство начальников усмирило злобу подчиненных; Инго вскочил на коня, подведенного ему Бертаром, бросил во двор долгий взгляд и помчался в ворота, за ним последовали его воины. Им вдогонку понеслись угрозы дворовых, но гневный голос Изанбарта заставил всех умолкнуть. Безмолвный, погруженный в тяжкие думы сидел князь у своего холодного очага.
За путниками по замерзшей земле застучали конские копыта. К Инго подскакал Беро и проговорил:
– Я привел тебе товарищей твоих, а теперь хотелось бы мне доказать тебе мою добрую волю. Село, в котором я живу, лежит на твоем пути, – пожалуйста, витязь, побывай у меня и отведай пищи земледельца.
– Советую тебе, – сказал Бертар, – принять приглашение вольного хлебопашца, я считаю его человеком доброжелательным, и разумны советы его.
– Не один ты из твоего племени желал мне добра, Беро, пока мы жили здесь, – с грустной улыбкой ответил Инго.
Витязи порешили последовать приглашению, и довольный Беро свернул на проселочную тропу. Их с громким криком нагнал Ротари.
– Первое посещение ваше – моего дома, – сказал круглый человек, протягивая к ним с коня руки. – Заботы оставь позади себя, витязь, и не гневайся на нас, если не в ладах расстался ты с князем.
Поехав рядом с Инго, он продолжал более искренне:
– Не один станет дивиться в стране, что твой меч отказал в последней чести драчуну; у этого человека есть враги в народе, потому что неправдив он и его род – я и сам из числа его недругов.
Таким образом, ласково разговаривая, ехал он среди воинов, порой вертел своим копьем и рассказывал о забавных проделках, так что хохотали слушавшие его чужеземцы.
Едва на другое утро первый отблеск зари проник в темный покой, как Ирмгарда тихонько, чтобы не разбудить спавшей служанки, поднялась со своего ложа, сказав себе: «Видела я во сне, будто ждущий меня стоит у ручья. Обледенели берега бегущей воды, унеслась сосна, приставшая к нашему берегу; среди камней и льдин плывет она вниз по течению, и никогда уже я не увижу ее. Не знаю, кого и любить теперь когда не стало его среди нас!»
Она накинула поверх одежды темное покрывало тихо отворила дверь и вышла на опустевший двор.
– Кто отодвинет мне засов у ворот? – сказала она, но прикоснувшись к ним, заметила, что деревянные клинья поперечной перекладины были выбиты.
Выйдя за ворота, она поспешила в горы, на то место, где некогда встретила своего возлюбленного. Она остановилась в страхе, потому что в сумеречном свете увидела вдруг у ручья высокую фигуру. А Инго уже спешил к ней навстречу:
– Я надеялся встретить тебя. Побуждаемый предчувствием, я мчался сюда ночной порой на резвом коне.
– К недругам едет король, – ответила Ирмгарда, – потому что мой род изменил клятвам. Горька мысль эта, ненавистна мне жизнь: и на меня станешь ты гневаться, вспоминая в несчастье о доме отцов моих.
– Где бы я ни был, но о тебе я буду помнить всегда! – воскликнул Инго. – От тебя одной жду я счастья в жизни. Ты для меня дороже всего, тверда ты духом, поэтому вручаю тебе нити, на которых, по словам жрицы, держится судьба моя.
И он протянул Ирмгарде маленькую сумку из кожи выдры, с крепким ремнем. Ирмгарда робко взглянула на дар.
– В ней сокрыты чары дракона, – продолжал Инго, – тайны римских побед, как полагают наши воины, и моя судьба. В королевском замке римлянин расточает золото, и очень может быть, что ратники короля готовят мне гибель. Если они убьют меня с моими воинами, то пусть не достанется римлянину то, что, как говорят, приносит ему победы. Сохрани поэтому пурпур, доколе я не потребую его, но если врагам удастся их дело, тогда отнеси таинственное знамение на могильный холм, который воздвигнут над моим прахом, и глубоко зарой его там, чтоб не попал он в чужие руки.
Взяв сумку, Ирмгарда обронила на нее свои слезы.
– Чужим был ты у очага отцов моих, но ты пребудешь навсегда моим гостем, Инго, и люб ты сердцу моему. Я сохраню данное тобой и буду молить богов, властителей судеб, чтобы залог этот и меня сделал участницей твоей судьбины. Родись я мальчиком, как того желали родители, последовала бы я за тобой по стезе твоей. Но одинокой, с сомкнутыми устами останусь я в нерадостном доме, о тебе думая, – о тебе, которого видят только ястребы, свирепые птицы, когда реют они между небом и грешной землей. Не зная отдыха, скитаешься ты, благородный человек, среди чужих стен, под ветром веющим и падающим инеем.
– Не кручинься, милая, – взмолился Инго. – Не боюсь я, что недругам удастся погубить меня. Пусть вихрится снег, но радостно сердце мое, что могу тебе довериться, о ком моя забота. И ночью, и днем одна только у меня мысль: как бы сделать тебя своей.
– Отец гневается, мать ненавидит, а дочь любит – есть ли на свете большая мука? – скорбела Ирмгарда.
Инго нежно обнял ее:
– Затаи свою любовь, как дерево таит свою силу в земле по миновании лета. Теперь вокруг нас бушует лютая сила зимы, белым саваном укрыта земля, но и ты, милая, молча неси ледяное бремя. А когда набухнут почки и молодая зелень покажется из земли, взгляни тогда на вешнее солнце: не услышишь ли пение диких лебедей, реющих в небе?
– Затаю и вынесу! – торжественно сказала Ирмгарда. – Но и ты запомни: когда вокруг твоей головы будет бушевать буря, знай, что скорблю я и взываю тебе, когда же красное солнце улыбнется тебе с небес – плачу по тебе!
Она оторвала от своего платья ленту и обвила ею его руку.
– Вот так связала я тебя с собой, и знай, Инго, что ты мой, а я твоя.
И обхватив руками его шею, она крепко прижала его к себе. В стороне послышался резкий крик хищной птицы.
– Сторож напоминает, что нам пора расставаться, – огорченно сказал Инго. – Благослови меня, Ирмгарда, чтобы счастлив был путь мой.
Он склонил голову, а Ирмгарда, держа над ним руки, шевелила пальцами и шептала молитву. В нечеловеческой скорби Инго еще раз обнял ее и умчался в сосновый лес. И снова Ирмгарда стояла одинокая среди скал и деревьев, а вокруг нее кружился снег.
Поздним утром вандалы выехали со двора Ротари и с ними окрепший духом Инго; но он молчал, потому что мысли его стремились назад, к девушке в княжеском дворе. В полдень прибыли они в деревню, известную под названием «Свободная топь», где находился двор Беро. Весело освещало солнце белый покров земли, вершины ив сверкали инеем. Мост, перекинутый через деревенский ров, был украшен зелеными сосновыми ветками, у избы сторожа стояли землепашцы в нарядной одежде, а перед ними Беро и шесть его сыновей, крепкие парни со статными фигурами и громадными ручищами. Беро приветственно воскликнул:
– Так как мы живем последними на твоем пути, то хотим обогреть вас под нашими камышовыми кровлями, прежде чем вступите вы на чужбину.
Всадники весело соскочили с коней и вошли в деревню, окруженные землепашцами.
– Угощением гостей мы поделимся, – продолжал Беро, – чтобы каждый мог почтить их, а если молодым людям угодно, то, отобедав с нашими парнями, они могут поплясать с девушками в просторной избе или на подметенном гумне, как у нас принято.
Он взял под уздцы коня Инго и ввел благородных гостей в распахнутые ворота. Пока его сыновья привязывали коней и засыпали им овес, гости подошли к дому, на пороге которого их ждала мать Фриды. Она подала им загоревшую от солнца руку. В сенях, на глиняном полу стоял стол и деревянные стулья, в глубине дома с возвышенных подмостков на вошедших таращились голубоглазые, с белыми как лен волосами ребятишки, – и когда гости улыбались им, дети смущенно прятали головки за перилами.
– Проси обедать, – сказал Беро жене, – да подавай на стол все лучшее, что есть в печи, потому что гости привыкли к господской пище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42