Доставка супер магазин Wodolei.ru 

 




Лев Иванович Давыдычев
Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство




Лев Иванович Давыдычев
Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство

ПРОЛОГ

Наше повествование, уважаемые читатели, открывается ПРОЛОГом, в котором генерал-лейтенант Илларион Венедиктович Самойлов рассказывает, как у него возникло непреодолимое желание вернуться в детство, снова стать мальчиком по прозвищу Лапа
– Беда нас, взрослых, и особенно пожилых, в том, что мы или забыли детство, или помним его плохо, в общих чертах. И нам, увы, не понять до конца детей, особенно мальчишек! В головах у них, оказывается, такой ералаш, что они сами в себе разобраться начисто лишены способности! Они совершенно не в состоянии определить, что они вытворяют и чего им ещё захочется вытворить! В головенках у них всё пере-пере-перепуталось! Полезное и вредное! Благородное и подлое! Доброе и злое! Почему легче поднять в смертельную атаку взвод, роту, полк, чем заставить спокойно просидеть урок второй, третий, а то и – стыдно сказать! – первый класс?!?!
Конечно, солдаты – во-первых, солдаты, во-вторых, они просто взрослые люди, но это не объяснение и тем более не оправдание мальчишечьей не-со-зна-тель-но-сти! Вернее, далеко не достаточное объяснение. Ведь определённой, математически точно выверенной границы между ребёнком и взрослым не существует. Притом их, детишек-то, посылают не в смертельную атаку! Их просят, практически умоляют всего-то-навсего спокойно просидеть урок… И вместе с тем, повторяю, мы в чём-то перед детьми и не правы. Мы их плохо понимаем в иных случаях. А они нас вообще даже и не пытаются понять. Представьте, не испытывают в этом необходимости!
А ведь что-то надо делать!
Надо немедленно что-то предпринимать!
Иначе будет поздно!
По данным иностранных разведок, дисциплина в наших школах ежегодно падает примерно на ноль целых пять-шесть сотых процента. В детских яслях – на две сотых процента! А в детских садиках цифра падения самая высокая – ноль целых восемь сотых процента! Эти показатели имеют почти прямое отношение к тому, каким явится молодой человек в армию… Вот так-то… И я много думал о вышесказанном, ещё и не подозревая, к каким конкретным и крайне решительным действиям приведут меня подобные размышления. Мое, как потом оказалось, непреодолимое желание вернуться в детство не было случайным. Оно долго зрело во мне, пока не оформилось окончательно.
Здесь к месту заметить, что иногда самые значительнейшие события в жизни человека начинаются вроде бы с абсолютного пустяка. Именно так случилось и со мной.
Однажды я вдруг вспомнил, что в детстве у меня было прозвище Лапа. А вот почему меня так прозвали, запамятовал! Не могу вспомнить – и всё тут! Раздражаюсь, злюсь на самого себя, в голове стучит: Ла-па! Ла-па! Ла-па!.. Почему – Лапа? И мне стало ясно, что, пока я не вспомню, почему меня звали Лапой, ни о чём другом я думать уже не смогу. Так оно и было. Только раздражение и злость исчезли. Ко мне как бы вернулось детство, я вспоминал и вспоминал его, удивляясь, как много я помню!.. Но почему – Лапа?
И вдруг однажды вечером я обнаружил, что заболел, да так здорово заболел, что к ночи подумал: «А вдруг я сейчас умру? Ррррраз – и, как говорится, нету? Тю-тю!»
И стало мне, старому воину, оч-чень страшно, до того жутко мне стало, что пальцы ног мгновенно похолодели, окоченели прямо, а на лбу выступил холодный пот, будто меня дождем обкапало. Сердце не билось, а бу-ха-ло! Вот-вот, думаю, возьмет оно да и лопнет! Разорвется или из груди выскочит!.. Понимаете, вот-вот могу умереть…
«Что же это такое происходит, люди добрые, – думаю. – Неслыханное дело: генерал и – трусит!»
Но страх не проходил, сколько я ни внушал себе, что мне должно быть за это стыдно. Мне и было стыдно, обидно мне было, а страх не отпускал. Сколько сражений я прошёл, в каких только переделках не бывал, восемь тяжелых ранений, а легким и средним счета нет, а тут, видите ли… Да не имею я права умирать ни с того ни с сего!
Дел у меня, между прочим, уйма. Пусть тот умирает, кому делать нечего! В конце концов, просто несправедливо и глупо, возмутительно просто – вдруг умереть!
Никогда я ничего не боялся, а тут… Дома у меня никого нет, живу я один, даже если и «Караул, умираю!» крикну, никто и не услышит, никто и на помощь не придёт.
И обратите внимание на любопытнейшую деталь: я совершенно забыл, ну из головы выскочило, что можно попытаться добраться до телефона и вызвать «Скорую»! Вместо этого я продолжал лежать, продолжал трусить – да, да, именно трусить! – и гадать, что же такое со мной творится.
Вдруг – совершенно внезапно, заметьте! – вспомнил я, почему в детстве меня прозвали Лапой. Ну, знаете ли, чушь какая-то получается, бе-ли-бер-да! Чуть ли не умирать вроде бы собрался, а тут лежу действительно еле живой и прямо-таки с блаженством ощущаю себя маленьким! Ла-пой!
Была у меня в детстве, вспомнилось, следующая привычка. Встретив любое животное или птицу, я почему-то обращался к ним с искренним предложением: «Давай лапу!» Естественно, что просьбы мои исполняли только собаки и кошки, а коровы, например, или курицы игнорировали мои дружелюбные предложения. И всё равно: даже к воробьям я обращался по привычке: «Давай лапу!»
Животных я оч-чень любил, но на змей до сих пор не могу смотреть без содрогания, а в детстве меня трясло с головы до ног при одном виде безобидных ужей. Однажды на рыбалке, заметив поблизости ужа, я и затрясся с головы до ног от страха, но сделал шаг в его сторону и, закрыв глаза, тонким голоском крикнул: «Давай лапу!»
Уж исчез, мальчишки вдоволь добродушно похохотали, а прозвище Лапа пристало ко мне надолго.
Вспомнив всё это, я вновь ощутил себя маленьким и с этакой легонькой грустью размечтался: а ведь как бы замечательно было вернуться в детство… Я и не заметил в мечтаниях, как постепенно снова почувствовал себя предельно больным, и зло подумал: «Какое ещё там возвращение в детство, когда тебе грозит… Эх, поговорить бы мне со Смертью перед смертью! Я бы ей сказал! Она бы у меня вздрогнула, старушенция безглазая! На фронтах меня доконать не смогла, а сейчас, видите ли, задумала такую пакость!»
– Ты звал меня, генерал-лейтенант? – раздался негромкий, хрипловатый, на редкость противный голос, щелкнул выключатель, зажглась люстра, и я увидел… Вы только представьте себе такую… слова не подберу… картину, что ли… Стояла передо мной, – а я лежал в кровати, – особа в огромных чёрных очках, длинноволосая – этакая седая пакля до острейших плеч, – в белой короткой юбке, чёрном свитере и красных сапожках. – Ты звал меня, я здесь! – И она мерзко, с присвистываниями хихихикнула.
– Кто… ты… такая? – с трудом выговорил я, хотя сразу догадался, что же это за особа передо мной. – Кто ты? – постарался я спросить как можно грознее, чтобы придать себе храбрости.
– Я Смерть! И ты сразу узнал меня! – прохрипела она, села, закинув ногу на ногу (то есть кость на кость), и продолжала, давясь свистящим смехом: – Времени у нас с тобой не так уж много, но я тебя выслушаю и даже с некоторым интересом. Только заранее учти, что все разговоры со мной бесполезны! Решения мои окончательны и обжалованию не подлежат! – Она на некоторое время просто подавилась своим наиотвратительнейшим хихиканьем. – Жаловаться на меня некому! И некуда! – И хихиканье её переросло в этакий хрипло-свистящий хохотище. – Ну-у-у-у-у!!!! – столь страшным голосом прикрикнула она, что меня всего передёрнуло, чуть ли не затрясло.
Надо отметить, кстати, что как только эта особа назвала себя, я сразу вроде бы успокоился. Если явилась Смерть, рассудил я, значит, дела мои оч-чень плохи. Да что там –плохи! Хуже некуда. Тем более, что я знал: она должна быть зла на меня. Ведь сколько раз я уходил от неё! Можно сказать, убегал, уползал, увертывался!
Знал я и то, что она коварна, немилосердна, жестока, несправедлива и, по моему глубокому убеждению, совершенно глупа. Но ещё больше подла, конечно.
И, чтобы выиграть время, собраться с мыслями, сделать отчаянную, пусть даже и бесполезную попытку ещё раз уйти, убежать, улизнуть, ускользнуть, от-полз-ти живым от мерзкой и абсолютно незваной гостьи, я спросил:
– Почему ты так странно выглядишь? Я представлял тебя по рисункам из старинных книг старухой в балахоне и с косой в руках, а ты модница какая-то! Чего ты вырядилась?
– У меня выходной день! – гордо, самодовольно и хвастливо проскрипела Смерть. – Балахон, точнее, саван, и коса – это всё в прошлом. Ты, так сказать, отстал от смерти, не знаешь нашего нового порядка! – Она хихикала так долго, что запохрипывала, запосвистывала. – В свой последний час ты, генерал-лейтенант, увидишь меня в современной форме и сразу, может быть, что-то и поймешь. Теперь у меня, кстати, масса заместителей и заместительниц, помощников и помощниц, невообразимое количество агентов. Сегодня они все трудятся, готовят для меня работу, а я гуляю и наслаждаюсь! Ради остренького, этакого пикантненького удовольствия я решила сегодня кой-кого при-пуг-нуть! То есть пре-ду-пре-дить, что скоро я явлюсь к ним для выполнения своих прямых обязанностей.
– В том числе и меня при-пуг-нуть? – с притворно равнодушным видом спросил я, хотя внутри у меня всё похолодело, прямо-таки оледенело. – А я-то зачем тебе понадобился? Помирать мне, я считаю, рановато.
– Помирать никогда не рано! – Из её беззубого рта уже выскочил было хихик, но она подавила его и медленно выговорила: – А тебя, генерал-лейтенант, я не пе-ре-ва-ри-ва-юююююю-ууууууу… – повыла она и гнусным голосом, до того гнусным, что у меня по коже мороз пополз, продолжала: – Я тебя давно неее-нааа-виии-жуууу… – Она тяжко передохнула. – Храбрые, к сожалению, нисколько меня не боятся и подолгу не сдаются мне. И гибнут они молча, сжав зубы. А я обожаю, мне у-у-у-ужасно приятно, когда я вижу и слышу, как люди плачут, стонут, страдают, мучаются, проклинают Смерть и боятся – хи-хи-хи-хи-хи-и-и-ик! – меня! Ого-го! Го-ого! Я сама определяю, когда и к кому мне явиться, как и что мне делать! – со свистом шипела Смерть, и сквозь шип отчетливо слышалось постукивание костей, а её могильно-холодное дыхание уже касалось моего разгоряченного лица. – Ты не можешь не понимать, генерал-лейтенант в отставке Самойлов Илларион Венедиктович, что на сей раз тебе от меня не выр-вать-ся! НЕ! ВЫР-ВАТЬ-СЯ!!!!
Тут голова моя закружилась, сердце от резкой боли сжалось… Ощущение было такое, словно у меня враз заныли все старые раны. Я пробормотал через силу:
– Нет, нет, нет… у меня много оч-чень важных… срочных дел… дай мне их закончить… потом забирай меня… если уж у тебя совсем нет совести… прошу тебя… дай мне закончить дела…
– Глупости, глупости, глупости! Ух, какие дурацкие глупости! – хрипло прокричала Смерть с посвистываниями. Она сняла огромные чёрные очки, и я увидел вместо глаз пустые отверстия, дырки обыкновенные. Пальцами-костяшками она приподняла над черепом парик из седых волос, прошипела: – Готовься… Скоро я явлюсь к тебе в своей форме-спецодежде. Тогда мне будет не до разговоров. Я буду на работе, на службе, на посту, при исполнении прямых обязанностей, буду делать любимое дело. Можешь быть уверен, я приложу всё своё умение, всё мастерство, все знания и опыт, чтобы ты не просто умер, а…
– Когда?
– Когда сочту нужным. Вскоре. Я применю к тебе какой-нибудь даже с моей точки зрения невообразимо жестокий способ… что-нибудь из модерна… чтобы ты…
– Ты опять решила припугнуть меня? – против своей воли заискивающим тоном спросил я. – Или ты… серьёзно?
– Нет на свете ничего серьёзнее меня, – высокомерно проскрежетала Смерть. – Я никогда не шучу. Я начисто лишена чувства юмора. А когда я смеюсь, у людей от у-у-у-ужаса волосы встают дыбом… Вообще-то я могла бы прийти на несколько лет позже, чем решила. Но – с одним условием.
– Каким? – невольно вырвалось у меня, хотя я, конечно, прекрасно знал, что, кроме самых подлых подлостей, от этой особы ожидать нечего.
Смерть долго и мерзко хихикала и прохрипела:
– Да, да, я могу оставить тебя на несколько лет в покое с одним непременным условием. Обещай мне не делать ничего хорошего людям, особенно детям, и я не трону тебя до поры до времени. А если ты хотя бы изредка будешь делать людям, особенно детям, хотя бы маленькие пакости, я буду к тебе ещё благосклонней… Видишь, как я, оказывается, добра и великодушна?.. Ну?.. Я жду!
Тут я до того возмутился, что ответил так:
– Была ты, извини за выражение, круглой дурой, ею и осталась. Соображать-то тебе нечем! Череп-то у тебя пустой! Вот и несешь разную подлую ерунду! – Перед глазами у меня поплыли чернейшие круги, я упал на подушку и говорил, собрав последние, так сказать, уже почти бессильные силы: – Ведь не делать ничего полезного людям, особенно детям, – ведь это и значит фактически умереть! Нет, нет, особа ты пустоголовая, всё равно рано или поздно мы с тобой разделаемся и…
– И Смерть, по-твоему, умрёт? – ехидно в высшей степени спросила моя абсолютно незваная гостья и рявкнула: – Смерть бессмертна! – Она склонилась надо мной. – Если хочешь ещё пожить, ничего не делай полезного людям, особенно детям!!! Только в этом случае я несколько лет не трону тебя! А если ты хотя бы изредка, хотя бы немножечко будешь делать пакости людям, особенно детям… – Голос её стал наиотвратительно страстным. – Я буду к тебе ещё благосклонней… А?
Собрав остатки остатков сил, я приподнялся на руках, и хотя голова моя пошла кругом, я, не размахиваясь, ударил… Кулак попал в пустоту, в воздух… Я потерял равновесие и едва не полетел с кровати на пол.
Совершенно обессиленный, я опрокинулся на подушку, лежал и пытался сообразить, что же такое со мной было.
Сон, обыкновенный сон, конечно… Но постепенно я начал понимать, что к разряду обыкновенных его отнести нельзя: слишком уж сильное он произвёл на меня впечатление…
Едва дождавшись утра, измучившись разными болями, я вызвал врача.
Меня сразу же отвезли в госпиталь, где я пробыл две с половиной недели, и две с половиной недели на душе у меня было, знаете ли, плоховато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39


А-П

П-Я