Хотя порой мне казалось, что я начинаю ее понимать и осмысливать, правда, еще очень смутно. Как будто слышала музыку, но едва различала саму мелодию.Однажды, выехав из замка верхом на Бономе, я встретилась с Жан-Пьером, который тоже был верхом. Он, как всегда, радостно приветствовал меня и спросил, не собираюсь ли я заглянуть к ним. Я сказала, что да.– Тогда давайте сначала съездим на виноградники Сен-Вайян, а потом уже к нам.Я еще никогда не была в Сен-Вайяне и потому с радостью согласилась. Мне нравилось его общество, и, когда Жан-Пьера не оказывалось дома в момент моего посещения Бастидов, все выглядело как-то по-другому. Он всегда был веселым и улыбающимся, что мне очень импонировало.Мы разговаривали о наступающем Рождестве.– Вы проведете праздник с нами, мадемуазель? – спросил он.– Это официальное приглашение?– Вы же знаете, что я не умею быть официальным. Это просто высказанное от всего сердца желание нашей семьи...Я сказала, что с большим удовольствием принимаю приглашение.– Но мои мотивы весьма корыстные, мадемуазель.Жан-Пьер немного нагнулся и характерным движением чуть дотронулся до моей руки. Я не отвела взгляда от его глаз и подумала, что его манера давать мне понять, что я ему не безразлична, – всего лишь естественная галантность француза, с которой он обращается ко всем женщинам.– Я ничего вам не буду рассказывать о праздновании Рождества, – сказал он. – Это должно стать для вас сюрпризом.Когда мы добрались до Сен-Вайяна, меня представили месье Дюрану, тамошнему управляющему. Его жена принесла вино и очень вкусные маленькие пирожки. Пока мужчины обсуждали различные дела, мадам Дюран занялась мной.Она знала обо мне очень многое: сразу стало ясно, что жизнь замка Гайяр обсуждалась в округе, порождая всяческие сплетни и слухи. Что я думаю о замке, о графе? Я тщательно обдумывала ответы, и она вскоре поняла, что вряд ли сможет узнать от меня что-нибудь новое, поэтому перешла к своим собственным делам, рассказывая, как много ей приходится трудиться за месье Дюрана, ибо сам муж уже стар и с трудом может работать.– Ах, эти волнения и беспокойства! Каждый год одно и то же, и так вот уже десять лет – с тех пор, когда на виноградники напала эта ужасная болезнь. Словом, дела в Сен-Вайяне идут не самым лучшим образом. Но месье Жан-Пьер просто волшебник. Вино замка снова стало таким же прекрасным, как раньше. Я очень хотела бы надеяться, что господин граф скоро позволит моему мужу выйти на покой.– Разве месье Дюран должен получить разрешение графа?– Конечно, мадемуазель. Граф даст ему домик. Боже, как я жду этого дня! Я заведу цыплят и корову, а может быть, две. И для мужа это будет просто великолепно. Он уже достаточно потрудился, что еще надо старому человеку? Разве способен он в его возрасте бороться со всеми этими напастями? Разве кто-нибудь, кроме Бога, может знать, когда случатся заморозки, которые уничтожат виноградники? Особенно весенние. День может быть великолепным, и вдруг ночью, как вор, подкрадывается мороз, который мгновенно лишает нас урожая. А когда лето слишком влажное, на виноградники нападает масса вредителей, а ягоды родятся кислыми. Нет, это под силу только молодому мужчине, такому, как Жан-Пьер.– Будем надеяться, что месье Дюран скоро отдохнет.– Все в руках Господних, мадемуазель.– Или в руках графа?Она кивнула, как будто хотела сказать то же самое.Через некоторое время Жан-Пьер освободился, и мы покинули Сен-Вайян. По дороге мы говорили о Дюранах.– Мне сказали, что он ждет решения графа, – не без удивления заметила я.– О да, – ответил Жан-Пьер. – Здесь все зависит от него.– А вы с этим не согласны?– Считается, что времена деспотичных правителей уже канули в Лету.– Но вы же можете уйти? Неужели он способен помешать вам?– И оставить свой дом?– Но если вы его ненавидите... Когда вы говорите о нем, ваш голос становится жестким, и выражение ваших глаз...– Это ни о чем не говорит. Я гордый, может быть, даже слишком. И это место – такой же мой дом, как и его. Разница лишь в том, что его семья живет в замке. Но все мы выросли и воспитаны под сенью замка, и это тоже наш дом... такой же наш дом, как и его.– Я понимаю.– И если я не люблю графа, ну что ж... Разве его это волнует? Да его тут практически не бывает. Он предпочитает жить в своем доме в Париже. Он не снисходит до того, чтобы замечать нас. Мы не достойны его внимания. Но я никогда не позволю ему заставить нас покинуть свой дом. Я работаю на него потому, что должен, но стараюсь не думать о нем и не видеть его. Скоро и у вас появится такое же чувство. И не исключено, что уже появилось.И он неожиданно запел. У него был приятный тенор, который вибрировал от переполнявших его эмоций: Кто они, эти богатые люди? Разве они нечто большее, чем я, у которого ничего нет? Я бегу, я иду, я двигаюсь, я прихожу; И я не боюсь потерять свое счастье. Я бегу, я иду, я двигаюсь, я прихожу, И не боюсь потерять свое благополучие. Он кончил петь и улыбнулся мне в ожидании комплиментов.– Мне очень понравилось, – сказала я.– Я рад.Он так пристально смотрел на меня, что я смутилась и слегка пришпорила лошадь. Боном пустился галопом. Жан-Пьер быстро нагнал меня, и вскоре мы вернулись в Гайяр.Когда мы проезжали мимо виноградников, я увидела графа. Он только что вышел из конторы. Увидев нас, он слегка поклонился.– Вы хотели видеть меня, господин граф? – спросил Жан-Пьер.– В другой раз, – ответил граф, сел в коляску и уехал.– Вы должны были быть здесь? – спросила я.– Нет. Он знал, что я поехал в Сен-Вайян. Граф сам меня туда отправил.Он был немного удивлен. Но, когда мы проезжали мимо конторы, направляясь к Бастидам, из нее появилась Габриэль. Ее щеки пылали, и она выглядела прехорошенькой.– Габриэль, – окликнул ее Жан-Пьер. – К нам едет мадемуазель Лоусон!Она довольно отрешенно улыбнулась мне, и я отметила ее несколько рассеянный вид.– Я вижу, сюда заезжал господин граф, – сказал Жан-Пьер. Его манера поведения очень изменилась. – Чего он хотел?– Посмотреть кое-какие счета и записи... вот и все. Он приедет в другой раз, чтобы поговорить с тобой...Мадам Бастид, как всегда, тепло и приветливо встретила меня. Но за время, которое провела у них, я заметила, что Габриэль вся ушла в себя, а Жан-Пьер выглядел несколько подавленным.
Когда утром следующего дня я работала в галерее, ко мне зашел граф.– Как продвигается работа? – спросил он.– Вполне удовлетворительно, – ответила я. Он с любопытством рассматривал картину, над которой я работала. Я указала на хрупкий и потерявший цвет красочный слой и сказала, что пришла к выводу, что наложенный сверху слой лака является причиной того, что краска покоробилась.– Уверен, что вы абсолютно правы, – сказал он с легкой улыбкой. – Очень рад, что вы не заняты все время одной работой.Судя по всему, он намекал на то, что видел меня накануне во время моей прогулки верхом, когда я должна была бы находиться в галерее и заниматься реставрацией, поэтому я ответила:– Мой отец всегда говорил, что работать во второй половине дня не очень мудрое решение. Протрудившись целое утро, человек не может оставаться сосредоточенным и в рабочем состоянии.– Но вчера, когда мы встретились, вы выглядели как нельзя более в таком состоянии.– Состоянии? – глупо повторила я за ним.– По крайней мере, – продолжал он, – так, будто все красоты и иные прелести за пределами замка столь же интересны, как и те, что находятся в самом замке.– Вы имеете в виду лошадь? Но вы же сказали, что я могу кататься верхом, когда мне представится такая возможность?– Я очень рад, что вы можете находить такие возможности и... друзей, с которыми можно разделить такую возможность.Я была поражена. Не может же он, в конце концов, возражать против моих дружественных отношений с Жан-Пьером.– Очень любезно с вашей стороны, что вы интересуетесь тем, как я провожу свободное время.– Да, вы знаете, как я озабочен состоянием моих картин.Мы прошли по всей галерее, рассматривая полотна, но мне казалось, что он не обращает на них никакого внимания. Граф был явно настроен против моей прогулки верхом. Не против Жан-Пьера, а против того, что я гуляла в то время, когда должна была бы работать в галерее. Эта мысль приводила меня в негодование. Ведь я уже прикинула, сколько времени понадобится для восстановления картин, и, естественно, если мне удастся завершить работу раньше, я тут же уеду из замка и перестану быть обузой для его семьи.– Если вас не устраивает скорость, с которой я работаю... – нервно возразила я.Он повернулся ко мне с таким видом, будто мои слова позабавили его.– Откуда у вас такие мысли, мадемуазель Лоусон?– Я думала... Мне казалось...Граф чуть склонил голову набок. Он отыскивал в моем характере черты, о которых я и сама не подозревала.– Ну как же вы обидчивы! Почему? Потому что чувствуете себя уязвимой... слишком уязвимой?!– Тогда скажите, – спросила я неуверенно, – вы удовлетворены моей работой?– И даже очень, мадемуазель Лоусон.Я вернулась к картине и даже не посмотрела на него, когда он вышел из галереи. Но всю оставшуюся часть дня работать спокойно уже не могла.
Когда после обеда я направилась в конюшню, меня догнала Женевьева.– Мадемуазель, не могли бы вы поехать со мной в Каррефур?– Каррефур?– В дом моего дедушки. Если вы не поедете, мне придется взять с собой кого-нибудь из конюхов. А мне так надо повидаться с дедушкой. Я уверена, что он был бы рад познакомиться с вами.Если я и была готова отказаться от столь нелюбезного приглашения, то упоминание о дедушке Женевьевы изменило мое намерение.Из разговора с Нуну и записей Франсуазы я составила себе представление о скромной маленькой девочке, ее невинных и очаровательных привычках. Поэтому невозможно было упустить представившуюся мне возможность познакомиться с отцом этой девочки и увидеть дом, в котором протекала жизнь, описанная в ее дневниках.Женевьева с легкостью опытной наездницы вскочила на лошадь. Время от времени она показывала мне по дороге что-нибудь интересное, а в одном месте мы имели возможность оглянуться и увидеть во всей красе замок Гайяр.С дальнего расстояния он выглядел очень внушительно; отсюда можно было хорошо разглядеть и оценить симметрию древних защищенных зубцами и бойницами стен, массивные контрофорсы, цилиндрические башни и высокие конические башенки на крышах. И все это в окружении виноградников. Я видела также шпиль церкви и здание мэрии, стоявших на страже многочисленных домиков небольшого городка.– Вам нравится? – спросила Женевьева.– Да, прекрасный вид!– Все это принадлежит папе, но никогда не будет принадлежать мне. Я должна была бы быть сыном. Тогда папа любил бы меня.– Если вы будете хорошей девочкой с примерным поведением и достойными манерами, он будет доволен вами, – ответила я.Она бросила на меня укоряющий взгляд, и я почувствовала себя немного смущенной.– Действительно, мадемуазель, вы похожи на гувернантку. Они всегда говорят то, что вовсе не имеют в виду. Указывают, что вы должны делать то-то и то-то... но никогда не делают этого сами. – Она посмотрела куда-то мимо меня и рассмеялась: – О, я совсем не имею в виду Костяшку. Она вообще никогда ничего не делает. Однако некоторые...Но тут Женевьева решила прекратить разговор. Она пришпорила лошадь и поскакала вперед, являя собой прекрасную картину: от быстрой езды ее волосы, спадавшие на плечи из-под шляпы, красиво развевались и летели вслед за ней. Я догнала ее и поехала рядом.– Если бы у папы был сын, нам не пришлось бы вызывать сюда кузена Филиппа. Это было бы просто замечательно!– А мне казалось, что он так добр к вам.Женевьева посмотрела на меня долгим взглядом.– Было время, когда планировалось, что я выйду за него замуж.– Ах, вот как... А теперь уже нет?Она покачала головой.– Мне все равно. Думаете, мне очень хотелось стать его женой, да?– Он значительно старше вас.– Четырнадцать лет... почти вдвое старше.– Но я полагаю, что, когда вы станете старше, эта разница не покажется вам столь уж значительной.– Возможно, но папа все равно потом передумал. Как вы думаете, мадемуазель, почему? Ведь вы все знаете.– Уверяю вас, что я ничего не знаю о планах вашего отца. Я вообще ничего не знаю о вашем отце! – Темперамент, с которым я произнесла эти слова, удивил меня саму.– Так вы, оказывается, не все знаете? Тогда я вам кое-что скажу. Филипп очень разозлился, когда узнал, что папа передумал и не выдаст меня за него замуж.Она вскинула голову и самодовольно улыбнулась, вызвав у меня желание сказать что-нибудь против.– Возможно, он не знал вас слишком хорошо.Это вызвало у Женевьевы смех.– Нет, в действительности это не имеет ко мне никакого отношения, – сказала она. – Ведь я просто дочь своего отца. Просто когда мама... когда она умерла, папа изменил свое решение. Он тогда многое что изменил. Мне кажется, ему хотелось уязвить Филиппа.– А почему?– Ну... чтобы позабавиться. Он ненавидит людей.– Я уверена, что это не так. Люди не могут ненавидеть просто так, без всяких причин.– Но мой отец не такой, как все. – Она произнесла это даже с гордостью. Ее голос почти вибрировал от ненависти бессознательной, какой-то странной ненависти, переплетенной с нотками уважения.– Мы все разные, – быстро отреагировала я.Женевьева нервически засмеялась, как смеялась всегда, когда речь заходила о ее отце.– Он ненавидит меня. А я, знаете ли, очень похожа на маму. И я напоминаю ему о ней.– Вы наслушались слишком много сплетен и слухов.– Будто вы их не наслушались!– Слушать сплетни и слухи – не самое приятное времяпрепровождение.Это снова ее рассмешило:– Но я должна сказать, мадемуазель, что и вы тоже не всегда проводите время наилучшим образом.Я почувствовала, как вспыхнули мои щеки: не очень-то приятно, когда тебе колют правдой в глаза. А Женевьева тем временем продолжала:– И вы любите собирать сплетни, мадемуазель. Не сердитесь. Вы мне этим очень нравитесь. Я бы не могла вынести, если бы вы были действительно такой хорошей и правильной, какой хотите казаться.– Почему вы никогда не можете говорить со своим отцом спокойно, не выказывая страха?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44