И снова я родился в Александрии, причем, игрою случая угодив в лоно своей с
нохи, стал собственным внуком и унаследовал состояние, которое прежде на
жил.
Если раньше меня губила скупость, то теперь это была расточительность Ц
в очень краткий срок я промотал все, что по крохам насбирал за очень долгу
ю жизнь. Возможно, вы сочтете, что мое новое положение завиднее прежнего, н
о, поверьте слову, это вовсе не так: все плыло в руки, упреждая мои желания, и
потому я не знал влечений, не изведал восторга, с каким утоляется волчий а
ппетит. Больше того, непривычный размышлять, я обрек свой разум на бездел
ие и не удостоился вкусить духовных благ. Воспитание также не научило ме
ня разборчивости в наслаждениях, и, имея избыток всего, я ни к чему не чувс
твовал привязанности. Мой вкус был неразвит, и, мои плотские услады мало о
тличались от скотских. Коротко говоря, если скупцом я не знал своего бога
тства на вкус, то теперь и вкус к нему у меня пропал.
И если среди благополучия я не чувствовал себя вполне счастливым, то пот
ом вдоволь хлебнул страданий, подкошенный болезнью, ввергнутый в нищету,
несчастным калекой окончив свою никудышную жизнь в тюрьме; едва ли мило
серднее был приговор Миноса, заставившего меня отведать алчного напитк
а и три года бродить по берегам Коцита с неотвязной мыслью о том, как внуко
м я промотал состояние, которое нажил, будучи дедом.
По возвращении на землю я родился в Константинополе, в семье плотника. Пе
рвое, что я запомнил, был триумф Велисария, зрелище поистине величествен
ное; великолепнее же всех был король африканских вандалов Гелимер, пленн
иком шедший в процессии и, выказывая презрение к изменчивости своего сча
стья и равно к смехотворной спесивости завоевателя, кричавший: Ц Суета,
суета, все одна суета!
Отец выучил меня плотницкому делу, и, как вы догадываетесь, ничего достоп
римечательного в своем низком звании я не совершил. Впрочем, я женился на
полюбившейся мне женщине, которая стала вполне сносной женой. Я трудился
не покладая рук, с вящей пользой для здоровья, и вечером садился с женой з
а скромный ужин, получая от него больше радости, чем богач от своих яств. Ж
изнь прошла, как один долгий день, и, оказавшись у врат, я приблизился к Мин
осу в совершенной уверенности, что буду впущен; к несчастью, пришлось при
знаться, как я плутовал, работая сдельно, и как прохлаждался на поденной р
аботе. И за это разгневанный судья остудил мою прыть, схватив меня за плеч
и и с такой силой швырнув назад, что я свернул бы себе шею, будь я из плоти и
крови.

Глава XIII
Юлиан превращается в щеголя
Собственно говоря, это воплощение было обе
щано еще в предыдущей главе. «Должность» героя до такой степени ничтожна
, что он совершенно «затерялся» в истории: никаких значимых событий вокр
уг него не происходит.


Мне выпало жить в Риме. Рожденный в благородном семействе, я был богатым н
аследником, и родители, полагая, что иметь при этом способности мне ни к че
му, участливо и разумно оградили меня от их развития. Моими единственным
и наставниками в юности были некий Салтатор, обучивший меня кое-каким па,
и некий Фикус, чьей обязанностью было наставить, как бескровным образом,
по его выражению, разделаться с мужской головой. Когда я усовершенствова
лся в этих науках, оставалось немногое, в чем могли посодействовать римс
кие умельцы, обряжавшие и украшавшие папу, и, достаточно обеспечив себя п
лодами их искусства, в двадцать лет я сделался законченным и совершенным
щеголем. С этих пор на протяжении сорока пяти лет я только и делал, что пер
еодевался, пел и танцевал, отвешивал поклоны и строил глазки и в шестьдес
ят шесть лет, вспотев после танцев, простыл и умер.
Минос объявил мне, что Элизиума я не заслужил и даже вечного проклятья не
достоин, и отправил меня в обратный путь.

Глава XIV
Приключения в монашеском образе
Годы правления Юстиниана II Ц 685 Ц 695 и 705 Ц 711. В м
еждуцарствие трон занимал с 698 г. Тиберий III Апсимар .


Теперь волею судьбы я объявился младшим сыном в одном почтенном семейст
ве и юношей был отдан в школу, однако образование к этому времени пришло в
такой упадок, что сам учитель с грехом пополам составлял предложение на
латыни, а греческого не знал совсем, и, мало преуспев в науках и добродетел
и, я был определен к духовному поприщу и в положенный срок постригся в мон
ахи. Я много лет затворником просидел в келье, и моя жизнь была мне по нрав
у, а нрав я имел угрюмый и весьма склонный презирать весь свет, иначе говор
я, завидовать всем, кому выпала лучшая доля, и по сему случаю не жаловать и
весь род людской. Впрочем, когда надо было, я не гнушался польстить подлей
шей твари, например Ц евнуху Стефану, любимцу императора Юстиниана II, мер
зейшему негодяю, когда-либо рождавшемуся на земле. Я не только написал в е
го честь панегирик, но и в проповедях ставил его всем в пример, благодаря ч
ему совершенно завоевал его доверие и был представлен императору, котор
ого прибрал к рукам теми же средствами, и вскоре расстался с кельей, получ
ив место при дворе. Снискав милость у Юстиниана, я не замедлил толкнуть ег
о на всяческие зверства. Человек я был угрюмый, замкнутый, и счастливые ли
ца были для меня нож острый, отчего всякие забавы и утехи я поносил как мер
зопакостный грех, веселость бичевал за легкомыслие, призывал к строгост
и нравов, а по совести сказать Ц к лицемерию. Злосчастный император во вс
ем слушался меня и гонениями так возмутил народ, что был свергнут и изгна
н.
Я опять замкнулся в своей келье (историки ошибочно утверждают, что меня у
били), где и спасся от разъяренной толпы, которую клял на чем свет стоит, и о
ни не давали мне спуску. Пробыв три года в изгнании, Юстиниан переодетым в
ернулся в Константинополь и пришел ко мне. Я поначалу сделал вид, что не уз
наю его, и, не помня добра, собирался показать ему на дверь, но тут мне пришл
а мысль выгадать от его посещения, и, громко кляня короткую память и слепн
ущие глаза, я кинулся ему навстречу и горячо обнял его.
Я задумал выдать его Апсимару, не сомневаясь, что тот щедро оплатит такую
услугу. Я радушно предложил ему пробыть у меня весь вечер, и он согласился
. Придумав какое-то недолгое дело, я отлучился и побежал во дворец доносит
ь на своего гостя. Апсимар тут же отрядил со мной солдат, но то ли мое долго
е отсутствие насторожило Юстиниана, то ли он просто передумал оставатьс
я, только мы уже не застали беглеца, и самые усердные поиски оставили нас н
и с чем.
Упустив добычу, Апсимар разгневался на меня и грозил страшными карами, е
сли я не представлю ему свергнутого монарха. Потушив первую вспышку его
ярости, пустив затем в ход притворство и лесть, я, хоть и с трудом, отвел его
гнев.
Когда Юстиниан вернул себе трон, я, ничтоже сумняшеся, явился поздравить
его с воцарением, но он, видимо, как-то прослышал о моем предательстве и пр
инял меня холодно, а позже без обиняков обвинил в содеянном. Я решительно
все отрицал, поскольку никаких доказательств против меня не было, он же с
тоял на своем, и тогда в проповедях и при всяком удобном случае я стал чест
ить его врагом церкви и всех добрых людей, обзывать неверным, еретиком, ат
еистом, язычником и арианином. Я говорил все это сразу после его возвраще
ния, еще до того, как ужасные свидетельства его бесчеловечности подтверд
или мою правоту.
Мне повезло умереть в тот самый день, когда солдаты, посланные Юстиниано
м против Фракийского Боспора и учинившие там неслыханные зверства, все д
о одного нашли свою смерть. И поскольку каждый из них был препровожден в а
д, Минос утомился судбищем и тем, кто не участвовал в кровавом походе, позв
олил вернуться на землю, если они того пожелают. Я поймал его на слове и, по
вернувшись, потек в обратный путь.

Глава XV
Юлиан превращается в скрипача

Местом моего рождения стал Рим. Моя мать была африканкой; красотой она не
отличалась, но, видимо, за благочестие ее приблизил к себе папа Григорий II
Понтификат
Григория II: 715 Ц 731 гг.
. Своего отца я не знаю, наверное он не представлял из себя ничего осо
бенного, поскольку после смерти папы Григория, по милосердию своему бывш
его добрым другом моей матери, мы впали в крайнюю нищету и были выброшены
на улицу, имея единственной кормилицей мою скрипку, на которой я очень не
дурно играл: я сызмала тянулся к музыке, и благодетель папа за свой счет об
разовал меня. Пропитание скрипка давала самое скудное Ц хорошо, если из
толпы слушающих один-другой усовестятся и бросят монетку оголодавшему
бедняге, что доставил им радость. А иные умники, с часок послушав меня, отх
одили, мотая головами и сетуя, что-де позор терпеть в городе таких бродяг.


По правде говоря, рассчитывай мы только на щедрост
ь моих слушателей, мы скоро протянули бы ноги. Пришлось и матери принятьс
я за свой промысел: я услаждал их слух, а она тем временем опустошала их ка
рманы, да так успешно, что скоро мы обеспечили себе безбедное существова
ние и, будь мы поумнее и побережливее, могли бы, подкопив денег, бросить эт
у опасную и постыдную жизнь, но почему-то удерживаются только трудовые, к
ровные деньги, а деньги даровые, шальные обычно так же легко и безалаберн
о спускаются. Вот и мы тратили деньги, коль скоро они есть, не успев узнать
своих потребностей и желаний; а с большой добычи мы через силу пускались
во все тяжкие и беспутничали без всякой охоты.
Еще долгое время воровской промысел сходил нам с рук, но и на старуху быва
ет проруха, и пришел наш час: бедную мать поймали с поличным и, прихватив м
еня как сообщника, доставили нас к судье.
По счастью, судья был известен всему городу как величайший меломан, он ча
стенько звал меня поиграть и сейчас, видимо, решил выразить свою признат
ельность, тем паче что расплачивался всегда мелочно; как бы то ни было, он
застращал свидетелей и с такой неприязнью выслушал их показания, что они
вынуждены были смолкнуть, а нас с честью отпустили, точнее сказать Ц опр
авдали, потому что отпустили нас только после того, как я немного поиграл
судье на скрипке.
Нам было на руку еще то обстоятельство, что обокрали мы Поэта, и шутник суд
ья всласть повеселился на этот счет. Поэты и музыканты, говорил он, должны
ладить меж собой, поскольку они женаты на сестрах; он объяснил потом, что и
мел в виду муз. Когда же в качестве улики была предъявлена золотая монета,
он разразился хохотом и заявил, что, должно быть, опять настал золотой век
, когда у поэтов в карманах водилось золото, а в золотом веке воров не быва
ет. Он отпустил еще много шуток в этом роде, но я ограничусь теми, что приве
л.
Нечаянная милость, говорят, служит острасткой, но я с этим не согласен, по-
моему, оправдание виноватого делает его самонадеянным, как это было с на
ми: мы смеялись над законом, ни во что не ставили наказание, которого, мы уб
едились, можно избежать даже вопреки прямым уликам. Случившееся с нами м
ы сочли, скорее, острасткой для обвинителя, чем для злоумышленника, и расп
оясались сверх всякой меры.
Вот хотя бы: однажды нас пустили в дом к богатому священнику, и, пока слуги
танцевали под мою музыку, мать ухитрилась стянуть серебряный сосуд; у не
е и в мыслях не было кощунствовать, однако эта весьма большая чаша, оказыв
ается, была из церковного обихода, откуда священник заимствовал ее для п
ирушки с собратьями. Нас тут же обвинили в краже (сосуд нас выдал) и отвели
к тому самому судье, что прежде отнесся к нам с таким добродушием; но тепер
ь он был в другом настроении, и едва священник подал на нас жалобу, как суд
ья, не знавший края ни в доброте, ни в строгости, велел раздеть нас донага и
бичами прогнать по улицам.
Этот приговор был исполнен с превеликой строгостью, священник самоличн
о поощрял палача, наставляя, что-де тот старается нам во благо; но хотя наш
и спины были истерзаны в клочья, горше материных и моих страданий было ос
корбление, учиненное моей скрипке: ее с победным видом несли впереди мен
я, толпа над ней глумилась, выказывая тем свое презрение к искусству, в кот
ором я имел честь подвизаться, к благороднейшему из человеческих дерзан
ий, успехами в котором я чрезвычайно гордился, и поэтому надругательство
над скрипкой причиняло мне такие муки, что ради ее избавления я был готов
отдать хоть всю свою кожу.
Мать недолго прожила после порки; я прозябал в нужде и ничтожестве, покуд
а меня не обласкал молодой сановный римлянин: он ввел меня в свой дом, обра
щался со мной запросто. Пылко преданный музыке, он пожелал обучиться игр
е на скрипке, но, не имея дарования, весьма скромно преуспел в этом искусст
ве! Я, впрочем, расхваливал его потуги, отчего он возлюбил меня безмерно. П
родолжай я и дальше действовать подобным образом, я бы, наверное, сказочн
о нажился на его доброте, но я сам уверил его в превосходстве его музыкаль
ных способностей, и свое умение он уже ставил выше моего искусства, а этог
о я не мог перенести. Однажды мы играли дуэтом, он стал беспардонно врать,
и когда гармония совсем расстроилась, пришлось сделать ему замечание. Вм
есто того чтобы поправиться, он обвинил меня в оплошке Ц будто бы я играю
не в том ключе. Стерпеть такое от собственного ученика выше человеческих
сил; я вспылил, швырнул наземь скрипку и заметил ему, что староват брать у
роки музыки. С такой же горячностью он объявил мне, что не нуждается в поуч
ениях бродячего скрипача. В конце перепалки мы вызвали друг друга на муз
ыкальный турнир. Победа досталась мне, но заплатил я за нее дорогой ценой
Ц я потерял друга: язвительно припомнив, сколько добра он мне сделал, уко
лов позорным наказанием и отчаянным положением, из которого я выбрался б
лагодаря его щедротам, он прогнал меня со двора.
Когда я жил у этого господина, меня кое-кто знал, среди прочих Ц некая Саб
ина, благородная дама, будто бы тонко разбиравшаяся в музыке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17