Но здесь их слишком много...– Этот замок – настоящая сокровищница.– Мне кажется, что самое ценное здесь – картины.– Да, я слышала об этом. – Мой голос прозвучал очень тепло и нежно. Я коснулась рукой полотняной обивки стен комнаты, через которую мы в данный момент проходили. Какая красота!.. Замечательное место, думала я про себя. Но вся эта старина требует постоянного внимания...Мы вошли в большой зал, спланированный таким образом, чтобы максимально вбирать в себя солнечный свет. Я остановилась, чтобы повнимательней рассмотреть висевшие на стенах гербы. Они не выглядели очень старыми, и я подумала, что, должно быть, под слоем штукатурки могут находиться фрески.Я вспомнила случай, когда отцу удалось открыть ценнейшую настенную живопись, которая была скрыта от глаз в течение двух веков. Какой был бы триумф, если бы мне посчастливилось сделать подобное открытие! Мой личный успех будет, естественно, на втором плане, да и подумала я о нем только потому, что вспомнила об оказанном мне в замке теплом приеме. Прежде всего это будет торжество самого искусства, как это и должно быть в случае подобных открытий.– И граф, безусловно, очень гордится своими картинами.– Я... я не знаю.– Должно быть... В любом случае он так заботится о художественных ценностях, что решил подвергнуть их внимательному осмотру, а если нужно и реставрации. Вся его сокровищница – наследство. Владеть ею – своего рода привилегия, и необходимо помнить, что искусство – настоящее, мирового значения – не должно принадлежать только одному человеку.Отец неоднократно говорил мне: «Тот, кому это интересно, возможно, и будет тебя слушать, а тот, кому это неинтересно, будет просто скучать». В данном случае он был абсолютно прав: мадемуазель Дюбуа относилась ко второй категории.Гувернантка засмеялась, но в ее коротком, рассыпавшемся, как звон колокольчика, смехе не прозвучало ни радости, ни удовольствия.– Вряд ли господин граф стал бы делиться своими чувствами или мыслями со мной.– Нет, конечно. Я с вами согласна.– Послушайте, дорогая, – несколько растерянно пробормотала мадемуазель Дюбуа, – будем надеяться, что я не сбилась с дороги. О нет... Вот наконец мы пришли.– Мы сейчас находимся почти в центре замка, – заметила я. – Думаю, это самая ранняя по времени часть сооружения. Могу точно сказать, что мы стоим прямо под круглой башней. – Она изумленно посмотрела на меня. – Мой отец по профессии был реставратором старинных замков, – объяснила я ей. – И я многому научилась у него. Мы почти всегда работали вместе.Мне показалось, что последняя фраза ей почему-то не понравилась, может быть, потому, что все сказанное было прямо противоположно ее собственной натуре. Она почти резко ответила:– Я знаю, что здесь ожидали приезда мужчины.– Да, должен был приехать мой отец. Его приглашали еще три года назад, но потом попросили повременить с приездом.– Три года назад, – сказала она безучастным голосом. – Это как раз было то время, когда...Я ждала, но она так и не закончила фразу, поэтому я продолжила:– Но вас тогда еще не было в замке, не так ли? Он уже собирался ехать, как вдруг из замка пришло сообщение, что в данный момент его приезд был бы не очень удобен. А год назад отец умер, и поскольку я взяла на себя обязательство завершить все не законченные им работы, то, естественно, и приехала сюда.Но она посмотрела на меня так, будто мое решение показалось ей обыкновенным чудачеством. В глубине души я была с ней вполне согласна, хотя и не собиралась раскрывать перед ней своих сокровенных мыслей.– Вы хоть и англичанка, но очень хорошо говорите по-французски.– Я одинаково владею обоими языками. Моя мать была француженка, а отец – англичанин.– В данных обстоятельствах это очень хорошо.– Мама не раз говорила, что у меня слишком большая склонность всех поучать и что я должна всячески обуздывать себя. Но с тех пор как умер отец, мне кажется, что это качество развилось во мне еще больше. Он однажды, смеясь, заметил, что я похожа на корабль, который палит сразу из всех своих орудий, желая показать, что вполне хорошо оснащен для зашиты.– Вы, конечно, правы, – кротко заметила мадемуазель Дюбуа. – А вот и галерея.И с этого момента я уже забыла о ней. Я находилась в длинной комнате, освещенной светом, лившимся из нескольких окон, а на стенах... картины!Самого поверхностного взгляда было вполне достаточно, чтобы определить – полотна очень ценные. В основном здесь находились картины французской школы. Я увидела висящие рядом картины кисти Пуссена и Лоррена и была, как никогда ранее, поражена холодным самообладанием одного и внутренней драмой другого.Я наслаждалась чистым золотистым светом пейзажа Лоррена, и мне хотелось обратить внимание стоявшей рядом со мной женщины на его тонкое и изящное письмо. Я подумала, что он, наверное, научился этому у Тициана – накладывать темные мазки поверх сочных цветов, которые создают такой неподражаемый эффект игры света и тени.А вот и Ватто, как всегда причудливый и воздушный... Я в счастливом полузабытье переходила от картины к картине, от раннего Буше к веселому эротичному Фрагонару.Но внезапно я почувствовала, что мною начинает овладевать чувство негодования, ибо все картины требовали немедленной реставрации. Как же можно было довести их до подобного состояния?!Некоторые картины страшно потемнели; другие выглядели так, будто их покрыла туманная пленка, или, как говорят профессионалы, они «зацвели». Некоторые были явно повреждены сыростью. Виднелись характерные пятна, оставленные мухами, а в некоторых местах слой краски был настолько поврежден, что отделился от холста. Кое-где темнели следы ожогов, будто очень близко к картине подносили свечу.Забыв обо всем на свете, я в полном молчании переходила от картины к картине, прикидывая, что понадобится не менее года работы, а возможно, и больше, чтобы привести все в относительный порядок. Каждое полотно требовало индивидуального подхода, а на это могут уйти месяцы. Ведь когда начинаешь изучать подобные вещи более придирчиво и внимательно, всплывает масса других, ранее не замеченных дефектов.– Как вы находите коллекцию? – спросила мадемуазель Дюбуа.– Она великолепна, но срочно нуждается в реставрации.– Тогда, мне кажется, вам надо немедленно приступать к работе.– Но нет никакой уверенности в том, что эту работу поручат мне. Я женщина, и поэтому, как видите, не могу считаться способной на такие дела.– Реставрация действительно не совсем обычное для женщины занятие.– Вовсе нет. Если у человека есть для этого призвание и талант, то его пол не имеет никакого значения.Она засмеялась довольно глупым смехом:– Позвольте не согласиться. Все-таки существует мужская работа и женская работа.– Есть гувернантки, а есть наставники, не так ли? – Я дала ей понять, что не собираюсь продолжать этот бессмысленный разговор. – Поручат ли мне это дело – полностью зависело от графа. Но если он человек с предрассудками...Где-то рядом раздался капризный голос:– Хочу посмотреть на нее! Я же сказала тебе, Нуну, я желаю посмотреть на нее. Костяшке было приказано отвести ее в галерею.Я взглянула на мадемуазель Дюбуа. Костяшка! Подходящее прозвище.Негромкий, спокойный голос попытался урезонить юную особу, но тщетно:– Дай же мне пройти, Нуну! Ты глупая старуха! Уж не думаешь ли ты, что сможешь остановить меня?Дверь галереи с шумом распахнулась, и в зал влетела девочка. На ней было голубое платье, идеально гармонировавшее с ее распущенными волосами. Красивые темные глаза искрились от удовольствия – скандал был ей по нраву. Даже если бы меня и не предупредили заранее, я могла бы сразу определить, что Женевьева де ла Таль совершенно неуправляема.Девочка устремила на меня пристальный взгляд, я ответила ей тем же. Она произнесла по-английски:– Добрый день, мадемуазель.– Добрый день, мадемуазель, – ответила я в том же тоне.Кажется, ей это понравилось, и она вошла в галерею. Следом за ней появилась седовласая женщина. Это, конечно, была Нуну, ее няня. Видно, она находилась при девочке с самого ее рождения и, наверное, тоже была повинна в том, что ребенок вырос таким избалованным.– Так, значит, вы приехали к нам из Англии? – сказала девочка и, не дожидаясь ответа, добавила: – А мы ожидали мужчину.– Должен был приехать мой отец, но, поскольку он умер, я взяла на себя выполнение его обязательств.– Я не понимаю, – ответила она.– Может быть, будем говорить по-французски? – спросила я на ее родном языке.– Нет, – решительно ответила она. – Я вполне прилично говорю по-английски. Я мадемуазель де ла Таль.– Понятно. – Я обернулась к пожилой женщине и, улыбнувшись, поздоровалась с ней. – Я нахожу собрание картин великолепным и невероятно интересным, – обратилась я к ней и к мадемуазель Дюбуа, – но совершенно очевидно, что с ними плохо обращались.Никто из них ничего не ответил, но девочка, явно обеспокоенная тем, что на нее не обращают внимания, грубо сказала:– Это вас не касается, потому что вам все равно не позволят остаться в замке.– О, моя дорогая... – прошептала шокированная Нуну.– И я не буду молчать, если сама этого не захочу. Вот подождите, скоро вернется мой отец!– Но, Женевьева... – Няня бросила на меня умоляющий взгляд, прося извинить ее подопечную за дурные манеры.Девочка зло сощурила глаза.– Может быть, вы полагаете, что сможете остаться здесь, но мой отец...– Если, – сказала я, – ваш отец ведет себя подобным образом, то ничто в мире не заставит меня остаться в этом доме.– Говорите по-английски, когда обращаетесь ко мне, мадемуазель.– Но мне кажется, что вы забыли этот язык точно так же, как забыли хорошие манеры.Она неожиданно засмеялась, вырвалась из рук няни и подошла ко мне.– По-моему, вы подумали, будто я очень недобрый человек, – сказала она.– Я вообще о вас не думала.– А о чем же тогда вы думали?– В данный момент о картинах.– Они для вас представляют больший интерес, чем я?– Безусловно, – ответила я.Женевьева явно не знала, что ответить. Она нервно передернула плечиками, повернулась и произнесла более спокойно:– Ну ладно, я посмотрела на нее. Эта дама не очень молода и привлекательна. – С этими словами девочка гордо вскинула голову и, прошествовав мимо нас, вышла из комнаты.– Вы должны извинить Женевьеву, мадемуазель, – растерянно пробормотала старая няня. – У нее приступ дурного настроения. Я пыталась удержать ее. Боюсь, что она обидела вас.– Нет, все в порядке, – ответила я. – К счастью, у меня крепкие нервы.– Нуну! – требовательно и раздраженно позвала девочка из коридора. – Иди скорее сюда!Няня вышла, а я, удивленно подняв брови, посмотрела на мадемуазель Дюбуа.– Она не в настроении. И в такие моменты не поддается контролю. Мне очень жаль...– А мне очень жаль и вас, и няню.От моих слов она посветлела лицом.– Допускаю, что ученики могут быть трудными детьми, но я не встречала в жизни ничего подобного. – Мадемуазель с ужасом посмотрела на дверь.Проследив за ее взглядом, я подумала: а не страдает ли Женевьева еще и страстью к подслушиванию? Да, бедная женщина, решила я, но, чтобы не добавлять в ее жизнь еще больше трудностей, не стала говорить, что считаю совершенной глупостью терпеть такое обращение.– С вашего позволения я хотела бы более внимательно осмотреть картины.– Сумеете ли вы потом найти свою комнату?– Уверена, что смогу. По дороге сюда я хорошенько запоминала маршрут.– Тогда все в порядке, я покидаю вас. Если вам что-нибудь понадобится, я к вашим услугам.– Благодарю вас за помощь.Она бесшумно вышла из зала, и я вернулась к картинам, но никак не могла сосредоточиться, ибо была очень взволнована. Да, это был очень странный дом. А девочка – совершенно невозможная. Что же дальше? Граф и графиня? Какими окажутся они? У девочки отвратительные манеры, она очень жестока и эгоистична. Всего пяти минут оказалось достаточно, чтобы это увидеть и понять, и именно это беспокоило меня больше всего. Какая же обстановка, какое воспитание породили такое создание?Я с тоской смотрела на бесценные, но такие запущенные картины. И вдруг мне в голову пришла мысль: а что, если мне завтра взять и уехать? Графу я принесу свои извинения.Мне захотелось убежать от неизвестности, которая становилась просто невыносимой, и если бы не желание продолжить любимую работу, то сделала бы это немедленно. Словно какой-то внутренний инстинкт толкал меня на отъезд.Но в таком случае зачем подвергать себя искушению заняться более подробным исследованием состояния картин? Нет, надо вернуться в свою комнату, которую мне предоставили, и попытаться отдохнуть перед длинной обратной дорогой.Я направилась к выходу, взялась за ручку двери, чтобы ее повернуть, но та не поддалась. Глупо, но в эти секунды я испытала настоящий страх. Мне представилось, что я пленница, которая уже не сможет убежать, даже если и очень захочется. Мне стало казаться, что стены плотно обступают меня со всех сторон.И вдруг дверь распахнулась, и я увидела стоявшего на пороге Филиппа де ла Таля. Я сразу поняла, почему не могла открыть дверь: в тот самый момент, когда я пыталась повернуть ручку изнутри, он как раз собирался войти.Может быть, мне не доверяют, подумала я. Возможно, они не хотят, чтобы я на какое-то время оставалась одна, без присмотра, на тот случай, если мне вздумается что-нибудь украсть. Я знала, что это абсурд, но давали о себе знать две почти бессонные ночи и постоянная озабоченность своим будущим. Поэтому вполне понятно, что я была немного не в себе.– Вы собирались уходить, мадемуазель?– Я хотела пойти к себе в комнату. Мне больше нечего делать в галерее. Я решила уехать завтра утром. Должна поблагодарить вас за гостеприимство и принести свои извинения за доставленные хлопоты и беспокойство. Мне не следовало приезжать сюда.Он удивленно поднял брови:– Вы изменили свое решение? Почему? Считаете, что не справитесь с реставрацией?Я возразила с сердитым видом:– Вовсе нет. С картинами обращались очень дурно, я бы сказала, безответственно, но мне приходилось реставрировать полотна, находившиеся и в худшем состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44