Он жертва интриг, которые плетут ваши враги. Стоит ему во всем разобраться и узнать истину, как он сам опровергнет все, что написал.
– Не думаю, Нуредин-бей. Он прекрасно знает, как обстоят дела, но не желает сказать правду.
– Я его знаю как человека мужественного, стойкого. Ради отечества он готов на все.
– Прежде я тоже так считал, но… эти последние статьи заставили меня изменить мнение о нем. Если и дальше так будет продолжаться, мы будем вынуждены принять меры.
Нуредин-бей почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Он знал, что подразумевает президент под словом «меры». Ему живо вспомнились убийства противников режима в стране и за границей, убийства из-за угла, – хоть они и были совершены неизвестными лицами якобы из кровной мести, но все понимали, что это дело рук Ахмет-бея… И он поспешил успокоить президента:
– Я убежден, ваше превосходительство, что Ферид-бей – истинный патриот и для блага своей страны не только прекратит писать такие статьи, но и станет одним из самых горячих наших приверженцев. Ему надо лишь разъяснить обстановку и высокие стремления вашего превосходительства.
Президент заговорил не сразу. Он снова затянулся сигаретой, принял задумчивый вид, потом медленно произнес:
– Не знаю, Нуредин-бей. Мне жаль, что меня не понимает такой патриот, как он, и особенно теперь, когда нация переживает ответственнейший момент. Если вы полагаете, что Ферид-бея можно привлечь на нашу сторону, я готов сделать все для этого.
– Я уверен, что он станет соратником вашего превосходительства.
– Что ж, вам виднее, Нуредин-бей.
– Если вы позволите, ваше превосходительство, я возьму на себя посредничество в этом деле.
– Об этом-то я и хотел просить вас. Никто не сделает это так, как вы. Передайте ему, что я готов забыть прошлое и не только не стану держать зла на него, но ради отечества выполню любое его пожелание.
– Как вам будет угодно!
– Переговорите с ним, предложите все, что сочтете нужным, лишь бы убедить его в наших добрых намерениях.
– Я нимало не сомневаюсь в вашем великодушии.
– Насколько мне известно, – продолжал президент, – в последнее время Ферид-бей переживает финансовые затруднения, ему докучают кредиторы. Мы согласны ему помочь, вернее, это наш долг – помочь ему. Патриотический долг, не так ли, Нуредин-бей?
– Совершенно верно!
– Все его долги мы оплатим из наших личных фондов. Прошу, скажите ему об этом.
– Я все исполню!
– А от моего имени скажите, что он сможет занять любой пост в моем кабинете, если, конечно, пожелает приехать в Албанию.
– Простите меня, ваше превосходительство, но, насколько я знаю, Ферид-бей не собирается в Албанию.
– Почему?
– Да потому, что он вырос за границей, привык жить с комфортом, любит книги, общается с выдающимися деятелями культуры, с художниками. Здесь он, к сожалению, будет лишен всего этого. Поэтому, с вашего позволения, я полагаю, он должен занять другой пост.
– Продолжайте.
– Предложите ему место посланника нашей миссии в Соединенных Штатах. Никто не сможет лучше его представлять ваше превосходительство в этой стране.
– Это очень ответственный пост, Нуредин-бей. На этом посту должен быть верный человек.
– Я думаю, Ферид-бей будет служить вам верно.
– Сомневаюсь. Трудно в это поверить, учитывая его прошлое, его последние статьи.
– И не сомневайтесь, ваше превосходительство. Позвольте мне процитировать вам Макьявелли: государи находят самых верных слуг среди тех, кто поначалу относился к ним настороженно или враждебно, – они вынуждены служить преданно, чтобы исправить неблагоприятное мнение, сложившееся о них.
Президент на несколько мгновений задумался, потом решительным тоном сказал:
– Согласен, Нуредин-бей. Решайте все сами. Когда вы можете выехать?
– Когда прикажете, ваше превосходительство.
– Отправляйтесь сегодня же.
– Как вам будет угодно!
Нуредин-бей встал, собираясь уходить, но президент остановил его.
– Задержитесь, пожалуйста. Я хочу посоветоваться с вами еще по одному делу. Сядьте.
Он встал и принялся ходить из угла в угол. Видно было, что ему трудно начать разговор. Наконец он снова сел.
– Это дело личное, Нуредин-бей, и его надо уладить, так как оно непосредственно связано с нашей государственной политикой. Курите, прошу вас.
– Спасибо!
– Как вы знаете, несколько лет назад я обручился. Я пошел на это, скорее, из политических соображений, и сейчас, несмотря на предстоящие перемены, мне, видимо, придется сдержать слово.
Нуредин-бей помедлил с ответом. Он спрашивал себя: что еще пришло в голову этому выскочке? Его уже не устраивает дочь крупнейшего феодала Албании. Уж не собирается ли он жениться на королевской дочери? Наверняка так оно и есть.
– Я думаю, – произнес он уверенным тоном, – что в новых условиях вы, ваше величество, свободны от обещаний, данных ранее. Причина, побудившая вас дать это обещание несколько лет назад, больше не существует. Кто станет вашей супругой – теперь не только ваше личное дело, оно имеет теперь политическое и общенациональное значение.
– Все это так, но и разрыв помолвки тоже вопрос политический. Вы знаете, это ведь не кто-нибудь, а сам Шевтет-бей Верляци. Что, если он почувствует себя оскорбленным и выступит против нас?
– Вряд ли, ваше превосходительство. Шевтет-бей – крупный феодал, это правда, но он не случайно к вам присоединился. Макьявелли говорил, что, когда знать не в состоянии противостоять народу, она объединяется и выдвигает из своей среды государя, чтобы иметь возможность его именем осуществлять свои цели. Государем в нашей стране являетесь вы. Шевтет-бей прекрасно знает, что без вас, и уж тем более против вас, его дело пропащее. А поэтому, хочешь не хочешь, надо вести себя смирно. Он не решится отойти от вас.
– Все это так, Нуредин-бей, но люди не всегда руководствуются здравым смыслом. Мы, албанцы, часто оказываемся жертвами страстей. Стоит затронуть наше самолюбие, и мы теряем рассудок.
– Возможно, но Шевтет-бей – опытный политик, и я не думаю, чтобы он утратил выдержку. Во всяком случае, ваше превосходительство, я думаю, его надо предупредить о том, что может с ним произойти, если он решится на какие-нибудь опрометчивые действия. Было бы хорошо, если бы наша печать вскользь упомянула об аграрной реформе. А еще лучше создать правительственную комиссию по этому вопросу, хотя бы для проформы. С одной стороны, это надолго утихомирит крестьян, а с другой – и это самое главное, – наши беи и феодалы почувствуют, что их собственность под угрозой и еще теснее объединятся вокруг вас. Они ведь знают, ваше превосходительство, что, пока во главе государства стоите вы, им нечего беспокоиться за свои владения.
– И когда, по вашему мнению, следует объявить о разрыве помолвки?
– Сразу же, как только всем станет известно, что вы, ваше превосходительство, будете провозглашены монархом. Шевтет-бей и сам сообразит, что этот брак неосуществим.
– Благодарю вас, Нуредин-бей. Счастливого пути, – сказал президент, поднимаясь и протягивая руку. – По поводу финансирования вашей поездки зайдите к Фейзи-бею. Я распоряжусь. До свидания!
Из кабинета президента Нуредин-бей вышел довольный. Он уже предвкушал приятное путешествие за океан. В коридоре он столкнулся с красивой женщиной и низко ей поклонился.
– Добрый вечер, госпожа Клара! – сказал он по-турецки.
– Добрый вечер, Нуредин-бей!
– Как ваше здоровье? Как поживает Садия?
– Спасибо, хорошо!
Он спросил о Садии, памятуя о том, что президент очень любит эту девочку, которую даже назвал в честь своей матери. Нуредин-бей был свой человек во дворце и знал, что его превосходительство любит ее не только из-за имени.
Он вышел, а женщина без стука вошла в кабинет президента.

IV

Президент посмотрел на часы и нахмурился. Уже за полночь. Скоро рассветет. Он снова зашагал по комнате с сигаретой в руке. Сейчас, в пижаме, он утратил ту элегантность, которой все завидовали.
Она, лежа на спине, равнодушно рассматривала игривую роспись потолка в президентской спальне. Что он все ходит, ходит, а к ней не подойдет…
Потушив сигарету, он взглянул на нее.
– Что с тобой сегодня, дорогой?
Настоящая красавица, с бархатными глазами и мелодичным голосом, она говорила по-турецки, и в ее устах речь звучала музыкой.
– Я должен сообщить тебе одну неприятную вещь, Клара.
Она, побледнев, приподнялась на постели; грудь ее обнажилась.
– Мы должны расстаться, дорогая.
Она натянула одеяло, прикрывая грудь. Кровь бросилась ей в лицо, она смотрела на него в растерянности, приоткрыв рот. В эту минуту она показалась ему еще желаннее, и президент, запнувшись, замолчал. Но она не заметила его смятения. Расстаться? Она мечтала всегда быть с ним вместе, стать его женой. Ее муж был гораздо красивее, воспитаннее и добрее, но она бросила его. Этому человеку она подарила своего первенца, прелестную девочку, так похожую на него.
– Расстаться! – воскликнула она. – Но почему?
– По причине государственной важности я вынужден прекратить наши отношения. – Говоря это, он старался не встречаться с ней взглядом. – Мне тоже трудно, Клара, но я вынужден так поступить.
– Я не понимаю, mon cher. – Она старалась говорить спокойно и ласково. – Почему мы должны расстаться? Что это за государственная причина?
– Я не уполномочен говорить.
Кто же мог уполномочить его, президента республики?
– Вы мне обещали… – начала она жалобно.
– Я тебе ничего не обещал. – прервал он.
– Нет, вы мне обещали. Разве вы не говорили, что, если бы я не была замужем, вы женились бы на мне?
– Говорил, но ты была замужем.
– Но ведь сейчас нет!
– А сейчас ты вдова.
– Сейчас я свободна.
– Да. Ты свободна!
Слово «свободна» он произнес с издевкой, и она почувствовала комок в горле.
– Да, госпожа, вы свободны, но это ничего не меняет. Так или иначе мы должны расстаться. Вы прекрасно знаете, что мое положение не позволяет мне жениться, на ком мне захочется.
– Ну хорошо, милый, – покорно, почти умоляюще сказала она. – По государственным причинам ты не можешь на мне жениться, но я не понимаю, почему нам надо расстаться?
Он опять закурил и сказал сухо, будто речь шла о чем-то постороннем.
– Я сегодня прочел полицейский протокол о несчастном случае с вашим мужем.
Побледнев, она выпустила из рук одеяло, вскрикнула:
– Неправда!
– Что неправда?
Она закрыла лицо руками и разрыдалась.
Но он не стал ее успокаивать. Раздвинул шторы и, устремив взгляд в предрассветный сумрак, продолжал говорить:
– Теперь вы понимаете, госпожа, почему мы должны расстаться? Я вам раньше ничего не обещал, а сейчас обещаю: этот протокол будет уничтожен и вы, как прежде, будете свободны. Свободны, вы догадываетесь, что я имею в виду?
Она приподняла голову, спросила:
– А как же я буду жить здесь, в чужой стране?
– Будете получать пенсию за мужа. Если хотите, можете вернуться на родину.
– А Садия? Вы же знаете, что она…
Он резко обернулся и в нерешительности посмотрел на нее, потом сказал:
– Ее вы возьмете с собой.
– Нет, я не хочу возвращаться на родину.
– Тогда оставайтесь.
– Мы могли бы по крайней мере остаться друзьями, – просительно сказала она. – Ради нашей дочери.
Он не ответил.
Продолжал смотреть в окно.
В рассветной дымке прочерчивались контуры горы Дайти.

V

Гафур-бей взглянул на бумагу и брезгливо, словно грязную тряпку, отодвинул ее от себя кончиками пальцев. Потом, позвонив, приказал:
– Пусть войдет Вехби Лика!
Ожидая господина Вехби, он подошел к шкафу, достал бутылку раки, Виноградная водка.

налил рюмку и выпил. «Вон как обернулось дело, – размышлял он, наливая себе еще. – Кто бы мог подумать, что этот неотесанный байрактар так далеко пойдет? Король! Скажи мне кто-нибудь лет семь-восемь назад, когда этот невежда только начинал свою карьеру, что в один прекрасный день он станет королем, да я бы его на смех поднял. Ладно, если бы он был знатного рода, но ведь это сын Джемаль-паши, который Албанию-то и в мыслях никогда не держал. А вот теперь я должен быть его лакеем и поминутно называть его ваше величество. Или, может, ваше высокое величество? Почему бы и нет? Предложу-ка я именовать его официально „ваше высокое величество“! Он будет польщен, а издевки не заметит».
– Войдите!
Низенький, мешковато одетый человек, с длинным носом на узком лице и с жидкими волосами, показался в дверях, держа в руке поношенную шляпу.
– А-а, господин Вехби, прошу вас. Как самочувствие? – спросил Гафур-бей по-турецки.
Человек низко поклонился и по-турецки ответил:
– Очень хорошо, благодарствую, Гафур-бей. А ваша милость как себя изволит чувствовать?
Гафур-бей больше любил говорить по-турецки, но, вспомнив, что он все-таки чиновник на службе албанской республики, ответил по-албански:
– Хорошо, Вехби-эфенди, хорошо, присаживайтесь.
Тот робко присел, положив шляпу на соседний стул.
– Прежде всего, Вехби-эфенди, давайте выпьем по рюмочке. Надеюсь, вы не против, – сказал Гафур-бей, ставя на стол бутылку и две рюмки. – Ну, будем здоровы!
– Будем здоровы, Гафур-бей!
– Еще по одной?
– Нет, благодарствую.
– Да уж выпейте еще одну.
– Спасибо!
– Ну а сейчас слушайте, зачем я вас позвал. Дело очень тонкое, и если хотите знать, я выбрал именно вас, потому что желаю вам добра. Ведь мы были друзьями, кажется, мы даже какие-то дальние родственники.
– Позвольте заметить, бей, мы действительно родственники по материнской линии!
– Вот-вот! Я и хочу, как родственнику, помочь вам.
– Благодарствую!
– Вы только что из Турции, не так ли? Наверняка вернулись на родину для того, чтобы еще лучше служить ей. Вы же знаете, что Албании нужны умные люди, талантливые журналисты вроде вас.
– Именно так, Гафур-бей, – с жаром поддержал Вехби-эфенди. – Вы меня правильно поняли. Я всю жизнь мечтал трудиться на благо отечества. И теперь, когда Албания наша, мы должны засучив рукава трудиться денно и нощно, должны жертвовать всем, даже жизнью, ради Албании.
Гафур-бей в упор посмотрел на него, его губы искривились в легкой усмешке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43