Старый дипломат, вставая, поднял бокал:
– Вы только подумайте, Ахмет-бей! Провозгласив себя королем, вы навечно закрепите свой режим и до конца выполните задачи, которые ставите перед собой, стремясь к прогрессу своей страны. С другой стороны, вам не нужно будет опасаться выборов, вы лишите своих внутренних и внешних врагов возможности строить козни против вас на этих выборах. В конце концов, какие бы испытания ни выпали на вашу долю, пусть даже самые тяжкие, для всех вы останетесь законным монархом этой страны. А Великобритания и великие державы сделают все, чтобы вернуть вам трон. Так что разрешите мне, Ахмет-бей, пожелать вам успеха и первым назвать вас ваше величество.
– Благодарю вас, ваше превосходительство! – поднимаясь, ответил его будущее величество.
Во время последней тирады сэра Джейриза президент уже успел полностью овладеть собой и теперь обдумывал, рассчитывал и взвешивал следующий ход с присущим ему хладнокровием. Когда они снова уселись, он проговорил совершенно спокойно, с непроницаемым видом:
– Надо кое-что выяснить, сэр Джейриз. – Он пододвинул гостю сигаретницу и поднес зажигалку. – Вы мой лучший друг, поэтому, я уверен, вы до конца будете откровенны со мной.
– Разумеется.
– Согласятся ли великие державы на изменение режима в моей стране?
– Думаю, что да. Если уж на это соглашается Соединенное Королевство, старейшая и могущественнейшая конституционная монархия в мире, то, я полагаю, согласятся и остальные. Я не сомневаюсь, что его величество король Великобритании одним из первых официально признает вас равным себе, а остальным ничего не останется, как последовать его примеру.
– Благодарю вас; такое проявление дружбы и уважения со стороны его величества было бы большой честью для меня. Разрешите мне провозгласить тост за здоровье его величества короля Великобритании.
Немного погодя президент спросил:
– А Италия? Как, по-вашему, отнесутся к этой перемене итальянцы?
– По моему мнению, Ахмет-бей, Италия до поры до времени заинтересована в устойчивости режима у вас. Провозгласив монархию, вы обеспечите эту устойчивость и, таким образом, дадите возможность Италии провести в жизнь столь выгодные для нее дополнительные статьи договоров и конвенций. Я уверен, что господин Муссолини одним из первых поздравит вас. Так поступил бы всякий умный политик. А Муссолини как раз из таких.
– А как, вы полагаете, прореагируют соседи?
– По-моему, они не должны вас особенно беспокоить. Возможно, ваше решение будет им не по вкусу, ведь у них, как известно, особые планы в отношении Албании. И все же право на вашей стороне. Если у них самих монархия, то почему бы и вам ее не иметь?
– А американцы?
– И о них не беспокойтесь. Они, конечно, республиканцы, но в политике реакционней любых монархистов. Могу вас заверить, английская дипломатия вас поддержит. Главная ваша забота – убедить всех, что изменение формы правления – настоятельная необходимость, так как страна возвращается к своей традиционной форме правления, а республика была аномалией, продиктованной обстоятельствами. И потом надо подчеркнуть тот факт, что установление монархии крайне необходимо, чтобы преградить путь большевизму, поскольку Албанская республика в монархическом окружении может стать очагом интриг мирового коммунизма.
– Это сойдет для публики, для простого люда. Но удовольствуются ли такими доводами политики?
– Почему же нет? Разве они сами не объявили поход против коммунизма? В конце концов, вы поставите их перед свершившимся фактом, и волей-неволей им придется примириться. Удастся ли вам изменить форму правления, не встретив противодействия внутри страны, – вот что главное.
– Об этом я уж позабочусь сам.
– Все должно произойти на основе конституции, без какого бы то ни было нарушения демократических прав. Прежде всего необходимо беспрекословное согласие парламента.
– Парламент согласится.
– Отлично!.. Однако, простите меня, может, я злоупотребляю советами…
– Что вы, продолжайте, прошу вас!
– По-моему, будет лучше, если вы сначала поставите в известность только своих доверенных лиц, тех, кто займется подготовкой общественного мнения и практическими вопросами. Кроме того, мне кажется, инициатива должна исходить от народа, а парламент лишь исполнит, так сказать, его волю. Это заткнуло бы рот вашим противникам внутри страны и одновременно политическим эмигрантам.
– Внутри страны, я уверен, не будет никаких возражений, а беглецов никто не принимает всерьез. Они разбились на группировки и грызутся между собой.
– Тем лучше. Грызутся – значит не будет времени бороться против вас. Но вам все-таки следовало бы обратить внимание на албанцев в Америке. Вы знаете, что на американцев печать оказывает большое влияние, а среди албанцев в Америке, насколько мне известно, есть неплохие журналисты. Они могут вам навредить.
– Мы обязательно примем меры.
– Знаете, кого я прежде всего имею в виду? Ферид-бея Каменицу. Он довольно способный журналист, имеет кое-какие связи и может серьезно повредить вашему делу.
– Ну, не думаю. Не так уж он опасен. Да, господь одарил его острым умом и незаурядными способностями, но ведь он сын бея и, как все беи, ленив, любит беспечную жизнь и комфорт, а потому постоянно нуждается в деньгах. Ну а сейчас острый язык – это все, что у него осталось, вот он и треплет им, да только нам от этого ни жарко ни холодно, как говорится: собака лает, ветер носит.
– И все же я бы на вашем месте пригляделся к нему повнимательней. Вспомните его резкие статьи против вашего превосходительства… Если он снова возьмется за перо…
– Не возьмется. Он станет ярым сторонником монархии, вот увидите.
Встретив вопросительный взгляд собеседника, президент пояснил:
– Он по уши в долгах, доходов у него никаких, а счета растут.
– Я уверен, что вы позаботитесь о таком выдающемся патриоте, как Ферид-бей.
– Разумеется, это мой долг – поддерживать национальные таланты, защищать патриотов. Noblesse oblige. Положение обязывает (франц.).


– А какие у вас планы в отношении вашего преподобного противника?
– С этим мы вряд ли сможем договориться.
– Чем занимается его преосвященство в настоящее время?
– Пишет стихи.
– В самом деле? Да это же замечательно! Уж если политик занялся поэзией, это верный знак того, что он потерпел крушение в политике.
– В поэзии его ждет та же судьба.
– Вы правы. Все писатели, занимающиеся политикой, терпят фиаско в литературе.
– Они, как правило, терпят фиаско и тут и там.
Сэр Джейриз остался очень доволен тонким, почти английским остроумием своего «ученика».
– И еще одно, Ахмет-бей. Я думаю, вам надо принять титул «короля албанцев», а не просто короля Албании. Это встревожит соседей, но ведь это ваше право. А потом, ведь Александр тоже носит титул короля сербов, хорватов и словенцев? Это заставит призадуматься и албанцев в Америке: понравится им это или нет, а они вынуждены будут признать вас, если не захотят потерять связь со своими семьями здесь, в вашем королевстве.
– Вы совершенно правы.
– А теперь, ваше превосходительство, желаю вам успеха, и, поверьте, я всегда останусь вашим верным другом, – сказал сэр Джейриз и встал.
– Прошу вас, побудьте у нас еще немного! Мы должны непременно зайти к моей матери.
Это неожиданное приглашение польстило престарелому дипломату. Президент все-таки нарушил ради него правила протокола…
– Извините меня, но…
– Нет, нет, прошу вас. Мама все время интересуется вами. Она вас хорошо помнит, – сказал президент и, взяв англичанина под руку, повел по дворцовым коридорам.
Было уже поздно, около полуночи, когда бывший посланник вышел из дворца. Президент сам проводил его до высоких решетчатых ворот. Это уж совсем было необычно. Солдаты-гвардейцы, увидев их вдвоем, немного удивились, но остались довольны: английский бей, кажется, близко сошелся с их пашой. Что же до адъютанта в галунах и аксельбантах, то он тоже удивился, но никакого удовольствия не выказал.

II

Приближалась полночь, и Риза-эфенди поднялся, чтобы приготовить себе постель: он был уверен, что до самого утра его никто уже не побеспокоит. Достав из шкафа тюфяк, одеяло и подушку, он постелил себе на скамье рядом с телефоном и начал неторопливо раздеваться: снял феску, обнажив черноволосую, с проседью, коротко стриженную голову, потом пиджак, жилетку и уже принялся развязывать галстук, как вдруг раздался телефонный звонок.
– Алло!
В трубке послышался повелительный мужской голос:
– Телефонная станция?
– Да.
– Свяжи меня срочно с домом господина Мусы Юки!
– А кто говорит?
– Дворец президента.
Риза-эфенди переключил вилку и напряженно прислушался. В доме господина Мусы трубку сняла служанка. Она сообщила, что его милость молится.
– Срочно позови его к телефону! – приказал голос из президентского дворца.
– Я же вам сказала, господин, он молится. Не могу же я прервать его молитву.
– Иди и позови!
– А кто его требует?
– Президент.
– А-а… Сейчас позову.
«Зачем он вызывает его так срочно? – недоумевал телефонист. – Что случилось?» Но раздумывать над этим ему не пришлось. Тот же голос снова приказал:
– Алло! Станция? Срочно соедини меня с господином Кочо Коттой!
Потом он требовал поочередно господ Джафер-бея Юпи, Фейзи-бея Ализоти, Нуредин-бея Горицу и Гафур-бея Колоньяри.
«Видимо, все-таки что-то случилось», – подумал телефонист.
С самого двадцать четвертого года, когда в Тиране был переполох и телефонную станцию охраняли войска, он не мог припомнить случая, чтобы в такой поздний час во дворец вызывали столь важных господ, всех приближенных президента.
Он немного подождал, не потребуют ли еще кого, потом стал одеваться. «На всякий случай надо быть наготове. Неизвестно, что там может произойти». Он свернул постель, снова засунул ее в шкаф, надел феску и сел у аппарата, то и дело поглядывая на дверь.
Однако больше его никто не побеспокоил. Так он и просидел до утра в ожидании.
Но не один Риза-эфенди провел ту ночь без сна. Адъютант в аксельбантах и золотых галунах, вызывавший по телефону приближенных президента, теперь нервно расхаживал по главной аллее дворцового парка, от высоких решетчатых ворот и до парадного подъезда. Он тоже недоумевал: зачем понадобилось собирать всех в такой час? Что произошло? Зачем приезжал бывший английский посланник?
Останавливаясь время от времени в определенном месте парка, откуда были видны освещенные окна президентского кабинета, он впивался в них взглядом, словно пытаясь разглядеть, что делается там за тяжелыми портьерами. О чем они там разговаривают?
В отличие от Ризы-эфенди адъютант в аксельбантах и золотых галунах мучился не просто от любопытства. Ему необходимо было узнать, что там происходит.
А в кабинете президента тем временем государственные мужи, сидя вокруг большого стола заседаний, с тревогой следили за его превосходительством, который, нахмурившись, расхаживал взад и вперед в своих лакированных туфлях по толстому ковру. Они догадывались, что собрали их по очень важному и неотложному делу, но какому? Что произошло? Почему президент молчит? Они недоуменно переглядывались, как бы ища ответа, но читали в глазах друг у друга лишь сомнение и тревогу. Их хозяин в самых важных делах никогда с ними не советовался, он продумывал все сам и, только приняв решение, вызывал их, чтобы распределить роли и обязанности.
Наконец его превосходительство прекратил мерить шагами кабинет. Внезапно остановившись у двери, он повернул ключ и снова сел во главе стола. Этот жест еще больше встревожил столпов государства. На несколько мгновений воцарилась такая тишина, что было слышно дыхание присутствующих. Все взоры обратились на президента.
По возрасту президент был намного моложе всех собравшихся в его кабинете, но именно он был их главой, превзошел их умом, ловкостью и умением не останавливаться ни перед чем. Он тоже обвел их взглядом своих голубых глаз, которые так отличались от глаз этих людей – различных по цвету и все же одинаковых: беспокойно бегающих, пытающихся угадать мысли другого еще до того, как тот откроет рот. У них и рты были одинаковые: ожидающе полуоткрытые, готовые растянуться в улыбке и произнести медоточивые слова, тогда как их обладатели готовы вонзить собеседнику нож в спину.
– Господа! Дело чрезвычайной важности заставило меня побеспокоить вас в такое позднее время, – медленно начал президент, тщательно подбирая слова. В его мягком голосе, почти в каждом слове слышался матьянский выговор, особенно в звуке «и», который он растягивал в «эи».
Все застыли в ожидании. Лишь господин Кочо Котта повел плечами, как бы желая показать, что совершенно не разделяет общей тревоги.
– То, о чем пойдет речь, должно оставаться в строгой тайне, об этом не должен знать никто до тех пор, пока не придет время действовать.
– Вы же знаете нас, ваше превосходительство, – вскинулся Джафер-бей Юпи. – Я думаю, и, надеюсь, не только я один, что, если бы мы не умели молчать, сегодня нас не пригласили бы сюда.
– Верно, – подтвердили в один голос двое или трое.
– Именно так, – заключил Муса-эфенди.
– Вы, ваше превосходительство, уже не роз имели случай убедиться в нашей преданности, – добавил Фейзи-бей, лысый щекастый толстяк, с торчащими усами и белесыми глазами. Он был опытный политик и рьяный сторонник режима, но президент не очень-то доверял ему, потому что этот господин, до того как стать его «преданным соратником», успел уже сменить нескольких хозяев.
– Мы верны вам до гроба, ваше превосходительство, – на октаву выше вступил Кочо Котта, захлебываясь словами; почему-то казалось, будто он говорит не по-албански, а по-гречески. Он действительно по-гречески говорил лучше, чем по-албански, и «сплетники, противники режима и большевики» злословили, что его «патрида», Родина (греч.).

– Греция, хотя сам он клялся, что родители у него албанцы и что греческий он выучил в Афинах, в университете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43