https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/bez-gidromassazha/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

– Покажи, чтобы я видела его. Теперь я имею на это право.
– Ты стоишь под знамением креста, – возразил встревоженный Инграм, – и неизвестно мне, благосклонна ли ты к талисману и благосклонен ли он к тебе. Но я не стану скрывать его от тебя.
Он распахнул свою одежду и показал маленькую кожаную сумку, висевшую у него на шее.
– Знамение это столь же истинно и священно, как что-либо другое на земле. Посмотри: оно действительно из кожи выдры. Его носил мой отец, а мать передала мне. Когда я ездил за детьми, то не имел его при себе. Опасаюсь, что от этого сорбы и взяли надо мной вверх. Но по возвращении я повесил его себе на шею.
– И в тот же вечер тебя лишили мира, – сказала Вальбурга.
– Быть может, – печально согласился Инграм. – Талисман не дает мира. Мой предок тоже был лишен мира, когда получил его.
Вальбурга с ужасом подумала, что ее возлюбленный находится под властью нечистых сил. Пылавшее пламя разбрасывало вокруг себя искры, зубчатые камни сверкали и блестели, а внизу кружился бесовский змей.
– Кто там дерзко греет кости свои? – вскричал вдруг у входа грубый голос.
Из расщелины сказы выступила исполинская фигура в темной одежде из звериных шкур. Лицо было забрызгано кровью, кровь струилась и по рукам страшилища.
Испуганная Вальбурга вскочила с места.
– Я вижу двоих. С ума ты сошел, Инграм, что приводишь женщину под землю?
– В недобрый час приходишь ты, Буббо, – с досадой молвил Инграм. – Да и некстати тебе грозить, когда сам нуждаешься в помощи. Как вижу, ты возвратился из тяжкого боя.
– Я убил медведя, но медведица схватила меня и оба мы скатились со скалы. По счастью, она находилась внизу и таким образом приплатилась за меня, а я еле-еле приплелся сюда в надежде встретить тебя, – ответил Буббо, тяжело дыша.
Он опустился на мох.
– Посмотри, где он ранен, а я перевяжу его, – сказала Вальбурга. При виде несчастья ближнего к ней возвратилось мужество и она тотчас же принесла свою корзинку.
– Ты Вальбурга? – проворчал Буббо. – У меня переломана рука и все тело в ранах. Перевяжи руку лубками и, если можешь, то помолись, чтобы не слишком радовались бурые моему падению.
Инграм зачерпнул воды и поспешил из пещеры за древесной корой и мхом, а Вальбурга между тем приготовила перевязку.
– Никогда не думала я, Буббо, чтобы моя фата очутилась на твоих ранах, – добродушно сказала она.
– Не в первый раз ты перевязываешь меня, – ласково ответил лесной скиталец. – Если кому-либо должна быть известна наша тайна, то я очень рад, что именно тебе, хотя и полагаю, что придя из мызы под эти холодные камни, ты поступила совсем неразумно.
По приходе Инграма, Вальбурга при его помощи перевязала сломанную руку и раны Буббо.
– Если дашь напиться, то будет это приятно, – произнес Буббо. – Вода здесь холодная и чистая.
Девушка боялась спуститься вниз и вынув из кармана флягу, она налила маленькую деревянную чашку.
– Вот напиток, указанный нам Винфридом и который помогает в жестоких болях, – сказала она. – Сначала он развеселит тебя, а потом – утомит. Ничего не может быть лучше для тебя сейчас.
– Похвалил бы я напиток твоего епископа, если бы скудости своей он не испарился по дороге в утробу, – вздохнул Буббо, отдавая чашку. – Не отрицаю, однако, что напиток приятнее, чем его проклятья.
– Ты его знаешь? – вскричала Вальбурга.
Продолжительное ворчание было ответом.
– Как не знать, если он сам не нахвалится мной. В последнюю луну он отправился с рейтарами графа за горы, в села франков. Проезжая подле моего двора, копейщики перекрестились, но Винфрид сказал: «Мы остановимся здесь», – и Буббо захохотал. – Изумленные всадники тихонько поговорили с ним, но он ответил: «Здесь живет мой приятель». Долго стучались они, – словоохотливо продолжал Буббо, – а я стоял за дверью. Наконец, я отворил, а Винфрид сказал: «Мы не станем беспокоить тебя постоем. Попрошу только напиться, да скажи, чем могу быть полезен?» Когда же мы сидели одни у очага, я напомнил о его прежнем обещании научить меня своему искусству. И Винфрид сказал: «Я готов, чего же ты хочешь?» Добыть или найти золото, ответил я. «Хорошо, я покажу тебе золото», сказал Винфрид и вынул из своего кожаного мешка пергамент в деревянной оправе – называется это у них книгой – и открыл ее. За всю жизнь не приходилось мне так изумляться. На белой коре были начертаны золотые письмена и они сверкали мне в глаза, так что я испугался. Но Винфрид сказал: «Ты хорошо сделаешь, если снимешь шапку, потому что начертанные здесь слова святы и вот данное тебе откровение». И показав мне одно место, прочитал: «Жил некогда человек, до того несчастный, больной и презренный, что никто не хотел знаться с ним, но его-то именно неземные и вознесли на небесную твердыню, посадили на почетное место, а богатого и знатного низвергли в мрачное царство ночи». И еще епископ сказал: «Заметь себе: в небе христиан уготован надежный приют для бедных, преследуемых и отверженных, будь это даже бездомные скитальцы и охотники на медведей, лишь бы только покаялись они в прегрешениях своих. Богатому труднее войти в чертоги небесные, чем бедному. Если тебе не посчастливится с медведями твоими, то подумай о лучшей жизни и приходи ко мне, чтобы уготовано было тебе на небесах блаженство, о котором возвещено здесь». Вслед за этим они уехали, а я сел у очага и показалось мне, что советовал он недурно. После этой жизни мне тоже хотелось бы жизни получше той, что досталась мне в удел среди зимних вьюг с моими длинношерстными товарищами. И припомнилось мне, что в земле франков я видел не одного поселенца, который одиноко просил у креста милости Царя небесного. Если Бог христиан отводит почетное место несчастному обитателю лесов, то я готов служить ему, а пещера, в которой я лежу теперь истерзанный, со временем может быть моим жилищем.
Инграм громко захохотал.
– Ты, Буббо, хочешь молиться среди христиан?
– Быть может я так и сделаю, – угрюмо сказал Буббо. – Если учение Христа так милостиво к бедным и подневольным, то пусть поостерегутся высоко задирающие головы: все бедняки отойдут к епископу, а бедных побольше, чем богатых.
– Но ты умеешь владеть мечом! – вскричал Инграм.
– Мне всяким оружием приходилось убивать и людей и зверей, смотря по надобности, – мрачно ответил исполин. – Но какая же мне от этого польза? Люди робко поглядывают на меня. Я живу одиноко среди снегов и зимних бурь. Ни боги, ни люди не заботятся обо мне. Кто в течение тридцати лет выл в лесных трущобах вместе с лесными зверями, тот уже не думает о языческих богах. Слышал я россказни стариков, да и много песен странствующих певцов про чертоги богов, в которые возносятся витязи. Но чтобы там радушно приветствовали охотника на медведей – этого я еще не слыхивал. Едва ли одну весну ты стал товарищем волков, молился у жертвенного камня и надеялся от этого себе добра. Но я по временам сторожил у расщелины скалы, из которой вылетал филин, выкрикивая свое «ву-гу», причем люди по долинам прятали головы в ожидании гремящей рати бога. Но я разбивал крикуну голову, обрезал его когти и бог не препятствовал мне. Истинно скажу вам: редко боюсь я богов, а их расположению нисколько не верю. Не знают сострадания лесные властелины и всегда они враждебны человеку. Только страдания и бедствия причиняют носящиеся среди бурь и витающие в вершинах деревьев. Если же я пользовался иногда счастьем, то только добытым при помощи тяжкого труда.
Вдруг речь его была прервана грохотом. Дрогнула скала, а испуганные Вальбурга и Инграм приподнялись. Буббо стал прислушиваться, а затем засмеялся.
– Дерево свалилось, подточенное гнилью да червем. Не думаете ли, что это напоминовение богов? Много валится этих деревьев, да никто не слышит. Вот медведя я боюсь, когда не имею при себе оружия. Боюсь ядовитой змеи, боюсь коварных эльфов, вселяющихся в мое тело и лишающих меня сил, боюсь также порой стужи и молнии из облаков. Я знаю, что боги люто враждуют между собой, а потому, полагаю, что в золотых письменах епископа заключается тайна, которая поможет мне выбраться из лесной глуши. Впрочем, я скоро узнаю это.
– Ступай к нему, Буббо, – вскричала Вальбурга, – и еще раз послушай его проповедь.
– Вот именно этого-то я и не хочу, – лукаво ответил Буббо. – Это было бы мне теперь не в пользу. Если христианский Бог достаточно силен, чтобы предохранить от опасности своего военачальника, то впоследствии и мне будет от этого польза. Я связал мою судьбу с судьбой епископа, против которого, как полагаю, выступили теперь враги. Если его убьют, значит христианский Бог не сильнее других богов, и я по-прежнему стану ловить моих бурых, пока какой-нибудь из них не уломает меня. Но если мой приятель одолеет своих врагов, то я сделаюсь вассалом Бога.
От страха у Вальбурги сжалось сердце, но она постаралась спокойно сказать:
– Странные, однако, у тебя мысли! Каким образом Винфриду может грозить опасность, если в стране все спокойно, а графские всадники охраняют его?
Буббо сурово улыбнулся.
– Вы такие же волчьи дети, как и я, так послушайте: быть может, на него нагрянет Ратиц.
Инграм вздрогнул.
– Откуда тебе это известно?
– Древесная листва шепнула в лесу, а вороны передали мне, – ответил Буббо. – Вскоре после твоего отъезда я был у Ратица, ходившего подобно бешенному псу среди подгоревших хижин. На первых порах я встретил столь дурной прием, что начал было подумывать о возвратном пути, но Ратиц внезапно изменился в лице и предложил мне франкских денег, чтобы тайно укрыл я в своей хижине одного вершника, а затем отправил к Верре для принятия послов Ратица, коль скоро они возвратятся от короля франков. – Они медленно ехали по земле турингов и везде их задерживали. Я исполнил его желание: взял с собой во двор вершника и, отправившись на восток к Верре, стал поджидать послов, которые с опечаленными лицами дали мне знак для гонца и приказали возвратиться восвояси. Я передал знак гонцу, а он немедленно сел на коня и точно гонимый ветром, поскакал по направлению к сорбскому ручью.
– Всадник не проедет по прямому направлению от твоего двора в сорбское село. В стране на востоке нет дорог! – вскричал Инграм.
– Он отправился нагорной дорогой, глупец ты этакий! Если нагорный путь свят для турингов и заповедан коням вашим, то почему он будет таковым для сорбов? Чужеземцам ненавистны чуждые боги и отправляясь на добычу, они мало заботятся о ваших богах. Поэтому говорю: Ратиц намерен ворваться в долины турингов, прежде чем пойдете вы на него ратью и если ему удастся полонить епископа, то ко многому принудит он франков. Быть может, ему известен двор, которому он охотно отмстит за свой сожженный стан. Так, по крайней мере, грозил гонец в моей хижине.
Инграм молча подпоясался мечом.
– Когда уехал гонец в стан Ратица?
– Четыре дня тому назад, – ответил Буббо в сонной истоме. – Зачем хватаешься, глупец, за копье? Тебя изгнали, и если ты возвратишься, то каждый волен убить тебя.
Инграм ничего не ответил и только знаком показал Вальбурге, чтобы она следовала за ним.
– Вероломный! – с трудом приподнимаясь, вскричал Буббо. – Ты покидаешь в несчастье своего товарища?
Вальбурга поставила подле ложа флягу и съестные припасы.
– Можешь оставаться здесь, пока мы не возвратимся, – сказала она. – И если желаешь себе добра в будущем, то помолись Богу христиан, чтобы не наказал он тебя за участь, которую приготовил ты епископу.
8. Под колокольным звоном
Когда лишенные мира вышли из каменной пещеры на открытый воздух, солнце уже закатилось и бледный свет луны лежал на древесной листве. Инграм поспешно пробивался частым кустарником, а девушка с трудом следовала за ним. Наконец они вышли к опушке леса. Перед ними лежала открытая местность, а над головами расстилалось ночное небо. Вальбурга заметила, что ее спутник высоко держал голову, а речь его звучала властительно, как и подобает воину.
– Подле леса на восток пролегает дорога к «Вороньему двору». Мы отправимся туда и на родине я найду и врагов моих, и месть.
– Скажи, что ты замышляешь?
– Я хочу смыть позор ивовых прутьев, жажду крови Ратица! – мрачно ответил Инграм. – Иначе будет вершиться судьба моя, Вальбурга. Преданная сердцем, ты хотела устроить мне мирный возврат на родину, но невидимые воспротивились этому. Сказанное раненным в пещере иной принял бы за неразумный бред или неверные предположения, но я знаю, что каждое его слово правдиво. Я знаю сорба, я видел, как горели его глаза и полагаю, что Ратиц поклялся отомстить мне, как я ему. Я чувствую, что сорбы уже несут головни, чтобы сжечь мой двор. Когда старик уехал с мызы?
– Вчера в полдень.
Инграм кивнул головой.
– Значит, послы находятся в безопасности по ту сторону Заалы, и сорб волен делать все, что ему угодно.
Девушка подошла к нему.
– Однако не здесь, а далече отсюда отдыхают они на лесной дороге, – объяснил он. – Вижу я Ратица и моего коня с путами злодея. Узнаю витязя Мироса и всех его товарищей. Они расположились станом у священного леса, близ вершины, на которой находится жертвенник громовержца. Место это удобное для сокрытия съестных припасов, необходимых им на возвратном пути. Не высоки их огни, над ними высятся дубы. Сорб взял только часть своего племени, около сотни самых резвых коней, не осмеливаясь перевалить за горы со всей ратью. Он знает, что только быстрота ему в подмогу. На рассвете он хочет нагрянуть на наше селение. Все ясно вижу я, а между тем никого не могу позвать, да и никто не поверит моим словам!
– Я стану говорить за тебя, чтобы спасти других, – сказала Вальбурга.
– Ты все заботишься о монахе? – сурово спросил Инграм.
– Если бы я не делала этого, стал бы ты почитать меня? – спросила Вальбурга. – Под его кровом покоятся мои братья.
Послышался лай собак.
– Это двор Азульфа, – сказала Вальбурга, указывая на кровли, блестевшие при лунном свете в нескольких полетах стрелы от дороги.
– Истинно, дурно кончились все старания мои, – вскричал Инграм. – Прежде мысли мои носились резвыми конями, ясна и тверда была моя воля, но теперь пресмыкаюсь я свиным ходом, враждует во мне любовь с ненавистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42


А-П

П-Я