– Шампанского!
– Значит, вы мне не подчиняетесь, – сказал президент притворно-сердитым тоном. – Нехорошее начало для короля, вступающего на трон, – добавил он, встряхивая колокольчиком.
– Напротив, ваше величество, – сказал поднимаясь Нуредин-бей. – Короли выражают волю народа, и вы, ваше величество, правильно делаете, начиная с того, что выполняете пожелание своих подданных.
– Мы – народ, ваше величество, – заявил Фейзи-бей.
– Да, да, мы – народ, – повторил Джафер-бей.
– Vox populi, vox dei, – сказал Кочо Котта и тут же перевел: – Глас народа, глас божий.
После того как прозвенели бокалы с шампанским, которое, судя по всему, «его величество» приказал приготовить заранее – так быстро его принесли, – после того как снова и снова прозвучали поздравления и комплименты, которые у государственных мужей всегда были на кончике языка, они опять уселись вокруг большого стола, а президент, садясь во главе, произнес повелительным тоном:
– А сейчас, господа, давайте поговорим, какие меры необходимо принять. Два момента имеют особое значение: во-первых, вся процедура должна соответствовать конституционным нормам. Нельзя пренебрегать ни единым, даже самым незначительным и формальным, положением основного закона. Во-вторых, надо организовать дело так, чтобы предложение исходило от народа и было одобрено единогласно, понятно? Никаких случайностей. Особое внимание надо обратить на печать: не публиковать ни одной статьи без тщательнейшей проверки, не пропускать даже отдаленных намеков на то, что есть в Албании люди, не одобряющие провозглашения монархии. Затем надо будет решить все остальные вопросы: бюджет, пропаганда, необходимый церемониал и тому подобное.
Президент остановился, закуривая новую сигарету. Он много курил.
Воспользовавшись паузой, заговорил Гафур-бей. Ему не терпелось приняться за работу.
– Ясно, ваше превосходительство. Могу вас заверить, что все будет сделано exactement Точно (франц.).

по вашим указаниям. К печати будут приняты меры. А что касается зарубежной…
– Мы говорим только о нашей албанской печати, – перебил президент. – С иностранной печатью мы, конечно, ничего поделать не можем.
– А как быть, ваше превосходительство, с зарубежной албанской печатью, именно ее я имею в виду.
– Ее мы должны заставить замолчать, – добавил президент, поясняя свою мысль: – Из всех албанских газет какой-то вес имеет лишь «Диелы», издаваемая в Америке. Все остальные – чепуха, листки, которые никогда не попадают в руки серьезным политикам.
– Газету «Диелы» выпускает ваш противник, – заметил Джафер-бей. – Его последние статьи полны нападок на вас.
– И он должен замолчать, – сказал президент.
У Мусы-эфенди сверкнули глаза. Заметив, как он весь напрягся, президент успокоил его:
– Нет, в этом нет необходимости, Муса-эфенди.
– А что будем делать со вторым?
– С кем?
– С тем… бородатым…
– Ничего. Все знают, что он против меня, но серьезные политики не станут к нему прислушиваться.
– Он принялся стихи писать.
– Переводит Омара Хайяма.
– Пусть сочиняет, пусть переводит, – сказал президент, – он бессилен нам повредить. Поездка в Москву дискредитировала его в глазах общества, и мы смело можем обвинить его в большевизме.
– Верно, ваше превосходительство!
– По-моему, ваше превосходительство, – вмешался Нуредин-бей, – было бы хорошо сразу же после провозглашения монархии объявить амнистию всем политическим заключенным и эмигрантам. Это значительно поднимет наш престиж в глазах цивилизованного мира и покажет, что мы достаточно сильны, чтобы не бояться своих врагов.
– Все это так, – заметил Фейзи-бей, – но ведь они прибавят нам хлопот. Стоит им оказаться на свободе, как они тут же зашевелятся.
– Пусть лучше гниют в тюрьмах, – отрезал Муса Юка.
– А еще лучше бы – в земле, – выдавил из себя Абдуррахман Кроси, впервые открывая рот и показывая в ухмылке крупные нечищеные зубы. – Мертвецы не шевелятся.
– Я думаю все же, что мы больше выиграем, объявив амнистию, – настаивал Нуредин-бей.
– Я согласен с Нуредин-беем, – сказал Гафур-бей. – Они нам ничем не могут повредить.
– Да, – сказал Нуредин-бей. – Наши противники были опасны, когда представляли организованную силу. А отдельные амнистированные личности – это уже не организация. А раз так – нам нечего их бояться.
– Но они снова могут объединиться, – сказал Муса Юка.
– Мы не допустим, господин Муса, – ответил Нуредин-бей, – за этим проследит министерство внутренних дел. Каждый сам по себе пусть делает, что хочет, пусть занимается своими делами, если им угодно стоять в стороне, но объединяться – извините, мы не позволим. Сила наших врагов – в организации, и это надо иметь в виду.
– И все-таки это опасно, – сказал президент в раздумье. – Среди них есть неглупые люди, они найдут способ, как нам повредить.
– Ничего они нам не сделают, – повторил Нуредин-бей. – Человек, даже самый способный и умный, сам по себе слаб и бессилен. Люди становятся сильны, лишь когда объединяются и представляют единое целое.
– Кроме того, наши противники политически обанкротились, – поддержал своего приятеля Гафур-бей. – Их знамя разорвано, его уже не сшить. Нам теперь надо опасаться другого знамени – коммунистического.
– Те, кто до вчерашнего дня были нашими врагами, выступают против коммунизма, – сказал Джафер-бей.
– Поэтому, стоит нам поднять знамя антикоммунизма, как многие из них не только перестанут выступать против нас, но и присоединятся к нам, – сказал Нуредин-бей. И добавил: – Амнистия войдет в политический актив вашего превосходительства.
– Мы это еще продумаем, Нуредин-бей, – закончил дискуссию президент и продолжил давать указания.
– Вы, господин Котта, Муса-эфенди и Джафер-бей подготовите роспуск парламента и выборы в учредительное собрание. Гафур-бей и Нуредин-бей займутся печатью и организацией церемониала. Господин Фейзи-бей изыщет необходимые средства. Что касается Абдуррахмана, – сказал президент, смягчая тон, – то он поможет нашему делу в горах, среди байрактаров и родовой знати. Согласен?
– Как бог свят!
Покидали дворец на рассвете. Адъютант в аксельбантах и золотых галунах проводил их до больших решетчатых ворот и отдал честь. Они, ухмыляясь, отсалютовали в ответ. Только Муса Юка не ответил и направился прямо к машине, бросив на него из-под кустистых бровей косой взгляд. Но адъютант этого не заметил.

III

Нуредин-бей Горица низко поклонился. Его превосходительство президент даже не поднял головы.
Нуредин-бей почувствовал себя оскорбленным и в ожидании застыл у двери.
Уже не впервые президент разыгрывал такую шутку с Нуредин-беем: заставлял его стоять столбом несколько минут, словно не замечая его присутствия. Это бесило Нуредин-бея. Он считал себя во всех отношениях выше «этого неотесанного горца». Его знатный род насчитывает несколько пашей и придворных султана. Отец его был преуспевающим дипломатом Империи, сам он сформировался как политик при королевских дворах Европы. Как жаль, что пала Империя! Если бы не это, он был бы сейчас по крайней мере послом в каком-нибудь государстве Запада, а может, занимал бы другой высокий пост, был бы, например – почему бы и нет? – министром. Он считал себя прирожденным дипломатом и похвалялся, что в былые времена обводил вокруг пальца самых хитроумных политиков Европы. Он мечтал возобновить свою дипломатическую карьеру, снова возглавить какую-нибудь миссию за границей, и хотя теперь представлял бы крохотное государство, не имеющее никакого веса на международной арене, но какое это имеет значение. А «неотесанный байрактар» мешал ему осуществить эту мечту, не отпускал его от себя, называя «своим главным советником», выматывал всю душу своей «доверительностью», часто советуясь с ним даже по самым интимным вопросам. Нуредин-бей был зол и на самого себя. Поступая на службу к «этому неучу», он рассчитывал, что со своим опытом, образованием и способностями станет вертеть им, как захочет, сделает его своей марионеткой, но из этого ничего не вышло. Всякий раз, когда Нуредин-бей был уверен, что поймал его, неотесанный байрактар выскальзывал, как уж. Все получалось наоборот: самого Нуредин-бея использовали в качестве слуги. Казалось, президент вел себя с ним по-свойски, а все же умудрялся сохранить дистанцию и в нужный момент поставить Нуредин-бея на место, дав понять, кто президент, а кто подчиненный. Вот один из его приемов: несколько минут будто не замечает стоящего Нуредин-бея, заставляя его понять и почувствовать, что он всего лишь чиновник в аппарате президента. «Зачем он так старается подчеркнуть разницу в нашем положении? – задавал себе вопрос Нуредин-бей. – Почему бы ему не поручить мне какой-нибудь важный пост, ведь у меня такой опыт! Как подумаешь, что за мелкая сошка, неучи, первостатейные скоты входят в кабинет министров, а я, с моим умом и талантом, всего лишь полуофициальный советник, – лопнуть можно от злости. Не доверяет он мне, что ли? Да нет. Здесь, видимо, не в доверии дело. Если вспомнить беседы с ним тет-а-тет, то кажется, что он очень даже доверяет мне. У кого еще он спрашивает совета по всем щекотливым вопросам? Ничего не понимаю! Вот уж действительно, гораздо сложнее понять невежу, неуча, чем культурного человека. Неуч, как ребенок, все делает по наитию, как ему вздумается. Нет, пора с этим кончать. Попрошу, пусть назначит меня в какую-нибудь миссию за границей; все равно где, лишь бы подальше от него, подальше от этой публики, от этой страны…»
Его превосходительство кончил писать, положил перо на стол, поднял голову и, словно только сейчас заметив присутствие своего советника, встал с улыбкой:
– Прошу вас, Нуредин-бей.
Это тоже бесило Нуредин-бея. Сперва продержит его на ногах несколько минут, а потом ведет себя как равный с равным, совсем по-другому, чем с остальными. Поди раскуси его!
– Я позвал вас, Нуредин-бей, чтобы обсудить очень деликатный вопрос. Вы же знаете, говорить об этом, кроме вас, мне не с кем. Вы единственный из моих товарищей, кто может дать дельный совет.
Нуредин-бей поклонился, давая понять, что находится в полном распоряжении его превосходительства.
– Как вам известно, – неторопливо продолжал президент, попыхивая сигаретой, – все идет так, как было задумано. Господин Кочо Котта и Муса-эфенди готовят роспуск парламента; Гафур-бей обрабатывает общественность; Абдуррахман отправился в горы совещаться с тамошней знатью. За это время мы мобилизовали и других людей, преданных нашему делу. Остается лишь несколько мелочей, но мелочей очень тонких. Однако прежде посмотрите этот проект амнистии. Что вы о нем думаете? Так ли уж необходимо объявлять амнистию?
– Я считаю, необходимо, ваше превосходительство, – сказал Нуредин-бей. – Она произведет благоприятное впечатление на великие державы, так как покажет им, что вы не страшитесь внутренних врагов. С другой стороны, ее с одобрением воспримет народ, он воочию убедится в вашем либерализме и великодушии. Нам следует время от времени делать народу такие уступки. По-моему, мы должны действовать, как рыболовы, когда клюет большая рыбина: до тех пор отпускать и подтягивать леску, пока рыба не устанет, а тогда вытаскивать ее на берег. Тянуть же беспрерывно нельзя, леска может лопнуть.
Президент чуть помедлил в раздумье, потом подписал лежавшую перед ним бумагу.
– Ладно, Нуредин-бей, с этим покончено. Теперь перейдем к другому вопросу. Вы знаете Ферид-бея Каменицу?
– Да.
– Насколько мне известно, вы даже родственники?
– Да, ваше превосходительство, мы троюродные братья.
– В таком случае с вами я могу говорить откровенно. Я был высокого мнения о Ферид-бее, уважал его как патриота, как известного журналиста и труженика на ниве албанской словесности. Как вы знаете, со своей стороны я сделал все, чтобы сблизиться с ним, и был готов предложить ему любую должность, любую помощь, только бы он согласился сотрудничать со мной. Однако до сих пор Ферид-бей не только не принял моих предложений, но и выступает против меня в прессе. Он, несомненно, попал под влияние моих противников. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, я бы так не беспокоился, но ведь Ферид-бей – человек известный, пользуется большим авторитетом как политик, прекрасно владеющий пером. Вы-то знаете, что все его нападки – клевета, но многие верят тому, что он пишет. Самое плохое – что его ничем не остановишь. Вот, посмотрите, это его последние статьи.
Президент взял несколько газет и начал цитировать строки, отчеркнутые красным карандашом:
– «Ахмет Зогу со своими бандитами и под охраной сербских войск спустился с гор и захватил столицу, а палата представителей, или, точнее, палата предателей, сделала его президентом республики».
«Ахмет Зогу – платный шпион сербов и итальянцев, невежда и подлец, лишенный каких бы то ни было идеалов».
«Ахмет Зогу собрал вокруг себя самых гнусных врагов албанской нации, потому что только они были и остаются его восторженными сторонниками».
«Ахмет Зогу подавил элементарнейшие свободы в Албании. Свобода личности так глубоко почитается при его режиме, что народ уже снова напрактиковался в пресловутом притворстве, без которого трудно было обойтись во времена Турции».
Президент с досадой отшвырнул газеты и сердито зашагал взад и вперед по кабинету.
Нуредин-бей испугался. Он никогда не видел президента в таком раздражении.
– Нет смысла продолжать, Нуредин-бей, – сказал президент, с трудом сдерживая гнев. Чтобы успокоиться, он опять закурил и сел на место. – Буквально все его статьи полны такой клеветы. Я не собираюсь опровергать его и вступать с ним в полемику. Мне жаль только, что наш известный соотечественник пишет такие гадости.
А Нуредин-бей подумал, что его троюродный братец в своих статьях не так уж далек от истины и, по всей видимости, неплохо информирован. Но вслух он сказал совсем другое:
– Я уверен, ваше превосходительство, что Ферид-бей плохо информирован о событиях в Албании и тем более о высокой патриотической деятельности вашего превосходительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43