Прежде чем он приехал, король уже мрачно ходил по двору; смущенно ответил он на мой привет, а королевские ратники искоса посматривали на нас и избегали нашего общества. Только что в наших покоях был прислужник короля и, запинаясь, объявил, что принесет он тебе обед сюда, дабы не встретился ты с римлянами за королевским столом.
– За столом ли, на дворе ли, но мы не станем скрывать лицо наше перед этим извергом, – ответил Инго. – Если его посольство касается меня, то хорошо бы узнать об этом заранее. Пойдем! – закричал он королевичу. – Посмотрим, как подъедут чужеземцы как король поприветствует римских послов.
Ребенок направился с Инго через двор к широкой площади перед королевскими палатами. Как раз в это время чужеземцы сходили с коней, а король между тем представлял послу знатнейших людей из своей свиты. Посол переходил от одного к другому, иногда роняя несколько слов. Почти на целую голову возвышался римский франк над королевскими ратниками. Подобно великану, стоял он, могучий, с руками, увешанными запястьями, с золотым изображением кесаря на чешуйчатом панцире. Под его шлемом лохматились густые брови, суров был его взор и едва заметна улыбка.
Бизино и его гость развернулись и тут же натолкнулись на Инго, который молча поклонился и подвел к королю мальчика. Король быстро схватил мальчика за руку и привлек к себе. Но взгляд чужеземца твердо уперся в Инго, невольно потянулась его рука к мечу, словно он намеревался немедленно поразить врага своего повелителя. Все же Инго еще раз поклонился послу и сказал:
– Горячий был то день, витязь Гариетто, когда в последний раз мы виделись с тобой. На кровавом поле битвы ты заносил надо мной свой меч, но прямее был тогда твой взгляд, чем теперь, когда воля чужого короля удерживает от приветствия руку твою.
– Отрадно было бы мне сказать, витязь Инго, что рад я встрече с тобой, но нахожусь я здесь послом великого римлянина, неблагосклонно думающего о тебе.
– Не хвалю я посольство, – ответил Инго, – возбраняющее мужественному человеку мирно приветствовать боевого соперника, с которым он обменивался честными ударами.
– Гневные боги занесли нас с родины в неприязненные ряды, и оба мы следуем связующей нас присяге, – сказал франк.
– Ты последовал за боевым знаменем чужеземцев, а я – зову соотечественников.
– В стане римлян певец поет те же песни, что и здесь, – возразил Гариетто.
– Но из старинных песен, слышанных мной еще мальчиком, я научился избегать власти чужеземцев, – ответил Инго.
– Идите все под знамя кесаря, и мы все будем римлянами.
Оба они гордо кивнули головами и разошлись. Но столпившиеся вассалы одобрительно перешептывались после каждой фразы и возражения – живее, когда говорил Гариетто, но не было, однако, недостатка в похвалах и речам Инго, заметившему, что при его последних словах сам король одобрительно хмыкнул.
Посол направился с королем в хоромы, где спутники франка уже раскладывали дары кесаря. Бизино восхищенно смотрел на золотые чаши и кубки, на дивную работу из драгоценных камней, уверяя посла, что он – друг кесарю и готов на любые услуги. Но Гариетто пожелал тайной беседы, и когда король всех отослал, сразу потребовал выдачи Инго.
Бизино ужаснулся и надолго погрузился в размышления. Наконец он ответил, что требование слишком сурово, что для ответа надобно время, а между тем, не угодно ли ему, послу, погостить при дворе. Но Гариетто потребовал скорого ответа, предложил более значительные дары и даже пригрозил Бизино. Тогда возмутилась гордость короля, и он гневно вскричал, что если посол не соглашается на деловое предложение, то на угрозы он и подавно откажет. С тем и отпустил король чужеземца, который со своей свитой расположился среди королевских ратников, пил с ними и раздавал дары.
Смущенный король направился в свою сокровищницу, сел на скамейку, с тяжким сердцем еще раз осмотрел подарки и стал считать золотые запястья, чаши и кубки, большие блюда и кружки. С трудом приподнял он одно серебряное блюдо, посмотрелся в него и печально молвил:
– Скорбное лицо вижу я. Чужеземец привез мне богатые дары, хотя большая чаша из позолоченного серебра – не славный подарок королю народа. Не хотелось бы мне лишиться других даров, о которых говорил римлянин, но не отдаст он их, если я не выдам Инго живым, а быть может, и мертвым. Если я обременю жизнь свою несправедливостью и выдам Инго врагам, то извергом прослыву я по всей земле, наемником чужеземцев, предавшим гостя позорной смерти. Да и самому мне жаль его, потому что добросердечен и честен он, верный товарищ за чашей и на коне. Но тяжкий труд грозит мне, если наперекор римлянам я стану защищать его: война, вероятно, умалит мою казну, уменьшит силу народа и поколеблет мой королевский престол.
Его взгляд упал на меч, висевший на стене.
– Вот королевское оружие моего рода, прославляется оно в песнях, страшатся его люди и не одно тяжкое дело совершено им; предание гласит, будто сталь его выковал некогда бог. Странно, что не могу я сейчас оторвать от него глаз!
И вздохнув, он продолжал:
– Я пил и охотился с Инго, сражался рядом с ним и желаю я, чтоб его конец был столь же славен, как конец его предков, слишком уж спешивших принимать грудью смертельные раны. Если я не в состоянии буду спасти его, то, по крайней мере, окажу ему царский почет.
Король встал и взял оружие. Вдруг он почувствовал легкое прикосновение к своему плечу и, вздрогнув, обнажил меч: за ним стояла Гизела, насмешливо глядя на него.
– Уж не хочет ли король выйти в поле с кухонной посудой и сделать смотр рати своей?
– В чем же сила короля, если не в казне? – недовольно спросил Бизино. – Могу ли я обуздать дух алчных и заручиться их присягой в верности, если не стану дарить им чужеземного металла? В моей стране не многие имеют его, а между тем всем хочется золота – откуда же мне брать его, если не у чужеземцев?
– Король хочет продать Инго римлянам? – спросила Гизела, и пламенем сверкнули ее глаза.
– Стал бы я размышлять, если б хотел этого! – проворчал король. – Но этот чужеземец, точно филин, сидит в моем лесу; все птицы накидываются и кричат на него, и недолго ждать, когда короли с Одера пришлют послов и потребуют его выдачи.
– Не обманешь ты меня! – гневно воскликнула королева. – Может ли жить после такого позора король, об этом поразмысли, но я не хочу этого и с клятвопреступником, продавшим за римское золото своего товарища, не стану делить ни стола, ни ложа!
Король искоса взглянул на Гизелу.
– Пылко стремятся мысли твои, но полагаю, не достигают они своей цели.
– Кто должен больше королевы радеть о чести короля? – возразила Гизела, стараясь совладать с собой. – Если ты не в состоянии спасти его от римлянина, то отпусти его со своего двора. Лучше оказаться слабым, чем вероломным.
– Чтоб, оскорбленный, он сделался моим врагом? – спросил король.
– Так обяжи его торжественной клятвой, думаю, он из числа людей, сдерживающих свои обещания.
– Не хочет ли королева уговорить его, чтоб никогда не помнил он об обиде?
– Да, хочу, – беззвучно ответила Гизела, – если это полезно моему королю.
Оба они мрачно взглянули друг на друга, наконец король продолжил:
– В опасности полезнее всего быстрота. Попытай счастья, Гизела, и уведомь его сегодня, чтобы он поднялся в твою башню для тайной беседы. Быть может, ты будешь содействовать его благополучному отъезду.
Королева потупила взор, и бледно было лицо ее, когда она произнесла:
– По твоему приказанию посоветую ему уехать.
И она быстро повернулась спиной к королю, тяжело посмотревшему ей вслед.
Вечером королева сидела в своем покое, в башне; ночные птицы, нахохлившись на стенах, жалобно кричали о том, что в башне готовится кое-кому гибель: под сильными порывами ветра, врывавшегося в окно, трепетало пламя воскового факела и отбрасывало на стены – то туда, то сюда – колеблющуюся тень прекрасной женщины. Посреди комнаты стояла Гизела. Наклонив вперед бледное лицо и нервно сцепив руки, она мучительно говорила себе: «Уйдет отсюда Инго, к великая мне мука, горше самой смерти останется здесь и из трех живущих один окажется лишним на свете»
Она вздрогнула и стала прислушиваться – внизу раздался приглушенный шум голосов и тихий звон оружия. Тогда Гизела вынула факел из высокого подсвечника и выставила его за окно, так что дым и пламя стали развеваться у зубцов башни – и вспорхнули испуганные совы. Через несколько мгновений вдали раздался охотничий крик; королева унесла огонь и завесила окно ковром.
На каменной лестнице застучали мужские шаги.
– Это он, – прошептала Гизела.
Дверь отворилась, и королева отскочила вглубь комнаты: вошел король Бизино. Угрюмо было лицо его, коренастое тело одето в панцирь, на голове – стальной шлем; рукоятка его меча сверкала при свете факела алым, как кровь, камнем.
– Королева нарядилась, словно на пир! – гневно сказал он.
– Ты сам пожелал этого.
– Желаю я также быть незримым свидетелем вашей беседы, и чтобы ты все говорила по моему приказу, выслушай предостережение: у подножья башни стоят два крепкоруких ратника. Если он спустится вниз без меня, то живому не перешагнуть ему через порог.
– Прекрасно распорядился король, – угрюмо ответила Гизела.
Вдруг ее взгляд упал на королевский меч, и она вскрикнула:
– Кровью горит камень на мече короля, это смертоносное оружие твоих предков! – С трудом преодолевая ужас, она пыталась возмутиться: – Меч не допускается в покои королевы, зачем же король нарушает мое право?
– Это только предосторожность, Гизела, – свирепо ответил король и, направившись в глубь покоя, скрылся за маленькой боковой дверью.
Королева снова осталась одна, ее мысли страшно волновались: «Король замыслил злодеяние, а мне суждено содействовать позорному делу!»
Но в этот миг раздались другие шаги, и вошел Инго, без доспехов и меча.
– Благодарю тебя, Гизела, – ласково начал он, что открыла ты передо мной башню свою.
Он взглянул на нарядно убранное помещение, шитые ковры на стенах и драгоценную чужеземную утварь.
– С того времени, как я лишился матери, мне не доводилось бывать в пышных королевских покоях. Что ты так напряженно стоишь, Гизела? – грустно спросил он. – Прости, если не настолько, как следовало бы, я обрадовался чести быть принятым королевой в ее лучшем наряде.
Он схватил ее руку, и несмотря на страх, бледное лицо Гизелы покрылось розоватым отливом.
– Легче войти в покои королевы, чем выйти из башенной двери, – сказала она, тихо высвобождая руку.
– Я видел королевских стражей, и это не удивляет меня, – ответил Инго. – Я знаю, что Гариетто возбудил против меня короля, столь милостивого ко мне прежде. Поэтому умоляю тебя, насколько можешь, постарайся, чтобы не было на мне позора. Устал я, королева, от своей участи на земле, в тягость я каждому гостеприимцу, везде я несчастен, подобно бешеному волку гонят меня от одного двора к другому; презренна такая жизнь, потому что чувствую я себя достойным лучшей доли и подумываю уже, чтоб живого меня не опутали римские цепи. Но если ты не в силах изменить участь мою, то молю, спаси от бесславной смерти моих товарищей скитающийся рой. Они охотно будут сражаться с кем бы то ни было, но страшатся они тайно близящейся гибели, потому что теперь плотно охвачены мы каменными стенами.
Безмолвно смотрела королева на потаенную дверь, и вдруг издала пронзительный крик. Король вошел в комнату и воскликнул:
– И эти стены охватили тебя для последней раны!
С поднятым мечом Бизино бросился на Инго, но королева, подобно львице, выскочила навстречу королю и отвела его руку; и со звоном упал меч. Инго поднял его и, замахнувшись, вскричал:
– Смерть твоя в моей руке, король Бизино, и немного было бы тебе пользы от твоих доспехов, если б я хотел завершить дело, задуманное тобой против меня. Благодари бога, в которого ты веруешь, что клятвы гостеприимства для меня священнее, чем для тебя.
И он швырнул меч к ногам короля. Слабый звук, словно женский стон, задрожал в покое. Король дико посмотрел вокруг:
– Как муж говоришь ты, возьми же на лестнице свой меч и будем биться!
– Я поклялся тебе миром, – не шелохнувшись, ответил Инго.
– А я тебе, – возразил король. – Но клятва нарушена, и ты свободен – возьми же свое оружие.
– Не стану я биться с тобой, – ответил Инго. – Священна для меня голова короля, и хотя порой недоброе ты замышлял против меня, никогда не допущу я, чтобы добрая слава твоей жены была запятнана кровью, пролитой перед ее ложем. Если же мне суждено погибнуть, то рази меня и прими мою благодарность за дар гостеприимства!
Король нагнулся, чтобы поднять меч, но снова раздался воинский клич, и Инго вздрогнул.
– Проклятье! – вскричал он. – В собственном лихе я забыл о товарищах по несчастью. Иду! Я слышу пение моих лебедей. Берегись, король, знаю я, что усмирит тебя!
С быстротой ветра кинулся он из двери, а король хрипло прошептал:
– Неведомо сострадание ждущим внизу!
Но Инго спустился лишь на несколько ступенек – к месту, где стоял его меч, и где, под покоями королевы, юный королевич почивал возле витязя Вальды. Инго поднял мальчика с постели, прижал его к себе и шепнул:
– Помоги мне, Гермин, мне грозит погибель. Но я не причиню тебе зла, если только король не станет вредить моим товарищам.
Сонный мальчик лежал в объятиях Инго, обхватив его за шею.
– Я помогу тебе, братец, – бессознательно сказал он.
Пока не проснулся престарелый воин, Инго поспешил унести мальчика. Он открыл дверь покоев Гизелы, и король с мечом в руке бросился на него. Но увидев занесенный над сыном меч Инго, Бизино отступил назад.
– Иди вперед, король, и указывай мне путь! – повелительно сказал Инго. – У меня на руках то, что усмирит тебя! Жизнь твоего ребенка будет порукой за жизнь моих ратников. Прощай, Гизела, и моли богов, да не погибнет этой ночью дом королевский!
Мужчины торопливо спускались по каменной лестнице, а Гизела неподвижно прислушивалась к шуму внизу. Она терялась в своих желаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42