Провидение, видимо, для этого спасло его Людмилу. «Она не в себе. Помутилась!» – вдруг пришли ему на память слова Федосьи, и он ужаснулся этому.
Что, если действительно княжна сошла с ума от испытанного потрясения? Ведь тогда всё кончено.
И снова мрачные мысли тёмными силуэтами стали проноситься пред Луговым, и его тревожное состояние то увеличивалось, то уменьшалось; это была положительно лихорадка отчаяния.
Так прошло время до вечера. Князь вошёл в свою спальню и с каким-то почти паническим страхом посмотрел на сделанную постель. Он чувствовал, что благодетельный и умиротворяющий сон не будет его уделом нынешнюю ночь, и стал ходить по комнате.
Вдруг его взгляд упал на висевший у его постели образок Божией Матери в золотой ризе, которым благословила его покойная мать при поступлении в корпус, и он спустя минуту уже стоял на коленях у постели и горячо молился.
В детстве его учила молиться мать, которая была глубоко религиозной женщиной и сумела сохранить чистую веру среди светской шумной жизни. Князь помнил, что он когда-то ребёнком, а затем мальчиком любил и умел молиться, но с летами, в товарищеской среде и в великосветском омуте тогдашнего Петербурга, утратил эту способность. Однако разразившийся теперь над ним удар заставил его обратиться к Тому Высшему Существу, о котором он позабыл в довольстве и счастье, в гордом, присущем человеку сознании, что жизнь зависит от него самого, что он сам для себя может создать и счастье, и несчастье.
Богатый, знатный, молодой баловень света, он не знал препятствий для исполнения своих желаний, даже своих капризов. По мановению его руки все, казалось, были только тем и озабочены, чтобы доставить ему приятное, чтобы окружить его всевозможным комфортом. Встреча с красавицей княжной, без труда и без борьбы сделавшейся его невестой, довершила самообольщение. И вдруг…
Тревога и страх объяли князя Сергея. Это чувство усугублялось ещё, видимо, связанными с разразившимся над головой князя ударом таинственными происшествиями и предсказаниями. Князь окончательно потерял голову.
«Началось!» – это слово, выражавшее полнейшую покорность ударам судьбы, окончательно лишило князя нравственных и физических сил.
Взгляд, случайно брошенный на икону – благословение матери, – сразу изменил его душевное настроение. Он упал на колени в горячей молитве. Однако его уста не шептали слов. Это была молитва души, та подкрепляющая молитва, которая не требует ни человеческого ума, ни человеческого языка; это было твёрдое упование на неизречённую милость Бога, покорность Его воле.
Слёзы неудержимо текли из глаз князя, но это были не слёзы безысходного отчаяния, которое ещё так недавно владело его душой, а покорные слёзы рёбенка пред своей горячо любимой и беззаветно любящей матерью.
Молитва совершенно переродила и успокоила князя.
– Да будет воля Твоя! – прошептал он в постели и заснул спокойным сном.
XI
НЕОЖИДАННОЕ РЕШЕНИЕ
Через два дня состоялись похороны несчастных жертв страшного злодеяния.
Все соседние помещики, все тамбовские власти, во главе с наместником и почётными лицами города, явились отдать последний долг титулованной помещице, погибшей такой трагической смертью. Большинство, конечно, было привлечено к исполнению этого долга не чувством к покойной, а любопытством присутствовать при одном из актов трагедии жизни с романическим оттенком, придаваемым положением осиротевшей княжны-невесты. (Слухи о том, что князь Луговой объявлен женихом княжны Полторацкой, уже успели облететь чуть ли не всё наместничество.) Все приехавшие в Зиновьево рассыпались пред Луговым в своих сожалениях и тревогах за будущее несчастной сироты княжны.
– Я думаю, что государыня согласится заменить ей мать, как моей невесте, – отвечал Сергей Сергеевич.
– Это более чем нужно, – замечали сочувствующие.
Княжна Людмила, которую также донимали радетели о её будущей судьбе, отделывалась полусловами и короткою благодарностью. Любопытные оставались далеко не удовлетворёнными ею.
– Гордячка! – заключали некоторые, другие же, качая головой, говорили:
– Кажется, испуг сильно подействовал на неё. Она какая-то странная, совершенно не похожа на себя.
Это мнение долетело до ушей Лугового и заставило болезненно сжаться его сердце.
«Неужели Федосья права и княжна помутилась?» – подумал он.
Хотя с момента искренней молитвы в душу князя Сергея снизошло необычайное спокойствие и он, весь предавшись воле Божьей, не отчаивался и не волновался, всё же участь любимой девушки не могла быть для него безразличной. Его мучило главным образом то, что он до сих пор не имел возможности перекинуться с нею даже словом.
Прибывший из Тамбова доктор осмотрел больную и хотя успокоил Сергея Сергеевича за исход нервного потрясения, но был так сосредоточенно глубокомыслен, что его успокоительные речи теряли, по крайней мере, половину своего значения. Кроме того, он безусловно запретил говорить с княжной о чём-нибудь таком, что могло бы взволновать её.
– Мне надо будет переговорить с нею о будущем. Ей надо как-нибудь устроиться, – возразил князь.
– Надо подождать, ваше сиятельство, хоть несколько дней.
Князь вздохнул – приходилось подчиниться.
Он с радостью увидел, что княжна в день похорон, видимо, чувствовала себя бодрее. Она разговаривала с некоторыми из подходивших к ней, с князем поздоровалась менее холодно и даже протянула ему руку.
Он почтительно поцеловал последнюю, но, Боже, сколько стоил ему этот почтительный поцелуй! Ему хотелось бы осыпать горячими поцелуями эту дорогую руку, однако расстроенный вид девушки и присутствие посторонних лиц заставило его сдержаться, что причиняло ему страшные страдания. Глубоко потрясающа была картина, когда поднятые на руках гробы с жертвами убийцы вынесли из дома и процессия потянулась к сельской церкви села Зиновьева. Впереди несли богатый гроб, в котором покоились останки княгини Вассы Семёновны. За ним шла княжна, опираясь на руку князя Лугового, как своего жениха, а далее следовали многочисленные провожатые. В хвосте печальной процессии дворовые девушки несли простой дощатый гроб с телом несчастной Тани Берестовой, самоотверженно погибшей у порога комнаты своей госпожи-подруги. За ним шла небольшая кучка дворовых и крестьян.
В довольно просторной деревянной церкви Зиновьева было приготовлено возвышение невдалеке от амвона, и на него поставили гроб с прахом княгини Полторацкой. Сзади него нашёл себе место гроб с телом дворовой девушки.
По окончании заупокойной литургии и отпевания гроб с телом княгини Полторацкой был опущен в родовой склеп Зиновьевых, где шестнадцать лет тому назад нашёл себе упокоение и муж Вассы Семёновны, а Таню Берестову похоронили на кладбище при церкви, и над её могилой водрузили большой чёрный деревянный крест с белой надписью, гласившей с одной стороны: «Здесь лежит тело рабы Божьей Татьяны Никитиной Берестовой», с другой: «Упокой, Господи, душу её в селениях праведных».
После того как гроб опустили в могилу, все приглашённые возвратились в дом, где был уже накрыт поминальный обед. Для дворовых людей был накрыт стол в застольной, а для крестьян – на дворе.
Княжна несколько раз в церкви лишалась чувств и наконец была замертво унесена с кладбища, так как в момент опускания гроба с телом её матери в склеп с нею сделался истерический припадок. Князь Луговой, в качестве жениха молодой хозяйки, распоряжался за поминальным обедом. Однако по окончании обеда княжна снова появилась среди гостей, которые уже начали разъезжаться.
– Могу я остаться побеседовать с вами? – улучив минуту, спросил её Луговой.
– Не сегодня, князь! Я положительно еле стою на ногах.
Князю Сергею оставалось только откланяться, и он уехал домой.
Несколько дней подряд он ездил в Зиновьево с целью переговорить с княжною, но та не принимала его.
– Что с нею? Она больна? – допытывался он у Федосьи.
– Слабы очень, а не то чтобы больны были, – докладывала Федосья, – немножко посидят, а всё больше в постельке. Каждый день плачут. Да и как не плакать? Ведь такое горе!
– Это верно, но…
Князь не докончил своей фразы.
– Я вовсе не узнаю её сиятельства. Словно подменили её, – продолжала между тем Федосья. – Точно она, и точно не она.
– Какой ты вздор мелешь? В чём же ты находишь перемену?
– Да, к примеру сказать, хоть относительно вас, ваше сиятельство: ещё с неделю тому назад только вы у неё на языке и были, теперь же следовало бы им вас принять, а они: «Не могу да не могу!» И какая тому причина, ума не приложу.
– Пусть отдохнёт, выплачется, – со вздохом ответил князь. – Иди к ней и, главное, ничем не раздражай её. Если княжна спросит обо мне, то скажи, что я был несколько раз и прошу её уведомить, когда она может принять меня.
Князь Сергей уехал и действительно целую неделю не показывался в Зиновьеве, ограничиваясь ежедневной присылкой нарочного «справиться о здоровье её сиятельства». Наконец посланный вернулся с утешительным известием, что княжна чувствует себя лучше и просит его завтра пожаловать.
Князь Сергей не спал всю ночь, дожидаясь часа желанного свидания.
Княжна Людмила приняла его в бывшем кабинете покойной матери.
«И она, и не она!» – мелькнуло в уме Лугового выражение Федосьи, неодобрительно высказавшейся об изменившихся отношениях княжны к нему, её жениху.
Хотя он тогда прекратил этот разговор, но слова старой служанки запали в его голову, и он часто возвращался к воспоминанию о них. В конце концов ему стало казаться, что он нашёл причину перемены княжны к нему. Поражённая обрушившимся несчастьем, она очевидно, приписала его легкомысленному поступку князя, который из простого любопытства, из желания угодить её капризу открыл роковой павильон. Удар за это нарушение дедовского заклятия поразил её, как близкое к нарушителю существо, как невесту его, князя Лугового. Естественно, что она и нравственно, и физически разбитая последствием, не могла отнестись равнодушно к причине своего несчастья – князю – и обвиняла его.
«Конечно, это пройдёт со временем, – думал князь Сергей – Не может же она не рассудить, что у меня не было в данном случае ни желания, ни даже помышления причинить ей зло. Она ведь знает, как я люблю её, знает, что я готов пожертвовать для неё жизнью. Разорвать отношения только вследствие этой сумасбродной мысли было бы сумасшествием».
Утром и вечером князь Сергей молился; молитва укрепляла его, поселяла надежду в его истерзанном сердце; он терпеливо ждал свидания, которое должно было, по его мнению, разъяснить всё, и наконец дождался его.
Княжна Людмила встала с кресла при входе его в кабинет и пошла к нему навстречу усталой походкой. Князь наклонился к её руке и горячо поцеловал её. Чуть заметная усмешка мелькнула на побелевших губах княжны.
– Садитесь, князь! – тихо сказала она.
Луговой не узнал её голоса, но повиновался и, только сев в кресло против княжны, взглянул на неё. Она чрезвычайно изменилась: бледная, худая, с опухшими от слёз глазами, она была неузнаваема.
– Княжна, поберегите себя! – невольно вырвалось у него восклицание.
– Зачем? – почти шёпотом начала она. – Судьба отняла у меня двух самых близких мне людей – мою мать, которую я боготворила, и Таню, которая была моей подругой детства и которую я так любила.
– Вы забываете, княжна, что есть ещё один человек, который готов умереть за вас! – заметил князь Сергей.
– Я не забываю этого, князь, и благодарю вас. Но судьба, видно, против того, чтобы этот человек сделался мне близким… по крайней мере, в скором времени. Вы, конечно, понимаете, что после всего случившегося нельзя думать о свадьбе ранее истечения года.
– Я понимаю это, – упавшим голосом проговорил князь.
– А год – много времени. Может всё перемениться. Вы уедете в Петербург.
– Я полагал, что и вам следовало бы ехать туда же. Жизнь здесь, полная тяжёлых воспоминаний, немыслима.
– Вы правы, я тоже поеду туда.
– В качестве моей невесты государыня не откажет взять вас под своё покровительство.
– С этим я не согласна, князь. Что будет через год, я не знаю; если вы не изменитесь в своих чувствах и возобновите ваше предложение, я, быть может, приму его, но теперь я освобождаю вас от вашего слова и надеюсь, что вы освободите меня. Я написала дяде и найти покровительство государыни могу в качестве его племянницы или даже просто в качестве княжны Полторацкой.
Князь не верил своим ушам. Он сидел бледный, уничтоженный.
Княжна Людмила заметила впечатление, произведённое на жениха её последними словами, и ей, видимо, стало жалко его.
– Это не разрыв, а только необходимая отсрочка, – сказала она.
Князь Сергей, казалось, не слыхал этих слов. Он продолжал смотреть на княжну почти безумными глазами и, только через несколько минут овладев собою, произнёс:
– Вы отказываете мне в вашей руке, княжна?
– Ничуть. Я повторяю вам, что это лишь неизбежная отсрочка. Вы сами согласитесь со мною, что до истечения года траура не может быть речи о свадьбе. Вместе с тем целый год быть женихом и невестой будет стеснительно и для меня, и для вас.
Князь Сергей сделал жест возражения. Княжна остановилась, видимо желая дать ему высказаться, но он молчал. На его лице проходили тени, указывавшие на переживаемые им внутренние страдания.
– Я не говорю, что отказываюсь быть вашей женой, – продолжала княжна, – я только против того, чтобы это было оглашено преждевременно и таким образом наложило на меня и на вас трудно разрываемые путы. Лучше будет, если мы будем свободны. Вы уедете в Петербург, я приеду туда же. Мало ли с кем столкнёт вас и меня судьба? Мало ли что и меня, и вас может заставить изменить решение?
– Только не меня, княжна! – с необычайным волнением сказал Луговой.
– Дай Бог!.. Быть может, и я не изменюсь к вам, и тогда наш союз пред Богом будет совершенно свободным, а не вынужденным обстоятельством, принятым за год вперёд.
– Ваша воля, княжна!.. – после некоторой паузы произнёс князь Сергей, и в тоне его голоса послышалось отчаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109