– Вы мне эти штучки бросьте. Как так, вы меня будто не знаете и знать не желаете? Во-первых, вам прекрасно известно, что я контролёр на всех видах городского транспорта, кроме такси, конечно. Во-вторых, вы опытный заяц и не платите даже в такси, а сдачу иногда вымогаете путем незаконного применения гипноза. В-третьих, я был у вас вчера со старушкой, которую вы неквалифицированно усыпили и самостоятельно разбудить не смогли, а потребовали помощи вот у этой собачки! – Григорий Григорьевич ногой отодвинул дверь и вошёл.
А хозяин квартиры забегал, закрутился, запрыгал, заюлил, сам похожий на собачку, и заговорил, почти затявкал, зло и пронзительно:
– За длительное время моей безупречной практики по излечению нервных комнатных собачушек у меня перебывало более тысячи старушек! А собачушек и того более! Потому что иногда одна старушка содержит не одну собачушку! Я вас не помню и никогда не вспомню! Это у меня профессиональная привычка – не хранить в памяти старушек и их собачушек!
– Но я же не старушка и тем более не собачушка! – загремел Григорий Григорьевич, а Джульетточка, успокаивая его, лизнула в щеку. – Будьте любезны вспомнить меня, иначе у вас будут глобальные неприятности на почве нарушения законов. Мы ещё проверим вашу собачью деятельность. – И двинулся следом за хозяином, юркнувшим в комнату. – Если вы откажетесь разговаривать со мной самым достойным образом, я всё равно докажу кому следует, что ваши собачьи деяния преступны, как и ваше поведение на всех видах городского транспорта, в том числе и на такси, конечно.
Собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, как заметил Григорий Григорьевич, очень вздрагивал при словах закон и преступность. Он, боящийся таких обычных слов, несколько раз обежал вокруг стола сначала в одну сторону, затем – столько же раз в противоположную, сбегал к кушетке, посидел-поподпрыгивал на ней, обежал вокруг трёх стульев, снова заподпрыгивал, сидя на кушетке, и испуганно затараторил, изредка переходя на почти тявканье:
– Вы – шантажист! Вы – могатель! Клеветник! Напугатель! Вры… вры… врыватель в чужие квартиры! И старушка ваша… тоже! Вежливо прошу вас – воооооОООООН! – отсюда!
– Позвольте, позвольте! – устрашающе произнес Григорий Григорьевич. – Попрошу вас не тявкать на меня! – И с Джульетточкой на руках он удобно устроился в кресле за столом. – Недавно вы утверждали, что ничего будто бы не помните…
– Не помню, не помню, не помню, не помню! Ничего, ничего, ничего! Никого, никого, никого!
– А почему тогда, оскорбляя меня, вы вспомнили, как вы её назвали, мою старушку?
– Не помню, что вспомнил!
– И про кастрюлю забыли?
– И про кастрюлю забыл! Я даже не помню, что такое кастрюля!
– А что такое закон – (собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт поставил мировой рекорд по прыжкам в высоту с места сидя!) – вы помните? И как он наказывает преступность – (тот побил ему же принадлежавший мировой рекорд по прыжкам в высоту с места сидя!) – не помните? Да?
– Не… не… не знаю…
– Так знайте и помните: закон неминуемо наказывает преступность.
И собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт – ХЛОП! – спиной на кушетку, вытянул руки и ноги, закрыл глаза, пригрозил:
– У меня скоро начнётся сильный нервный припадок, опасный для окружающих.
– Это очень любопытно, – сказал Григорий Григорьевич, – понаблюдаем с научной точки зрения.
– Чего понаблюдаем?
– Припадок.
– Это, повторяю, очень и очень опасно для окружающих.
– А я вас, когда будет опасно, накрою кастрюлей!
– А они у меня все маленькие!
– А я вас накрою мусорным ведром!
Собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт подбросил своё тело над кушеткой, будто упражнение на батуте выполнил, сел и сказал почти нормальным человеческим голосом:
– Вы всё равно от меня ничего не получите. Я всё равно вас не помню. Вот вы сейчас воооооооон отсюда, и я тут же опять, но ещё сильнее забуду вас!
– Но ведь вы даже и не знаете, зачем я пришёл!
– А если и узнаю, то тут же забуду! – Он помолчал и сказал уже совершенно нормальным человеческим голосом: – Я вас очень прошу, чтобы вы ушли и никогда больше не приходили… Хотите, я встану перед вами на колени и буду горько плакать? Хотите, я буду рыдать перед вами на коленях?
Григорий Григорьевич согласился:
– Вставайте. Плачьте. Рыдайте. Так делают многие виноватые перед законом крупные преступники.
С открытыми глазами собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт потерял сознание.
– Вот это серьёзно, Джульетточка, – задумчиво проговорил Григорий Григорьевич. – Патологически боится слов закон и преступник. Значит, он преступник и нарушает закон. Но почему он не хочет иметь с нами дело? Даже выслушать не хочет, зачем мы к нему пожаловали. Почему он нас боится? Надо вызвать ноль-два или ноль-три!
– Не надо… – жалобно раздалось с кушетки. – Никого не надо вызывать… Прошу… умоляю… требую…
– Нет, вызовем! – грозно пообещал Григорий Григорьевич, вставая. – Если вы притворяетесь, что никого и ничего не помните, соответствующие органы напомнят вам…
При слове органы собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт затрясло и трясло довольно долго и сильно. Когда тряска прекратилась, он умоляюще произнес:
– Ладно. Чего вам от меня надо?
– Теперь, – ничего, – услышал он угрожающий ответ. – Мы приходили приобрести у вас собачку, а теперь нам от вас ничего не требуется.
И опять собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт затрясло, но теперь уже гораздо сильнее и надолго. Закончив трястись, он подошёл, ну прямо как побитая собака, и, преданно заглянув в глаза Григория Григорьевича, хрипло и страстно произнес:
– Я готов выполнить любые ваши указания!
– С какой целью вы сначала не пускали нас, а затем прикидывались ничего и никого не помнящим?
– Я не прикидывался. Я действовал бессознательно. Это у меня уникально-феноменальное заболевание с феноменально-уникальным рецидивом.
– Значит, вы рецидивист?!
– Только в медицинском значении! В остальном я вне подозрений!
– Точно вне?
– Абсолютно точно – вне!!!
– А чего тряслись? Почему в обмороке сидели?
– Я же информировал вас: уникально…
– Феноменальное вранье. Всё проверим.
– Не надо проверять! Ничего не надо ПРОВЕРЯТЬ!
– Мы уходим. – Григорий Григорьевич грозно обошёл стол, ещё грознее направился к дверям, но собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт перепрыгнул через спинку стула, прижался затылком к дверям и провизззззз-жал:
– Неееееельзззззззззззяяяяяаааа… уходить нееееееельзззззззззззяяяяяяяяааааааааа! Почему вы преследуете меня? Следите за мной почему? И где логика – основа поведения человека? Вы пришли и, ничего не получив, отказавшись получить, уходите? Значит… значит… значит… Не убивайте меня! Я же моментально скончаюсь, если…
– Не умрёте – раз. Не скончаетесь ни моментально, ни медленно – два. За всё ответите – три. Прочь с дороги! – четыре. – И Григорий Григорьевич машинально замахнулся на собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт Джульетточкой.
Тот по дверям, упираясь в них спиной, сполз вниз, сел на полу и жалобно заскулил, чуть-чуть подвывая.
Григорий Григорьевич открыл дверь, перешагнул через него и…
– И вот сижу и думаю, кто же он такой? – обеспокоенно спрашивал он Вовика. – Квартира огромнейшая, как универмаг почти со всеми отделами – столько в ней вещей накоплено. Хозяин трясётся при словах закон и преступность, а при слове органы сидит в обмороке! Это в наивысочайшей степени сверхподозрительно! И феноменально-уникально непонятно! За всем его уникально-феноменальным поведением что-то кроется! Мой долг – выяснить!
Но, как ни уважал Вовик Григория Григорьевича, – даже история с Джульетточкой не отразилась на этом уважении, – всё равно он остался безучастным к поведению собачьего гипнотизёра по фамилии Шпунт и небрежно ответил:
– Жулик он обыкновенный.
– Обыкновенный! – Григорий Григорьевич откровенно фыркнул. – А что, бывают жулики необыкновенные? Все они – обыкновенное общественное зло. А этот… нет, нет, он не жулик! Он опаснее!.. А вот есть у нас в городе дармоездочка одна. Девочка, значит. Редчайший случай! У неё вся голова, представляешь ли, в разноцветных бантиках, и с виду вся она такая уж воспитанная… Ты что вскочил? Не торопись, посиди. Её, пожалуй, можно считать необыкновенной… как это? Жулик – слово мужского рода. А она кто? Жулька? Все контролёры от неё плачут. В переносном смысле этого слова. А она плачет в прямом смысле. Ездит только даром. Как контроль – она в слёзы! И, главное, ничего не говорит, не пытается оправдаться. Только плачет. Учти, не ревет, не рыдает, а именно горько-горько-горько плачет. Молча, повторяю. И все, все, понимаешь ли, пассажиры и пассажирки всех полов и возрастов всегда за неё! Против контролёров!!! Уж я её выслеживал, выслеживал… Хи-и-итра! Из-под носа, как говорится, уходит! Сильна жулька! – почти с восхищением закончил он. – Ты чего стоишь?
– Два-один, – вымолвил Вовик.
– Футбол вспомнил? К чему?
– Да так… Ну, я пошёл.
– Подожди, подожди. Тебе же адрес Иллариона Венедиктовича нужен. Вот, пожалуйста.
– Спасибо… – Ноги у Вовика ослабли, и он сел. – А зачем вы её выслеживали?
– Да просто до сих пор интересно узнать: что же она из себя представляет, в какой семье живет, как учится и почему ей, с виду такой воспитанной, не стыдно совершать микроскопические государственные преступления, причем регулярно?
– А вспомнили-то вы о ней почему? – спросил. Вовик лишь потому, что ему хотелось поговорить о ней.
– А ты утверждал, что, дескать, жулики бывают необыкновенными. Или что-то вроде этого. Я сначала не согласился, а пример дармоездочки, преступницы мелкого калибра, правда, убедил меня в твоей правоте. Но собачий деятель – это… Да что с тобой?! На тебе лица нет!
– Лицо-то есть! – сжав кулаки, почти крикнул Вовик. – А вот головы у меня нету!
– Голова у тебя на месте, я считаю. А я в людях всё-таки немножко разбираюсь.
– Не голова это, а так, для видимости. Для модели, чтобы люди, глядели. Дурак я, по-моему!
Григорий Григорьевич заглянул в комнату, убедился, что громкий разговор не мешает Джульетточке спокойно спать, широко улыбнулся и удовлетворенно произнес:
– Нет, не дурак ты. Если человек в сердцах дураком себя называет, то таковым не является. Проверено. Дурак-то, он себя всегда умным полагает. Что же с тобой, дорогой мой, стряслось?
– Два-один не в мою пользу.
– А сколько до конца игры осталось?
– Много.
– А вдруг получишь право на штрафной удар? Не промажешь?
«Точно, точно, – подумал Вовик, – я должен нанести ей штрафной удар. И не промазать!» – а вслух проговорил:
– Найду я вам эту дармоездочку, вся голова у которой в разноцветных бантиках и с виду она милая, очень, очень, очень воспитанная.
– Доброе дело сделаешь. Для неё. Помогать надо человеку стать человеком. Даже если она и государственная преступница мельчайшего масштаба. Ты её знаешь?
– В том-то и дело… – Вовик пожал плечами. – И знаю… и понятия не имею… Но вот штрафной ударчик и должен ей нанести и – не промазать! Ни в коем случае НЕ промазать!
– Надеюсь, в переносном смысле?
– Девчонка же… Григорий Григорьевич! – горячо воскликнул Вовик. – А что делать, если тебе врут напропалую?
– Женщина?
Вовик кивнул.
Подумав, что-то вспомнив, Григорий Григорьевич неторопливо и с очень глубоким сожалением начал рассказывать:
– По-моему, ничего тут не поделаешь. Я ведь вот почему один живу? Первая моя жена ещё молодой на фронте погибла. Медсестрой была. Боевые награды имела. Я уже после войны решил жениться. Чуяло мое сердце, что не надо этого делать. Потому что первую ещё не забыл. А… извела меня вторая-то ложью! Ну врёт и врёт, как ты сказал, напропалую! И уж чего я только не предпринимал, чтобы хоть немножечко отучить! Пришлось расстаться, и где-то она, знаю, до сих пор врёт всем… Женщины, Вовик, – публика сложная. Опасная иногда и прекрасная часто. Это уж кому как повезет. Но если уверен, что лгунья беспросветная, беги, не оглядываясь! И ни в коем случае не возвращайся!
– Ясное дело, – Вовик несколько раз скорбно кивнул, хотя и не всё понял. – Но ведь помогать человеку надо стать человеком? Да?
– Изо всех сил, – так же скорбно, но только один раз кивнул Григорий Григорьевич. – Пока не убедишься, что все твои усилия бесполезны.
– Значит, бывает, что ты изо всех сил помогаешь кому-то стать человеком, а зря стараешься?
– Бывает, Вовик, бывает. Но ты не расстраивайся. У тебя вся жизнь впереди. Ты, главное, сам постарайся человеком стать. А это не так-то уж и просто… Ну, надоел я тебе. Топай давай по своим делам. Счастья тебе. Меня не забывай. А штрафной пробей точно.
Они обменялись крепким, мужским рукопожатием, и Вовик ушёл.
И если вы, уважаемые читатели, решили, что все случайности произошли в предыдущей главе, то ошиблись. Вот вам ещё одна.
Брел Вовик по указанному в записке Григория Григорьевича адресу к Иллариону Венедиктовичу (забегая вперёд, сообщу, что их встреча в этот день не состоялась: Вовик не застал его и дозвониться не мог), как вдруг в нескольких метрах от себя увидел знаменитого шефа банды Робертину, он же в недалеком прошлом Робка-Пробка. Всё внутри у Вовика сжалось, и кулаки тоже.

Попробую описать Робертину. Первое, что бросалось в нём в глаза, были длинные, в крупных локонах, даже на вид мягкие льняные волосы. Не всем мальчишкам такая шевелюра к лицу, а Робертину она украшала. Она была его главным и единственным достоинством. Второе, что бросалось в глаза при первом же взгляде на Робертину, это одежда. Сегодня на нём была майка: спереди белая обезьянка на чёрном фоне, сзади – чёрная обезьянка на белом фоне. А джинсы его не поддаются описанию: такие они были линялые, всё в заклепках, «молниях», сзади ярлык с крокодилом золотого цвета и надписью на иностранном языке. Ноги были украшены ярко-желтыми сапожками на высоких каблуках. Роста он был чуть ниже среднего, но столько он накопил в себе высокомерия, наглости, что казался почти высоким.
Шёл он рядом с мамой, которая облачилась тоже во всё яркое и импортное, и вся была в драгоценностях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39