Но я заставлю! Мои храбрые солдаты помогут мне. И Россия так же, как и Пруссия, будет у моих ног.
– В этом, государь, никто не сомневается. И тогда, ваше величество, будете победителем всей Европы, – сказал Талейран.
– А Англию я сотру с лица земли. И тогда, господа, вернёмся мы отдыхать в Париж, в эту всемирную столицу, увенчанные лаврами, – хвастливо проговорил Наполеон и, приказав подавать лошадей, поехал в. сопровождении Дюрока и Талейрана к своим солдатам.
ГЛАВА XX
На обоих берегах реки Алле, вблизи Гейльсберга, двадцать девятого мая 1807 года произошло сражение между русской армией и французской. В этом сражении беспримерной храбростью отличился Багратион; под ним была убита лошадь, пули и картечи дождём сыпались вокруг героя. Атакованный Мюратом с фронта и обходимый Сультом, князь Багратион принуждён был отступить. Французы быстро преследовали наших, но были остановлены батарейным огнём. Далее произошёл жестокий рукопашный бой; французы, несмотря на то, что ими руководил сам Наполеон, не выдержали и побежали назад и были атакованы с фронта князем Горчаковым и генералом Дохтуровым. Почти весь батальон наполеоновских гвардейцев был убит. Один из французских полков принуждён был уступить русским свой полковой орёл; много пленных французов было взято нашим войском. У Наполеона выбыло из строя тринадцать тысяч человек убитых и раненых; но не легко досталась нам победа под Гейльсбергом: раненых и убитых насчитывали до шести тысяч человек; в том числе был убит храбрый генерал Варнек и ранено несколько генералов.
В этом сражении участвовал и Пётр Петрович, а также и Надежда Андреевна Дурова; несмотря на «жестокое дело», они не были ранены. В атаке один кавалерист-француз подскакал к Дуровой и занёс над её головой свою тяжёлую саблю, но Зарницкий подоспел и убил из пистолета француза.
– Пётр Петрович, вы мой спаситель! Я обязана вам жизнью, – с чувством благодарности проговорила отважная женщина, крепко пожимая руку подполковника.
– Ну, вот ещё выдумали… На войне это не принимается в расчёт… Всякий на моём месте сделал бы то же самое.
– Я буду этот день помнить во всю мою жизнь.
– Что же, помните, ваше дело…
По окончании сражения Дурова зашла в барак Зарницкого, чтобы ещё раз благодарить его за спасение жизни; она застала Петра Петровича лежащим с длинным чубуком в руках; при входе Дуровой он быстро вскочил с кровати и стал оправлять свой мундир.
– Пётр Петрович, ваше обращение совсем переменилось. Вы стали меня чуждаться. А я хотела бы, чтобы вы, мой добрый, были со мной по-прежнему, – проговорила Дурова.
– Этого нельзя-с, – ответил ей Зарницкий. – Теперь смотрю я на вас как на женщину, – добавил он, подвигая Дуровой табуретку.
– Теперь разве я не могу считать вас за моего лучшего друга? Вы не хотите моей дружбы, Пётр Петрович?
– Я этого не говорю-с. Быть другом такой женщины, как вы, – большое счастие.
– Никак вы пустились в комплименты?
– Я отроду никому не говорил комплиментов.
– А мне сделали исключение? – улыбнулась Дурова. – Спасибо вам, – добавила она, крепко пожимая руку у Зарницкого.
– Я говорю то, что чувствую.
Беседа их была прервана приходом ординарца князя Багратиона; ординарец подал Петру Петровичу приказ немедленно выступить с своим эскадроном к Фридланду и вытеснить оттуда неприятеля.
– Скажите князю, что будет исполнено, – проговорил Зарницкий и стал готовиться.
– Разрешите мне, Пётр Петрович, участвовать в этом деле, – обратилась к нему Дурова.
– Помилуйте, как же это?
– Пожалуйста, Пётр Петрович!
Но вы забываете всю опасность, – возражал ей Зарницкий.
– Вы сами знаете: я опасностей не боюсь.
– Знаю-с, вы – герой. Согласен, можете ехать. Извольте приготовиться.
– Вот спасибо, дорогой Пётр Петрович! – обрадовалась Дурова. – Что вы на меня так смотрите?
– Удивляюсь вашей храбрости… Вы не женщина – вы герой!
– Я так часто слышу от вас это, дорогой мой Пётр Петрович!
– Я готов тысячу раз повторять это… Вы заслуживаете похвалы.
Беннигсен с армиею продолжал своё движение к Фридланду. Город был занят французами. Зарницкий с пятью эскадронами улан должен был вытеснить из Фридланда неприятеля. Храбрый подполковник первым устремился в город; от него не отставала и кавалерист-женщина Дурова. Лишь только Пётр Петрович въехал на мост, во главе эскадрона, как увидал, что мост в середине разобран; град пуль посыпался на него с другого берега, пока поправляли мост. Зарницкий положил на отверстие доску и в сопровождении трубача и нескольких улан перебежал на ту сторону моста; мост был поправлен, и храбрецы-уланы ворвались в город и после кровавой схватки выбили из Фридланда французов, взяв в плен несколько офицеров и солдат. Русские войска расположились вблизи Фридланда, на левом и на правом берегу реки Алле. Наш главнокомандующий был болен и по совету врачей, чтобы хоть немного успокоиться, поехал ночевать в Фридланд. Это было накануне большого сражения при Фридланде, которое решило и кровавую войну.
ГЛАВА XXI
На шестой неделе Великого поста князь Владимир Иванович Гарин с княгинею и дочерью отправился в Каменки. Туда же на Пасху обещал приехать жених княжны Софьи – Леонид Николаевич Прозоров. Николай Цыганов не поехал в княжескую усадьбу, несмотря на приглашение старого князя; он отговорился тем, что не может оставить Москвы по причине одного денежного предприятия.
– Я, ваше сиятельство, намерен заняться торговым делом.
– Ты? – удивился князь.
– Так точно-с, магазинчик подыскал на Никольской, хочу торговать-с.
– Но ведь на это, мой милый, нужны деньги.
– Один богатый купец хочет отпустить мне товару-с в кредит, – как-то запинаясь, ответил Цыганов.
– Деньги, пожалуй, я могу тебе дать.
– Покорнейше благодарю, ваше сиятельство, я и то вами облагодетельствован.
– Ты, братец, не стесняйся, бери.
Князь Гарин ссудил Николаю порядочную сумму на торговое предприятие, но отставному прапорщику нужны были деньги вовсе не для этого. В его душе таилась другая цель.
Николай до заставы провожал князя Гарина и его семейство. Сам князь и Лидия Михайловна с ним радушно простились. Княжна холодно, но вежливо на прощание протянула ему свою хорошенькую ручку.
Она не могла простить Цыганову его поступок с бедной Глашей.
– Ты смотри же, братец, на Пасху не успеешь к нам приехать, приезжай на свадьбу, – ведь на Красную горку у нас будет свадьба. Непременно приезжай! – прощаясь с Цыгановым, сказал Владимир Иванович.
– Если позволите, ваше сиятельство.
– Прошу, приезжай.
– За счастие почту, ваше сиятельство!
– Приезжай, братец, приезжай. Рады будем. Софи, что же ты не приглашаешь к себе на свадьбу? – с лёгким упрёком обратился князь к дочери.
– Приезжайте, – как-то нехотя промолвила княжна.
Этот зов тяжело отозвался на молодом человеке; он побледнел и от сильного волнения закусил себе губы.
Это не ускользнуло от проницательного взгляда княжны; она быстро спросила у Николая:
– Что с вами?
– Извините, раненое плечо часто даёт себя знать, ужасная боль, – немного растерявшись, ответил молодой человек.
– А ты, братец, берегись, весною в Москве плохое житьё, как раз простудишься. То ли дело у нас в Каменках! Скорее приезжай к нам.
– Несказанно благодарен вашему сиятельству.
Прозоров, жених Софьи, не провожал Гариных: его не было в Москве; Леонид Николаевич получил командировку в Тверь недели на две.
По той самой дороге, по которой ехал князь Гарин со своим семейством в свою усадьбу Каменки, по прошествии пяти дней ехала пара сытых лошадей, запряжённая в простой телеге с верхом, сделанным из клеёнки; в телеге сидел Николай Цыганов с какими-то двумя оборванцами подозрительного вида.
Один из оборванцев, с красным, отёкшим от перепоя лицом, с рыжей всклоченной бородой, с зверским взглядом, сидел рядом с Николаем; другой оборванец на козлах правил лошадьми; по смуглому цвету лица и по волосам, чёрным как смоль, он походил на цыгана; рыжего звали Петрухой, а чёрного – Кузьмой.
Николай был задумчив и мало говорил в дороге со своими спутниками.
Наконец рыжему Петрухе надоело ехать молча, и он обратился к молодому человеку:
– Ваше благородие, а ваше благородие!
– Ну, что тебе? – откликнулся недружелюбно Николай.
– Да скоро ли мы приедем?
– А ты, верно, соскучился ехать?
– Знамо, соскучился. И дорога, будь она проклята!
– Чем тебе, Петруха, не нравится?
– Да как же, ваше благородие, кабаков мало по дороге.
– А тебе бы, пьяница, всё вино лопать! – огрызнулся на рыжего Цыганов.
– В дороге, ваше благородие, вино услада. Потому скучища, а вино веселье сердцу придаёт. Напьёшься, ну и долгий путь покажется коротким.
– Ну, на кабаки, рыжая образина, ты не рассчитывай.
– А почему так?
– Потому пьянствовать тебе не дам.
– Ты-то, ваше благородие, мне пьянствовать не дашь? – нахально спросил Петруха у Цыганова.
– Хоть бы я!
– Ну, барин, это ты оставь, на тебя я не посмотрю.
– Силою заставлю! – крикнул на рыжего молодой человек.
– Ну, барин, не ври, я сильнее тебя!
– А вот этого гостинца хочешь? – Николай быстро вынул из дорожной сумки небольшой двуствольный пистолет.
– Ох, барин, не пугай – этой штуки я боюсь! – присмирев, покорным голосом проговорил Петруха.
– Ну, то-то же! Смотри! До тех пор, пока мы не кончим дело, пьянствовать ни ты, ни Кузьма не будете! Сделаете мне дело, за которым я вас везу в княжескую усадьбу, тогда опейтесь, мне всё равно!
– Зачем опиваться! Мы только вдосталь винца на радостях отведаем, а опиваться зачем?
– Там уж вы как хотите, а до тех пор ни-ни!
– Да уж ладно, мол.
– Ты молчи, Петруха, потерпи. Недолго осталось – скоро приедем. Обделаем барину дельце – тогда и гулять станем, – вставил своё слово дотоле не принимавший участия в разговоре черномазый Кузьма.
Не доезжая несколько десятков вёрст до княжеской усадьбы Каменки, Николай Цыганов остановился на ночлег на постоялом дворе; он не хотел ночевать в избе – там было душно и жарко, а лёг спать в телеге. Рыжий Петруха и черномазый Кузьма расположились на сеновале.
Ночь была апрельская, светлая. Голубое, безоблачное небо усеяно было миллионами звёзд. На дворе светло, как днём. Не спалось что-то Николаю; ему наскучило лежать в телеге – он встал и пошёл к сеновалу; ему захотелось узнать, спят ли Петруха и Кузьма.
Кругом было тихо. Вот он у сеновала. Николай ясно слышит разговор двух оборванцев.
– Право бы, его ухлопать. Давай, Кузьма, чего зевать? – тихо говорит Петруха.
– А почём знаешь, есть ли у него деньги?
– Вона! Разве в дорогу едут без денег? Это не мы с тобой, – чай, сам знаешь, по сто целковых нам обещал, если устроим дела. Стало быть, деньги с ним.
Цыганов стал слушать внимательнее; он понял, что дело касается его.
– А как его ухлопаешь? А пистолет забыл? – возразил Петрухе черномазый Кузьма.
– Эх, Кузька, какой ты дурень, право! Чай, он спит. С дороги-то его пушкой не разбудишь.
– Гляди, Петруха, боязно!
– Ишь, чёрт! Ровно девка красная! Или отвык? – смеётся рыжебородый.
– От тебя, Петруха, не отстану.
– Вот и давно бы так! Чай, деньги-то станем поровну делить. Ну, думать нечего, пойдём прихлопнем его, оберём, коней отвяжем да верхом опять в Москву.
– А ну поймают!
– Вона! Ведь мы не пешком, не скоро изловишь, – лови ветра в поле!
Петруха заворочался, приготовляясь встать с сена. Но каково было их удивление и испуг, когда около них, как «по щучьему веленью», очутился Николай с двуствольным пистолетом в руках; лицо его было искажено гневом и злобою.
– Ни с места, дьявол, не то уложу! – крикнул он не своим голосом, прицеливаясь в Петруху.
– Помилуй, барин, за что ты убить нас хочешь? – испуганно отозвался рыжебородый.
– За то, разбойник, что убить меня собирался!
– Так ты слышал? Что же, мы только собирались.
– И убили бы, если бы я не услыхал ваш разговор!
– Это, барин, всё он, Петруха, – он меня уговаривал, – откровенно сознался черномазый Кузька.
– Убить я не убью, а созову сейчас народ, прикажу вас в цепи заковать и в город представить.
– Помилосердствуй, барин!
– Не погуби!
– Отпусти!
– Дай покаяться! – почти в один голос, чуть не плача, говорили оборванцы, стоя на коленях перед молодым человеком.
– Как вас помиловать! Прости вас – вы опять задумаете убить!
– Волоса с головы твоей не тронем!
– Волос-то, пожалуй, вы не тронете, а голову снесёте! – Николай не мог не улыбнуться, смотря на плаксивые рожи оборванцев.
– Возьми с нас клятву! – предложил Кузька.
– Что для вас, разбойников, клятва?
– Разве мы разбойники? – обиделся было Петруха.
– А кто же? Честные люди? На сонного с ножом идёте! Ну да чёрт с вами! На этот раз я вас прощаю, потому что вы мне нужны.
– По гроб твои слуги верные!
– Это вы-то, вы? – Цыганов расхохотался.
– Ну и барин ты! – проговорил Петруха.
– А что? – самодовольно спросил молодой человек.
– Орёл!
– А вы коршуны! Глядите, молодцы, пистолет всегда при мне! Я во всякое время успею размозжить вам головы! Ну, рассветает, спать теперь не время. Пора в путь. Пошли запрягать коней! – распорядился Цыганов, и не прошло часа, как из ворот постоялого двора выехала телега с нашими путниками.
Петруха и Кузьма были хмуры и мрачны; оба они молча сидели на телеге; зато весел был Николай Цыганов; он во всю дорогу острил и насмехался над оборванцами.
ГЛАВА XXIII
– Ваше сиятельство, несчастие! – задыхаясь от волнения, проговорила Глаша, бледная как смерть, вбегая в гостиную княжеского дома, где за чаем сидели князь и княгиня.
– Что? Что такое, Глаша? – в один голос спросили муж и жена, меняясь в лице.
– Ох, дух не переведу – бежала.
– Да что такое, говори хоть ты? – спросил князь у горничной, с которой вошла Софья.
– Княжну похитили, ваше сиятельство! – собравшись с духом, ответила молодая девушка.
– Как похитили? Что ты врёшь, глупая!
– Сущую правду говорю вашему сиятельству
– Она правду говорит, князь: в лесу напали на нас разбойники и княжну схватили и унесли, – задыхаясь, проговорила Глаша.
С Лидией Михайловной случилась сильная истерика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111