Принимающий господина не может отказать в мире его провожатым, если только чужие сами не лишат себя мира своими злодеяниями. Очень хорошо знаю я, что тягостно твоему дому число присяжных воинов, и слишком уж велико для двора количество мужей и коней. Но когда они пришли, ты сам пожелал чести разместить их у себя, предпочтительно перед другими. Если бы их распределили, смотря по их роду, по дворам людей благородных и хлебопашцев, то никого бы не отягощали гости, и многие, при вечернем огне, с удовольствием слушали бы рассказы их о чуждых странах.
Но оскорбленный князь ответил:
– Я требовал совета не о пребывании чужеземцев во дворе моем, но о тягостных для нас велений короля.
Тогда ему ответил хлебопашец Беро:
– И другое еще тяготит нас, князь, больше даже, чем чужеземцы. Король ищет предлог взимать десятину со стад наших и со снопов полей наших; но мы видим, что стада и пахотные земли и без того становятся слишком малы для наших нужд. Все села переполнены здоровой молодежью, которая требует земли под новые дворы, пахотных полей, лугов и лесных пастбищ. Но кто даст их? Все распределено и отмежевано камнями; пастухи жалуются, что стада землевладельцев становятся слишком велики, а дубы оскудели желудями; распашке лесов противятся общины, но больше всего начальники. Многие полагают поэтому, что пришла пора расселяться нашему народу за рубежи страны, как во времена отцов и дедов. И мы спрашиваем по деревням, где же свободные земли для переселения? Таким образом, недовольство господствует в народе, и наши молодые люди могут примкнуть к тому, кто даст им свободные пашни, будь это даже сам король. Говорю я это в предостережение, потому что опасна алчность правителей, требующих для себя народного оружия. Не советую выдавать гостей королю, но если король хочет увести их силой, то пусть попытается. При мысли, что королевские воины могут угнать мой скот и спалить мои амбары, ярость овладевает мной, и я не поступлюсь нашим правом: всякий сочтет несправедливым, если мы выгоним гостей в снежную метель. И скорее погибну я со двором моим, чем из трусости нарушу данную клятву.
Довольный Ротари хлопнул хлебопашца по руке и вскричал:
– Так говорит достойный сосед – внемлите словам его!
Наконец, с заискивающим лицом, выступил и Альбвин:
– Я согласен со сказанным свободным хлебопашцем. Советую сдержать клятву, быть может, и тягостную, если только гости ссылаются на нее и желают нашей защиты. Но если они уедут добровольно, то мы окажем им содействие и предложим даров, чтобы беззаботно отправились они туда, куда влечет их сердце. Но помимо их доброй воли, мы не выдадим гостей королю.
С этим большинство охотно согласилось, в том числе князь и Зинтрам, но Ротари гневно вскричал:
– Вы хотите поступить, как лиса, однажды сказавшая крестьянке: это твоя курочка, но ничего больше я не требую.
А Изанбарт предостерег:
– Можете ли вы перекладывать на гостя обязанность, лежащую на вас и детях ваших? Кто похвалит хозяина, взывающего к великодушию гостей?
Долго препирались друг с другом лесные обитатели, а мнения между тем оставались несогласными.
Тем временем Гильдебранд громко пропел во дворе охотничье присловье и большим рогом созвал охотников. Вооруженные копьями и самострелами, со сворами борзых спешили туринги; с толстыми железными копьями, роговыми луками и палицами пришли не имеющие собак вандалы. Гильдебранд разделил охотников на два отряда: гостей и дворовых, присоединив к ним местных жителей. Охотники тихо прошептали охотничью молитву, затем Бертар сказал Гильдебранду.
– Без собак не быть удаче твоим гостям на скользкой тропе. Но раз уж известны тебе звериные ходы, то по крайней мере постарайся, витязь, чтобы не напрасно мои ратники утаптывали снег, потому что и быстрым ногам не настичь зверя там, где нет зверя. Иной раз ты далече усылал нас от следов лесных великанов – смотри же, чтоб нынче мы не были обижены в сравнении с местными жителями.
– У кого нет счастья и умения, тот пеняет на загонщиков, – возразил Гильдебранд. – Напрасно только напоминаешь, потому что распорядился я по всей справедливости.
Зазвучал рог, собаки рванулись на ремнях, весело поднялись охотники, приветствуя женщин, у ворот смотревших на отъезд. Проходя мимо Ирмгарды, вандалы мгновенно издали громкий, радостный крик и преклонили перед ней колена и оружие. Инго тоже подошел к ней.
– Ты только один, витязь, не обращаешь внимания на охотничьи клики, – сказала Ирмгарда.
– Остались еще и другие, – ответил Инго, указывая на дом.
– Не сомневайся в их верности, – попросила Ирмгарда. – Когда ты находишься при твоих витязях, то не слишком опасаемся мы, что между ними и нашими ратниками снова возникнет вражда.
Инго быстро облекся в охотничьи доспехи и поспешил за своими товарищами; нагнав их прежде, чем они разделились, он был принят радостными восклицаниями своих воинов; даже местные жители обрадовались ему, и все добрыми товарищами вошли в лес. Гильдебранд указывал дорогу, и ведомые деревенскими парнями, один за другим отряды исчезали в извилинах долины и за высокими древесными стволами. Вскоре вдалеке раздались удары загонщиков по деревьям, лай собак и веселый звук рогов. На этот раз вандалам посчастливилось: они подкрались к стаду зубров, среди которых гулял могучий бык, уже знакомый охотникам. Им удалось загнать стадо с холма в глубокую долину, где снежные завалы препятствовали бегу огромных животных. И тогда ринулись мужи на стадо сверху, а внизу, у подножья холма, на животных пошли охотники с копьями и стрелами. Удалось положить все стадо, только вожак, чудовищный бык, прорвался сквозь цепь охотников до более ровного места. Тогда Инго метнул в него тяжелым железом, раздался стук металла о тело, и сразу ручьем хлынула кровь.
– Задело! – вскрикнул Инго и в ответ раздался радостный крик остальных. Однако лесной великан с трудом, но взобрался в высокоствольный лес: без копья, широкими прыжками помчался за ним Инго, размахивая ножом. Животное снова бросилось, в глубокую лощину, волоча копье, и в то время, как Инго стремился вперед на холм, пытаясь опередить быка на свободном от снега участке, вдруг услышал он лай собак, охотничий клик и звук рога. Спустившись в долину, он обнаружил быка, лежащим на земле, с копьем Теодульфа в теле, а сам Теодульф стоял на животном и трубил победный клич.
– По законам охоты бык мой, – вскричал Инго, вскакивая на тело зверя, – мое копье нанесло ему смертельный удар!
Над добычей стояли друзья Теодульфа, и ярая злоба сверкала в их глазах.
– Мое оружие – и бык мой! – в свою очередь упорствовал Теодульф.
Тогда Инго вырвал копье Теодульфа из тела быка и далеко отшвырнул его, так что оно повисло в ветвях сосны. От бешенства туринг заскрежетал зубами; в какой-то миг он готов был броситься на Инго с кулаками, но смущенный доблестной осанкой мужа, отскочил назад и натравил на Инго свору собак. С воем бросились на витязя разъяренные животные, и тщетно вопил Гильдебранд: «О, горе!» Инго заколол ножом лютейшего из псов, а подоспевшие вандалы выручили из беды своего короля, поубивав копьями остальных собак.
– Конец охоте! – приказал Бертар. – Теперь начнется иного рода полевание, и не узрит следующего дня мерзавец, натравивший собак на нашего короля. Сегодня мы были собакобоями, как ты обозвал нас, так будь же последней собакой, которую мы убьем!
И он приготовился бросить палицу, но железной хваткой Инго впился в его руку.
– Никто да не осмелится прикоснуться к нему: этот человек принадлежит моему мечу. А ты, Гильдебранд, пригласи судей на судбище; немедленно, перед кровавыми следами убитого зверя разрешите мое право.
Оба отряда избрали каждый по мужу, а те, в свою очередь, третьего. Осмотрев раны, судьи пошли по кровавым следам до места, где копье Инго поразило быка, затем они вернулись и изрекли приговор: «Добыча принадлежит витязю Инго». Жестокая улыбка скользнула по лицу короля, и он повернулся спиной к быку.
– Советую, – смущенно начал Гильдебранд, – чтобы оба отряда не одновременно направились во двор; если угодно, витязи, то ступайте вперед.
– Вам будет полегче, – возразил Бертар, – а нам придется долго тащить из леса тяжелую ношу. Полагаю, не следует нам пренебрегать охотничьей честью, потому что об этой охоте еще долго будут говорить в стране.
Молча отправились застольники Ансвальда ко двору; только Теодульф говорил со своей обычной заносчивостью, чтобы речами заглушить кипевший в нем гнев; без охотничьего клика вошли они во двор, и Гильдебранд поспешил к князю. Уже стемнело, когда победоносный отряд подошел со своей добычей.
– Протрубите радостный клич! – вскричал Бертар. – Это подобает столь богатой охоте.
Раздались победные звуки, но никто не отпер ворот и Вольф вынужден был отодвинуть поперечную перекладину. Вандалы положили добычу перед домом князя с пилоном расстались с товарищами-турингами и молча собрались в своем доме.
Тихо было во дворе, бурный ветер завывал над кровлями, но в домах и палатах слышался шепот тревожных речей.
6. Разлука
На бой, которого не должно увидеть солнце, шли сумерками следующего утра Инго со своими боевыми товарищами, Бертаром и Вольфом. Под их ногами хрустел снег, злой ветер проносился над их головами, нанося в долины облака нагорного снега; завеса туч заволакивала свет неба; только духи смерти царили на земле, завывали в ветре, шумели в оголенных деревьях, в ледяных потоках несли весть, что из двух сильных витязей один лишится солнечного света и низойдет в студеное царство туманов. Бертар молча указал в сумеречную даль: на другой стороне ручья стояли три мужа – Теодульф со своими товарищами, Зинтрамом и Агино.
– Их ноги быстрее наших, – с неудовольствием сказал Инго, – похвали того, кто первым повернется спиной к туманной поляне.
Перед ними лежало поле битвы – песчаный остров, покрытый тонким слоем снега, с двух сторон окаймленный проточной водой. Не произнося ни слова, секунданты жестами приветствовали друг друга через ручей и, подойдя к прибрежным ивам, срезали большие ветви и ножами сняли с них кору. Бертар и Зинтрам перешли ручей одновременно, вышли на поляну и белыми колышками обозначили поле битвы. Затем каждый из них отошел в конец острова – один вниз, а другой вверх по течению ручья – и сделал знак соперникам, ратоборцы преклонились перед богами-заступниками, прошептали молитву и перешли вброд через ручей к своим товарищам. Секунданты отошли за ручей, а смертные враги ринулись друг на друга, без щитов, в железных шишаках, с поднятыми мечами. Сталь ударилась о сталь, вокруг них стонал ветер, и журчала ледяная вода. И был то жестокий бой, и оказался Теодульф недостойным славы, которую он имел среди своих товарищей: недолго длилась битва, столь быстро влекущая к смерти, – и с неудовольствием увидел Бертар на мглистом небе зарю, предвестницу дня. В этот момент Теодульф покачнулся под тяжелым ударом, Инго снова бросился на него и нанес решающий удар, который сокрушил врагу череп. Хлынула кровь, и ратник князя рухнул на снег. Инго подошел к нему чтобы острием меча пронзить – ему горло, но внезапно из-за холма проник первый луч солнца; багровый свет упал на лицо раненого, и Зинтрам, забыв в смертельной тоске об обете молчания, закричал:
– Пощади его, солнце видит!
Этот луч и этот крик тронули суровую душу победителя – он отвел меч и промолвил:
– Властитель дня не должен видеть, как я убиваю ратника гостеприимца моего, живи, если, можешь.
И отвернулся Инго.
А Теодульф, приподняв руку, сжатую в кулак, пробормотал:
– Не благодарю я тебя за это.
Инго через студеную воду. перешел к своим друзьям, и Бертар с упреком сказал ему:
– Впервые поскупился король, уплачивая смертельному врагу дорожные издержки в страну туманов.
– Не забочусь я о мести человеку, лежавшему под мечом моим, – ответил Инго.
Молча последовали за ним его ратники, а друзья Теодульфа тут же бросились за ручей помогать раненому.
Перед домом гостей толпой, в доспехах, стояли вандалы. Они увидели, что король невредимым возвращается с поляны, но Бертар воспрепятствовал им приветствовать Инго. В мрачном ожидании стояли во дворе княжеские ратники, пока не послышался жалобный стон Зинтрама, за которым несли на носилках сраженного витязя. Их поставили перед домом женщин; выбежавшая княгиня с громким воплем бросилась к своему родственнику, с мольбой простирая руки к супругу. За коротким молчанием во дворе настало неистовое оживление, вопли и крики о мщении; с успокаивающими речами поспешили союзники и начальники народа от одной толпе к другой, с грустью помышляя, что, кажется, разгорелось пламя, которое с трудом можно будет погасить разумными советами. Прежде всех попал в беду Вольф. Когда он подошел к своим товарищам-турингам, то они сначала враждебно посмотрели, потом повернулись к нему спинами, а Агино сказал:
– Кто в бою стоял против товарища нашего, тот отлучен от скамьи нашей, и если могу дать я тебе последний совет, то избегай нашего соседства, чтобы холодное железо не вознаградило тебя за измену.
– Позорно обходитесь вы с товарищем, – обиделся Вольф, – я поступал честно, в силу данной мной клятвы, которую вы сами некогда и одобрили. Мог ли в несчастье покинуть я своего господина?
– Если ты был ему товарищем в невзгоде, – возразил один из ратников, – то теперь ступай в его покой и пей мед с его друзьями, а нам отныне ненавистно имя твое, и да погибнет в нашем кругу даже память о тебе!
Даже старый Гильдебранд был откровенен:
– Еще отроком знал я тебя, и будь это возможно, дал бы тебе благой совет, но старинная пословица гласит: где поскользнулся господин, там упал слуга. Будь даже князь Ансвальд благосклонен к тебе, то защитить тебя от мести дворовых он не сможет. Я попытаюсь уговорить его, чтоб он освободил тебя от присяги, – отправляйся тогда с мечом своим на все четыре стороны.
Вольф отошел в сторону, чтобы скрыть от ратников свое лицо, воспылавшее от их упреков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42