Я вз
ял его сторону и выступил с речью в его поддержку, объявив его патриотом и
рьяным защитником свободы; однако благодарности за эту услугу я от него
не дождался. И все равно я держал его сторону, рассчитывая прибрать его к р
укам, покуда его не остановил силой оружия архиепископ Кентерберийский:
его схватили в церкви на Бау-стрит, где он укрывался, и с девятью сообщник
ами повесили.
Я сам едва уцелел Ц меня, как всех, схватили в той самой церкви, и, поскольк
у я был весьма основательно замешан в беспорядках, архиепископ подумыва
л разделаться со мной; меня спасли заслуги отца, в свое время передавшего
королеве Элеоноре порядочную сумму на выкуп короля из плена.
Натерпевшись страху, я приутих и с чрезвычайным усердием занялся делом.
Я изыскивал все новые средства поднять цены на рыбу и откупить как можно
больше улова. Составив таким образом состояние, я приобрел некоторое вли
яние в городе, хотя далеко не то, каким я еще недавно гордился, а ведь у меня
тогда ветер свистел в кармане, в торговых же делах без денег в силу не войд
ешь.
Не зря было сказано, что поход Александра в Азию и выход борца на лужок име
ют один корень Ц честолюбие, неугомонное, как ртуть, Ц вот и я, наделенны
й им в той же мере, что и горячие герои древности, также не находил себе мес
та, тяготясь покоем и тишью. Для начала я постарался сесть председателем
в своем товариществе, только что учрежденном по указу Ричарда I, a позже до
бился избрания олдерменом.
Для подданного с моим характером единственное средство заявить о себе д
ает оппозиция, и потому, едва король Джон оказался на троне, я стал порицат
ь любое его действие Ц и правое, и неправое. И то сказать: у государя было д
овольно недостатков. Он был так привержен разврату и роскоши, что дошел в
них до крайности, а между тем французский король лишил его почти всех зам
орских владений Ц и он с этим мирился
Французский король (с 1180 г.) Филипп II Август (1165
Ц 1223) отвоевал у Джона подвластные ему французские территории (Нормандию
и др.), после чего тот стал называться Иоанном Безземельным. Эти события л
ежат в основе хроники Шекспира «Король Джон».
; мою оппозицию королю можно поэтому оправдать, а будь мои помыслы в
ровень с теми обстоятельствами, то и оправдывать не было бы нужды; но я-то
думал только о том, чтобы выдвинуться, сделавшись грозной силой в глазах
короля, а затем продав ему содействие моей партии, в которой только и была
моя сила. В самом деле, пекись я об общем благе, я бы забыл про яростное несо
гласие с ним в начале его царствования и не колеблясь оказал ему всяческ
ую помощь в борьбе с папой Иннокентием III, где правда была целиком на его ст
ороне Римск
ий папа (с 1198 г.) Иннокентий III (1160 или 1161 Ц 1216) боролся за верховенство
пап над светскими властями; в 1213 г. заставил английского короля признать с
ебя его вассалом. Под давлением недовольных баронов, поддержанных рыцар
ством и городами, в 1215 г. король Джон подписал Великую хартию вольностей.
; и я бы не потерпел, чтобы наглость этого папы и кулак французского к
ороля вынудили его позорно вручить свою корону первому из них и получить
ее обратно уже в качестве вассала; и теперь папа будет кивать на него, взы
скивая с нашего королевства как с ленного владения папского престола, от
чего и будущие венценосцы хлебнут горя, и народу перепадет бед.
Поскольку среди прочих уступок король обязался уплатить Пандульфу
Кардинал
Пандульф (ум. 1226) был папским легатом в Англии. В 1216 г. стал епископо
м Нориджским.
известную сумму, которой в данную минуту не располагал, ему было не
миновать поклониться городу, а там я имел и вес и влияние, и без моей помощ
и он бы никак не обошелся. Понимая это, я постарался продать себя и родину
подороже и оговорил себе придворную должность, пенсию и рыцарское звани
е. Мои условия были немедленно приняты. Я тут же был возведен в рыцарское д
остоинство, и были твердо обещаны другие пункты.
И вот я взошел на помост и, забыв честь и совесть, стал защищать короля с та
кой же горячностью, с какой раньше порицал его. Я оправдывал те самые меры
, что прежде осуждал, и с такой же убежденностью призывал сограждан тряхн
уть мошной, с какой прежде заклинал их не давать ему ни гроша. Увы, мое слов
облудие не достигло желанной цели. Мои доводы навлекли на меня позор. Обм
енявшись озадаченными взглядами, все, как один, вознегодовали. Намекая н
а мое рыбное дело, какой-то наглец выкрикнул: Ц Тухлятина! Ц и вся толпа п
одхватила. Мне не оставалось ничего другого, как улизнуть домой, но неотв
язная чернь, улюлюкая, гнала меня по улице, выкрикивая: Ц Тухлятина!
Тогда я поспешил к его величеству с отчетом о верной службе и принятых за
него страданиях. Уже по тому, как меня приняли, я понял, что ему известно о м
оем успехе. Даже не поблагодарив меня за речь, он сказал, что город еще пож
алеет о своем упрямстве Ц он им попомнит, с кем они имеют дело, и после эти
х слов повернулся ко мне той своей частью, по которой изнывает и плачет но
га, и когда та столь удобно подставится, очень трудно удержаться от горяч
его изъявления этой любви.
Обескураженный таким приемом, я весьма запальчиво напомнил королю, что м
не полагается обещанное, а он вышел, не удостоив меня ответом. Тут я воззва
л к придворным, еще недавно уверявшим меня в своих дружеских чувствах, си
девшим за моим столом и меня зазывавшим к себе в гости, Ц но они, набрав в р
от воды, бежали от меня, как от зачумленного. Так я на собственном примере
убедился в том, что первый придворный может быть последним хамом.
Оставшись один, я наконец задумался над тем, что же теперь делать, точнее
Ц куда податься? В городе меня примут вряд ли лучше, чем при дворе, но там м
ой дом, и на время надо затаиться в его стенах.
Хотя я был готов к тому, что город обойдется со мной круто, действительнос
ть превзошла все ожидания. Там и тут толпы народа осаждали моего иноходц
а, всячески выражая мне свое презрение и осыпая бранью и даже камнями. С пр
евеликим трудом добрался я домой в целости и невредимости, хотя и облиты
й всякой дрянью.
Переступив свой порог, я первым делом запер двери, но чернь, набушевавшис
ь, вроде бы готова была оставить меня в покое; зато жена, горько оплакивая
детей, вместо слов утешения приготовила мне разнос. Почему, спросила она,
я решаюсь на такой шаг, не посоветовавшись с ней; если я надумал не считать
ся с ней, сказала она, то спросил бы хоть для приличия. Я-де могу думать о не
й что угодно, но люди к ней прислушиваются, и слушаясь ее, я-де никогда не по
падал впросак, как и не добивался ничего без ее подсказки; в этом роде она
еще долго говорила, не хочу вам докучать, но вот что сказала напоследок: чу
довищно, мол, что я предал свою партию и переметнулся на сторону двора. Это
т упрек был горше всех: она же сама не один год ругмя ругала оппозицию, нах
валивала придворную партию и склоняла меня перейти к ним! А уж когда я про
говорился, что мне посулили рыцарское звание, так она и ночью не давала мн
е покоя Ц все зудела в уши: глупо, мол, отказываться от почестей, держатьс
я за какую-то партию и иметь убеждения, от которых не будет проку ни мне са
мому, ни близким.
Торговля моя совсем захирела, и уже ничто не держало меня в городе, где я в
сякий день терпел обиды и поношение. Поэтому я наскоро разделался с дела
ми, собрал какие мог пожитки и уехал в провинцию, где доживал свой век всем
и презираемый и избегаемый, выслушивая попреки жены и грубости детей.
Хоть я был большим негодяем, сказал мне Минос, страданьями я отчасти иску
пился, и он послал меня на новое испытание.

Глава XXIV
Юлиан рассказывает о случившемся с ним в бытность его поэтом

Теперь моей колыбелью стал Рим, там я родился в семье, более взысканной по
четом, нежели богатством. Меня готовили к духовной карьере, я получил изр
ядное образование, но поскольку отец, промотав родовое имение, не остави
л мне ни гроша, юному наследнику пришлось вступить в нищенствующий орден
.
Еще в школе у меня обнаружилась способность к рифмованию, которую, к несч
астью, я принял за искру божью и уверовал в нее, на свою беду, ибо над стихам
и моими смеялись, а меня презрительно величали Песнопевцем.
От такого отношения ко мне я страдал всю жизнь. Первым сочинением, написа
нным после школы, был панегирик папе Александру IV
Понтификат Александра IV: 1254
Ц 1261 гг.
, в ту пору стращавшему короля Сицилии лишением трона
В 1255 г. папа убедил Генри
ха III отвоевать королевство Сицилию для принца Эдмонда. Король запросил у
парламента субсидий, и в 1258 г. бароны отвергли сицилийский проект.
. На эту тему я сочинил около 15 000 строк, каковые с премногими трудност
ями сумел доставить его святейшеству, ожидая в награду самого высокого о
тличия; но я жестоко обманулся, целый год теша себя надеждой удостоиться
похвалы. Я наконец не вытерпел и попросил родственника-иезуита, бывшего
у папы доверенным лицом, проведать, какого мнения его святейшество о мое
м опусе; иезуит холодно ответил, что папа сейчас занят слишком важными де
лами, чтобы еще уделять внимание стихам.
Как бы ни был я разочарован таким отношением (а я был очень разочарован) и
как ни злился я на папу, только что совсем не отказывая ему в уме, я еще не па
л духом и отважился на вторую попытку. Соответственно, вскоре был готов н
овый опус, под названием «Троянский конь». Это было аллегорическое сочин
ение, в котором церковь являлась в мир таким же манером, каким греки прони
кли в Трою. В брюхе коня сидело священство в виде солдат, а обреченный горо
д олицетворял языческое идолопоклонство. Написана была поэма на латыни.
Я еще помню некоторые строки:

В граде языков стоит громада
, посланница неба.
Сонм иереев внутри; из чрева выйти готовы
Мужи, все, как один, и шум их далеко разнесся
(Так, лишь неистовый звук в человеческих недрах родится,
В чуткие ноздри уже влетает его дуновенье).
Рвется навстречу толпа, трепетать начинает другая;
В страхе язычники зрят: разлетаясь в пространстве воздушном,
Ложные боги бегут, храмы пустыми оставив.
Конь содрогнулся, в ответ застонали пределы земные Ц
Тут-то ты, отче, себя явил, Александр Величайший.
К нужному сроку созрев, ты конское чрево покинул,
Чадо, достойное лучшего лона, из всех наивысший
Перевод Н. Старостин
ой.
.

Не останови я его, Юлиан, полагаю, прочел бы всю поэму целиком, ибо я уже зам
етил, что во время рассказа переживания героя, некогда им воплощенного, в
се еще волнуют его; и я попросил его не отвлекаться и продолжать свой расс
каз. Справившись с волнением, он улыбнулся, угадав мои мысли, и продолжал р
ассказывать дальше.
Ц Каюсь, Ц сказал он, Ц бубнить собственные стихи для поэта первейшая
и неизбывная отрада. Счастье, если он доставляет ту же радость своим слуш
ателям. Но увы, прав Гораций, сказавший: «Ingens solitudo»
Огромное одиночество
(лат.).
, ибо тщеславие людское черствее и алчнее самой скупости и с теми, кт
о домогается похвалы, обращаются хуже, чем с последним нищим.
Я достаточно познал эту черствость в моем положении поэта, ибо меня чура
лась вся братия монастыря (других причин для этого я не вижу) и даже охотни
ков подкормиться за чужой счет отпугивали мои стихи на закуску. Единстве
нным благодарным слушателем был собрат поэт, уж он-то не скупился на похв
алы, но за это я слушал и хвалил его стихи, и, пожалуй, его внимание дорогова
то обходилось мне.
Так вот, сэр: если от первой поэмы я просто-напросто не дождался никакой в
ыгоды для себя, то теперешние дела были куда плачевнее; своей второй поэм
ой я заслужил не отличие и не похвалу, но строгую епитимью от настоятеля з
а несообразное уподобление папы римского ветрам во чреве. Над моими стих
ами потешались во всех собраниях, редко-редко кто просто отойдет с омерз
ением, и тогда я понял: не то чтобы помочь мне выдвинуться, но даже малейшу
ю такую возможность мои стихи пресекли раз и навсегда.
От этих потрясений я наконец зарекся писать. Но не зря говорит Ювенал:

…si discedas, laqueo tenet ambitiosi
Consuetudo mali …мы как
в петле привычки
К тщеславному делу (лат.)
(Ювенал. Сатиры, III, VII, 50).
.

Мой пример подтверждает эту истину: по прошествии недолгого времени я ве
рнулся к своей музе. Поэт, в сущности говоря, такой же счастливец, как обож
ающий свою дурнушку любовник. Первый носится со своей музой, второй Ц с л
юбовницей, и обоим нет дела до того, что свет поражается их выбору: в свете,
полагают они, неразвитые вкусы.
Нет нужды вспоминать сейчас другие мои поэмы Ц их все постигла та же уча
сть; и хотя иные поздние сочинения были приняты лучше (говорю это без тени
тщеславия), слава дурного писателя не дала мне сделаться хорошим. Да будь
я не хуже самого Гомера, я уже не мог рассчитывать на признание: кто узнал
бы, что я не хуже Гомера, если меня вообще перестали читать?
Вы, верно, знаете, что в мой век не было очень крупных поэтов. Впрочем, нет, о
дин таки был, хотя его сочинения давно пропали, к моему утешению. Только пи
сатель, больше того, писатель-неудачник способен представить, какой зло
бой, завистью и ненавистью дышал я к этому человеку; я не мог слышать, когд
а его хвалили, писал на него сатиры, притом что сам получал от него заверен
ия в дружбе, но другом ему я никак не мог быть, и напрасно он себя затруднял.

Кто-то из живших позже меня сказал, что нет людей хуже дурных писателей. В
мое время так говорили о дурнушках, но вот что их объединяет: их обоих грыз
ет треклятая и богомерзкая зависть; злобно терзая приютивший ее дух, зав
исть растлевает его и побуждает творить немыслимые злодейства.
Я недолго жил, порок, о котором я сейчас рассказал, вытянул из меня все сок
и и свел в могилу. Минос объявил мне, что для Элизиума я дурен сверх всякой
меры, а что касается другого места, то будто бы дьявол поклялся после Орфе
я не допускать к себе поэтов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17