Грозная будущим ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое января застала Наполеона и Беннигсена в приготовлениях к сражению. Целью Беннигсена было соединение с Лестоком и защита Кенигсберга; предметом Наполеона – разгром русских, если они примут бой.
Русская армия при Эйлау, в количестве шестидесяти восьми тысяч человек, расположена была по холмистой равнине, покрытой снегом; на этой равнине находилось несколько замёрзших озёр, представлявших собою плоскости, удобные для действия пехоты и конницы.
У Наполеона под Эйлау было до восьмидесяти тысяч солдат. Едва стало рассветать, как русское войско стояло «в ружьё». Было морозное утро; костры ещё не потухли и курились.
Наполеон выехал из города и с горы обозревал свою армию; бледное лицо его было мрачно; он хмурил брови и был чем-то недоволен; окружавшая его свита безмолвствовала, робко посматривая на своего властелина.
– Вся выгода на стороне русских. Я не надеюсь на хороший исход сражения! – ни к кому не обращаясь, громко проговорил Наполеон.
– Армия вашего величества привыкла побеждать, – льстивым голосом сказал кто-то из свиты.
– Вы так думаете? Посмотрим!
– Вы победите, государь, несомненно! – сказал Дюрок; этими словами он хотел развлечь императора.
– Я сам бы не сомневался в победе, если бы корпус маршала Бернадота был здесь. Но, увы, его нет в такой решительный день! Содействие этого корпуса дало бы мне верную победу.
– Не отчаивайтесь, ваше величество!
– Что ты сказал, Дюрок? Я отчаиваюсь? Ты с ума сошёл! Повторяю, я верю в мою счастливую звезду. Скачите к Даву и к Нею и моим именем скажите, чтобы они спешили к назначенным местам, в тыл русским, – обратился Наполеон к своим адъютантам. Те понеслись с приказаниями.
Потом Наполеон призвал маршалов Сульта, Ожеро и Мюрата и каждому из них распределил, где он должен занять позицию.
Лично себе Наполеон оставил командование гвардией.
Французские войска стали строиться. Наш главнокомандующий отдал приказ открыть огонь, и шестьдесят орудий грянули в неприятелей, выходивших из Эйлау; ответом на это был огонь восьмидесяти пушек со стороны французов. Земля дрогнула от этого адского грома. Пушечные выстрелы всё усиливались. Открылась страшная канонада.
– Что, юноша, как тебе нравится этот пушечный концерт? – спросил ротмистр Зарницкий у Дурова, с улыбкой на него посматривая; ротмистр и молодой казак стояли вместе во главе эскадрона.
– Ничего, господин ротмистр, – не моргнув глазом, ответил Дуров.
– Голова не кружится? Уши не заложило?
– Нисколько!
– Молодчина, во всей форме молодчина! Трусости в тебе нет.
– Зачем трусить? На войне об этом не думают.
– Герой ты, Дуров! Право, герой!
«Врёт старый дурак Щетина: на казака говорит – девица переряженная. От такого адского грома и шума на что у меня – и то голова кругом ходит, а он и глазом не моргнёт, ровно на парадном смотру стоит!» – думал Пётр Петрович, с удивлением и любовью поглядывая на отважного молодого человека.
– Глянь-ка, ребята, на казака-то.
– А что?
– Ну и мальчонка! Ни робости в нём, ни страха.
– А глаза-то так и горят, видно, и пушка ему нипочём.
– Ещё улыбается. Право слово, смеётся!
– Ну, чудо! Вот так казак! Мал, да удал.
– И конь, братцы, под ним. Страсти!
– Лихой конь! Каков наездник, таков и конь!
– Видал я, братцы, храбрецов «ироев», а такого, как наш казак, не приходилось.
– Где! Одно слово – воин-богатырь!
– Ровно Бова-королевич.
Так переговаривались солдаты, находившиеся вблизи Дурова. Они удивлялись его отваге, да и было чему: молоденький, безусый воин не страшится этого ада; перед его глазами сотнями падают люди, истерзанные, окровавленные. Белый снег пропитывается кровью и становится красным. Повсюду крики, стон, адская пальба; пороховой дым туманит воздух, застилает глаза. От этой поистине ужасной картины ни один мускул не дрогнет на нежном лице казака; он смело глядит в глаза смерти.
Около трёх часов продолжался ужасный огонь из нескольких сот орудий. Но в ходе сражения ничего особенного не случилось.
В десятом часу утра корпус Даву стал приближаться к русским. Только тронулись французы, закрутилась большая метель; снег валил хлопьями; пронзительный ветер бил им прямо в лицо. Воздух померк.
Французы под командою маршала Ожеро сбились от снежной метели с пути, очутились перед нашими батареями и были встречены картечью. Французы оцепенели от неожиданности; маршал Ожеро и два дивизионных генерала пали, тяжело раненные, и отнесены были назад. В мгновение ока несколько тысяч русских полков кинулись на французов в штыки. Произошла страшная, дотоле не виданная схватка. Более двадцати тысяч человек с обеих сторон вонзали трёхгранное остриё друг в друга, резались без пощады. Частями французы рвались вперёд, хватались за наши орудия, мгновенно овладевали ими и испускали дух под штыками, прикладами и банниками. Груды тел падали, осыпаемые свежими грудами. Наконец корпус Ожеро был опрокинут и, преследуемый пехотою и конницею, потерял несколько знамён.
Эскадрон Зарницкого опередил другие и, преследуя французов, явился в ста шагах от Наполеона.
Старая гвардия императора французов ринулась на храбрых гусаров и рассеяла их с небольшим уроном.
Пётр Петрович и Дуров спаслись от неприятельских пуль и сабель.
– Что, юноша, видел Бонапарта? – спросил ротмистр у Дурова.
– Видел, Пётр Петрович, хорошо видел…
– Не испугался?
– Помилуйте, чего бояться?..
– А многие, юноша, его боятся – он повелевает миллионами.
– Не таким, господин ротмистр, воображал я Наполеона.
– А каким же?
– Я думал, этот гениальный человек имеет гениальное лицо, величественную осанку, облачён в воинские доспехи. И что же?.. Вижу небольшого роста человечка с сухим несимпатичным лицом, сутуловатый, в каком-то поношенном мундире и в простой шляпе. И это гений?..
– Да, мой милый, покоритель полмира. Величие не в наружности, – возразил Дурову ротмистр.
Наполеон, видя незавидное положение своих дел, поспешил приказать Мюрату с резервною конницею выручать атакованный русскими корпус Ожеро. Мюрат кинулся на помощь и опрокинул русских.
Но взятые во фланги нашею кавалерией французские драгуны были обращены назад с большим для них уроном. Успех наших был очевиден: от корпуса Ожеро остались одни только обломки. На некоторое время кровопролитие прекратилось. Обе враждующие армии устраивались. Наш главнокомандующий подкреплял боевые линии большею частью резерва генерала Дохтурова. По всему протяжению армий, как русской, так и французской, гремела канонада.
По прошествии некоторого времени война разгорелась с новою силой. Русские ни на шаг не отступали, несмотря на то, что французов было более. Теснимый нашим войском, Даву принуждён был отступить. Наше войско умножилось новыми резервами; Наполеон, видя это, обратился к начальнику главного штаба Бертье с такими словами:
– Знаете ли, Бертье, – повторяю, я начинаю сомневаться в успехе. Посмотрите, как храбро сражаются русские.
– Но, ваше величество, французы не уступают им в храбрости.
– Да, к русским пришли подкрепления, а у нас боевые снаряды почти истощились. Ней не является, а Бернадот далеко; я думаю, лучше идти им навстречу.
Идти навстречу – значит идти назад, отступать; но слово «отступление» Наполеон не произносил, ожидая, что предпримет Беннигсен: двинется ли вперёд или остановится.
Главнокомандующий отдал приказ графу Остерману готовиться к атаке. Русские солдаты охотно шли к атаке, колонны формировались, но по причине вечера Беннигсен должен был отменить свой приказ. Избавясь от преследований и натиска, Даву продолжал канонаду до позднего вечера. Все селения по окружности пылали, небо от сильного зарева сделалось багровым.
Как русские, так и французы были страшно утомлены. Повсюду зажигались костры, несчастные раненые, полузамёрзшие, старались подползти к кострам; некоторые, истекая кровью, умирали.
Главнокомандующий, удостоверившись, что наш правый фланг, находившийся под начальством Тучкова, пострадал несравненно меньше других войск, приказал ему идти вперёд.
Маршал Ней старался обойти корпус Тучкова и открыл пальбу в тыл нашим. Эскадрон Зарницкого находился здесь.
– Мы обойдены! – закричал какой-то офицер.
– Что же, пробьёмся! Чего вы испугались, господин офицер? – хмуря брови, сердито спросил Пётр Петрович.
– Я не испугался, господин ротмистр, а хотел только предупредить вас. Слышите, какую пальбу открыли французы!
Между тем Ней обходил наши полки. Это побудило Беннигсена отложить ночное нападение, которое, по свидетельству французов, могло иметь для Наполеона пагубные последствия, и стал отступать к Кенигсбергу.
На войне под Прейсиш-Эйлау убито и ранено двадцать шесть тысяч человек русских: в числе раненых было девять генералов. Французов убито не менее наших; у них одних убитых насчитывалось восемнадцать тысяч; но некоторые очевидцы-французы говорили об убыли гораздо значительнейшей. Корпус Ожеро пострадал до такой степени, что его расформировали, и оставшиеся в живых солдаты поступили в другие корпуса.
Наши трофеи состояли из нескольких знамён, мы же не потеряли под Эйлау ни пушек, ни знамён.
О битве под Эйлау вот что пишет г. Михайловский-Данилевский:
«Обе воевавшие стороны приписали себе победу под Эйлау… С какою целью дано было Наполеоном эйлауское сражение? Он хотел корпусами Нея и Даву окружить русскую армию и отрезать её от Кенигсберга и России, – но достиг ли он цели? Ней не поспел к сражению, а нападение Даву кончилось безуспешно. Где же победа? Если бы Наполеон одержал её действительно, он преследовал бы отступающего неприятеля, и ему легко было бы отнять у разбитых Кенигсберг – город, в военном и политическом отношениях тогда важности великой. Наполеон не принадлежал к числу полководцев, останавливающихся после победы, упускающих плоды выигранного сражения. Но эйлаускою битвою не приобрёл он ни малейшей существенной выгоды, потерял знамёна, не отбив ни одного, и должен был несколько дней стоять на одном месте. Армия его, как исстрелянный линейный корабль с подбитыми снастями, колыхаюсь, была неспособна не только к нападению, но даже к движению и бою: на каждое орудие оставалось только по семи зарядов. Эйлауское сражение было самое упорное и кровопролитное из битв своего времени и надолго оставило глубокое впечатление на французах».
ГЛАВА XII
Эйлауское сражение произвело сильное впечатление между всем русским народом. Особенно радостно принято было известие о сражении в Петербурге; там возили отбитые французские знамёна с музыкой кавалергарды; народ густой толпой с радостными криками бежал за знамёнами.
Император Александр щедро наградил полководцев и солдат: главнокомандующий Беннигсен получил орден Андрея Первозванного, другие генералы, участвовавшие в сражении, получили кресты св. Георгия и св. Владимира. Ротмистр Зарницкий и князь Сергей Гарин произведены были в подполковники и награждены крестами св. Георгия 4-й степени; молодой казак Дуров за примерную храбрость и отвагу пожалован крестом св. Георгия и офицерским чином; все участники сражения не были забыты, все получили награды.
Русская армия продолжала отступать к Кенигсбергу. Войска были покрыты бивачным дымом, оледенелым инеем, в простреленных киверах и шинелях.
Французская армия не преследовала наших солдат, ей было не до того. Усталые, измученные французы сидели без продовольствия. Если бы наша армия в это время атаковала неприятеля, то победа наших была бы несомненна, французы ждали нападения со стороны русских. Только Наполеон уверял своих маршалов, что Беннигсен не в силах возобновить сражения.
– Не ждите нападения, господа, Беннигсену не до того, солдаты его изнурены и нуждаются в отдыхе, – говорил он.
Наполеон говорил это против своего убеждения, чтобы подкрепить дух, упавший в его маршалах после Эйлауского сражения.
– Но, государь, русские отступают так медленно, – заметил кто-то из маршалов.
– Медленно отступают… что же, солдаты устали, – ответил Наполеон, сердито хмуря брови; он отвёл своего любимца Дюрока в сторону и тихо сказал ему: – Знаешь ли, Дюрок, я сам боюсь нападения. Если Беннигсен возобновит битву, то наша армия пропала.
– Что вы говорите, ваше величество! – испуганно ответил Дюрок.
– Да, да, победа будет на стороне русских, – утвердительно сказал Наполеон.
Генерал Савари, преданный Наполеону, его любимец, пишет в своих мемуарах:
«Огромная потеря наша под Эйлау не позволила нам на другой день предпринять никакого наступательного действия. Совершенно бы были мы разбиты, если бы русские не отступили, но атаковали нас, да и Бернадот не мог соединиться с армией ранее двух дней».
Начальник арьергарда князь Багратион, дав Беннигсену отвести армию от поля сражения на довольно большое расстояние, сам отступил, не преследуемый неприятелем. Наполеон запретил «завязывать дело».
Наш главнокомандующий вступил двадцать девятого января в Кенигсберг и расположил армию впереди города, в позиции, наскоро укреплённой. Наполеон же со своею армией остался в Эйлау и его окрестностях; он приводил своих солдат в порядок, присоединял к армии какие можно было войска и приказал подвозить к Эйлау оружие и снаряды, «растрата коих в сражении была несметна».
Остановка нашей армии у Кенигсберга была для неё необходима и благотворна. Пруссаки отнеслись к нашим солдатам сочувственно и доброжелательно и снабжали, чем могли. Для пользования наших раненых король прусский прислал докторов и своего лейб-медика. Сама Пруссия находилась в это время в самом бедственном положении, все области её от Вислы до Везера были заняты и нещадно разоряемы французской армией.
Одна только восточная Пруссия ещё находилась под властью короля Фридриха-Вильгельма, но и тут кипела ожесточённая война. В побеждённой Пруссии не было даже места формировать новые резервы, состоявшие только из двенадцати тысяч человек;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111