черная раковина
Бедная запуганная маленькая Франсуаза! Почему она так боялась?Бывали моменты, когда он был слишком циничен. Могу себе представить, как пугалась мягкая и добросердечная Франсуаза. В этом был даже какой-то элемент садизма: словно он получал удовольствие, насмехаясь над другими людьми и повергая их в состояние психологического дискомфорта. Но что касается меня, то все эти его эскапады я расценивала как своего рода броню, которая в силу какой-то существовавшей в его жизни тайны скрывала истинную натуру графа.Как я была самонадеянна! Неужели действительно верила в то, что раз мне дано возвращать к жизни полотна во всем их блеске, то я смогу изменить и человека?Но мною овладело неистовое желание увидеть, что же скрывается под порой сардонической улыбкой графа, избавить его от горького разочарования, которое так часто кривило уголки его рта. Но прежде чем попытаться это сделать, я сначала должна узнать, изучить свой предмет.Какие чувства испытывал он к женщине, на которой женился? Ведь он разбил ее жизнь. А она, разбила ли она его жизнь? Но как это узнать, если прошлое окутано мраком?Дни, когда я не видела его, были пустыми, а встречи, которые казались мимолетными, наполняли меня счастьем, какого я еще не испытывала в своей жизни.Мы говорили о картинах, об истории этих мест и о днях славы замка во времена царствования Людовиков XIV и XV.– А потом все изменилось. И никогда уже не будет таким, как прежде, мадемуазель Лоусон. И некто много лет назад предвидел это. «После меня хоть потоп», – сказал Людовик XV. И потоп был, когда его преемник взошел на гильотину, прихватив с собой немало таких аристократов, как мы. Среди них был мой собственный прапрадедушка. Нам посчастливилось сохранить владения. Будь они расположены ближе к Парижу, мы бы их потеряли. Но вы читали о чуде святой Женевьевы и о том, как она спасла нас от несчастья... Хотя, возможно, считаете, что мы недостойны спасения.– Я так не считаю. Очень жаль, когда семьи теряют свои родовые гнезда. Ведь так интересно и полезно знакомиться с историей предков, уходящей в глубь веков.– Возможно, Революция была в какой-то степени и благом. Ведь если бы не захватили замок и не повредили картины, нам бы не пришлось прибегать к вашим услугам. И вам бы тогда не пришлось приезжать сюда, мадемуазель Лоусон. Подумать только!– Да, по сравнению с этим Революция была куда меньшей катастрофой.Он рассмеялся, и тут я увидела в нем совсем другого человека – доброго и веселого. Это был восхитительный момент.Во время отсутствия Филиппа и Клод я каждый вечер обедала вместе с ним и Женевьевой. Мы оживленно беседовали, а Женевьева чувствовала себя несколько смущенной и скованной. Однако все наши попытки втянуть ее в разговор были безуспешными.
Однажды вечером, когда мы спустились к обеду, графа в столовой не оказалось. Он ничего не сообщил о том, что его не будет, и после двадцатиминутного ожидания обед был наконец подан и мы приступили к трапезе одни.Мне представлялось, что он лежит где-нибудь раненный. Ведь если кто-то пытался его убить и промахнулся, разве так уж невероятно, что будет предпринята повторная попытка?Я пыталась заставить себя есть, чтобы скрыть свое беспокойство. Женевьева, напротив, была совершенно спокойна, и я обрадовалась, когда смогла пойти к себе в комнату.Я ходила взад-вперед, не находя себе места. Мне даже взбрело в голову отправиться верхом искать его. Но какое имела я право вмешиваться в его дела?Конечно, говорила я себе, граф был со мной любезен, потому что поправлялся после несчастного случая и пока не мог далеко уезжать. И считал меня подходящей кандидатурой, которая могла бы заменить ему друзей. Разве это было не ясно? Почему же я не хотела признать очевидное?И, тем не менее, я заснула, когда уже начало светать. А когда горничная принесла мне в комнату завтрак, стала всматриваться в ее лицо с тайным беспокойством, пытаясь угадать, не слышала ли она каких-либо ужасных новостей. Но она, как всегда, выглядела совершенно безмятежной.Я приступила к работе, чувствуя себя усталой и разбитой, но успокаивая себя мыслью, что если что-нибудь и случилось, то к этому времени я уже знала бы это. Я находилась в галерее уже в течение долгого времени, когда он вдруг пришел. Едва увидев его, я кинулась ему навстречу.– Ох, так, значит, с вами все в порядке?Его лицо осталось бесстрастным, но он пристально смотрел на меня.– Простите за мое вчерашнее отсутствие за обедом, – сказал граф.– О да. Я... думала... – Что это со мной? Я заикалась, как глупая девчонка.Он продолжал смотреть на меня, и я была уверена, что граф заметил следы бессонной ночи. Какая же я дура! Неужели рассчитывала, что он будет объяснять мне причины своего отсутствия. Граф ведь часто отлучался из замка. А сейчас был прикован к нему только потому, что еще не оправился после злополучного падения с лошади.– Я полагаю, – сказал он, – что вы беспокоились обо мне.Неужели он знал о состоянии моих чувств так же хорошо, – а возможно, и даже лучше, – чем я сама?– Скажите, вы, наверное, уже представляли меня с пулей в сердце... нет, с простреленной головой, потому что, мадемуазель Лоусон, я уверен, вы считаете, что вместо сердца у меня камень. В некотором смысле, очень удобная вещь. Пуля не может пробить камень.Я понимала, что нет смысла отрицать свое беспокойство, и, признавая справедливость его слов, ответила:– Если в вас однажды уже стреляли, то вполне вероятно предположить, что попытку могут повторить.– Но это было бы уж слишком невероятным, не так ли? Кто-то стреляет в зайца, а убивает мою лошадь. Такое случается лишь раз в жизни. А вы хотите, чтобы это повторилось дважды в течение одной недели?!– Версия насчет зайца может оказаться не соответствующей истине.Он опустился на диван, стоящий под портретом дамы с изумрудами, и внимательно посмотрел на меня. Я сидела на стуле напротив него.– Удобно ли вам там, мадемуазель Лоусон?– Благодарю вас, – ответила я, чувствуя, как ко мне снова возвращается жизнь и мир вокруг меня становится прекрасным. Теперь я боялась только одного – как бы не выдать своих чувств.– Мы говорили с вами о картинах, старых замках, старинных семьях, революциях, но ни разу о вас самих, – сказал он почти ласково.– О, уверена, эти предметы более интересны для обсуждения, чем моя персона.– Вы действительно так думаете?Я пожала плечами – привычка, которой я научилась здесь от окружающих меня людей. Очень удобный жест, заменяющий ответ, который необходимо дать на трудный вопрос.– Все, что я знаю о вас, это то, что ваш отец умер и вы приехали вместо него.– К этому почти нечего добавить. Моя жизнь – обычная жизнь человека моего класса и положения.– Вы не были замужем. Интересно, почему?– Я отвечу словами английской молочницы: «Никто не звал меня, сэр», – сказала она.– Невероятно. Вы могли бы стать прекрасной женой, осчастливив какого-нибудь мужчину. Представьте, сколько бы вы принесли пользы. Его картины всегда были бы в полном порядке.– А если бы их у него не было?– Ну, вы бы быстро исправили это упущение.Мне не понравилось, что наш разговор принимает такой оборот. Казалось, что он смеется надо мной. А, принимая во внимание мои чувства, мне вовсе не хотелось, чтобы данная тема стала предметом для пустого времяпрепровождения.– Я удивлена, что вы ратуете за брак. – Едва я вымолвила эти слова, как тут же пожалела о сказанном и, вспыхнув, промямлила: – О, простите...Вся его веселость тут же исчезла.– А я удивлен тем, что удивлены вы. Скажите мне, почему у вас такое необычное имя?Я объяснила, что мой отец был Даниэл, а мать – Алиса.– Даллас. – Он повторил мое имя. – Над чем вы смеетесь?– Вы очень смешно произносите его... с ударением на последнем слоге. Мы делаем ударение на первом.Улыбаясь, он повторил его еще раз:– Даллас, Даллас.Мне показалось, что ему нравится произносить мое имя...– У вас у самого необычное имя.– В моей семье это имя существует испокон веку, начиная с первого короля франков. Мы должны придерживаться королевских традиций. Иногда в семье бывали и Людовики, и Шарли, и Анри. Но всегда должны были быть и Лотэры. Теперь позвольте и мне заметить, что вы тоже неправильно произносите мое имя.Я произнесла его имя. Он рассмеялся и заставил меня повторить его еще раз.– Очень хорошо, Даллас, – сказал граф. – Все, что вы делаете, вы делаете хорошо.Я рассказала ему о своих родителях, о том, как помогала отцу в его работе. О том, как само собой получилось так, что они заняли главное место в моей жизни, что не дало мне возможности выйти замуж.– Возможно, это к лучшему, – заметил граф. – Те, кто не выходят замуж, порой жалеют об упущенной возможности, но те, кто ею воспользовался, часто очень горько сожалеют о содеянном. Они хотели бы вернуться в прежнее состояние, чтобы уже не сделать того, что сделали. Такова жизнь, не правда ли?– Возможно, вы правы.– Возьмите, к примеру, меня. Я женился, когда мне было двадцать, на девушке, которую мне выбрали. Так, знаете ли, заведено в нашей семье. Подобные браки иногда бывают весьма благополучными.– Ваш тоже был таким? – Мой голос снизился почти до шепота. Он не ответил, и я быстро сказала: – Извините за мою назойливость.– Нет. Вы должны знать.Я хотела знать, и мое сердце беспокойно забилось.– Нет, брак не был удачен. Думаю, что оказался не в силах быть хорошим мужем.– О, любой мужчина может, если захочет...– Мадемуазель Лоусон, как может эгоистичный и нетерпимый мужчина быть хорошим мужем?– Просто перестать быть эгоистичным и нетерпимым.– И вы верите, что для этого надо просто захотеть стать другим?– Но можно попытаться подавить в себе малоприятные качества.Граф внезапно рассмеялся, и я почувствовала, что сказала глупость.– Я вас позабавила? Вы спросили мое мнение, я вам ответила.– Все правильно. Я просто представил, как вы подавляете в себе подобные неприятные черты характера, если только мое воображение настолько богато, чтобы предположить присутствие у вас таких черт. Вы знаете, какой катастрофой завершился мой брак?Я кивнула.– Мой опыт в качестве мужа убедил меня в том, что я должен навсегда отказаться от этой роли.– Вероятно, вы проявили мудрость, принимая такое решение.– Не сомневался, что вы со мной согласитесь. Мне стало ясно, что он имел в виду. Если то, что он предполагал, было правдой и я позволила своим чувствам к нему стать слишком глубокими, меня следовало предостеречь. Я почувствовала себя униженной, оскорбленной и торопливо пробормотала:– Меня очень занимают стены замка, я имею в виду их поверхность. Мне кажется, что на них есть фрески, которые скрыты под слоем штукатурки.– О! – воскликнул он.Но мне показалось, что он едва обратил внимание на мои слова.– Я помню, как отец сделал однажды удивительное открытие: на стенах одного древнего замка в Нортумберленде он обнаружил изумительную живопись, которая была скрыта от глаз в течение столетий. Я чувствую, что здесь мы можем натолкнуться на аналогичное открытие.– Открытие? – повторил он. – Да?О чем он думал? Только не о фресках. О бурной и неспокойной семейной жизни с Франсуазой? Но была ли она бурной и беспокойной? Скорее несчастной и безрадостной, поскольку он решил никогда больше не подвергать себя подобному риску.Я сознавала, что меня все больше охватывает глубокая страсть к этому непостижимому человеку. Что же мне делать? Как можно все это оставить... и уехать обратно, в Англию, к новой жизни, где уже не будет этого полного тайн замка, не будет графа, которому я мечтала вернуть счастье?– Мне бы хотелось более внимательно осмотреть стены, – сказала я.– Даллас, мой замок и я сам в вашем полном распоряжении, – ответил он. 9 Через несколько дней Филипп и Клод вернулись из Парижа, и той доверительности, которая вроде бы возникла между графом и мною, как будто бы и не было.Клод с графом часто ездили вместе верхом, поскольку Филипп не был большим любителем верховой езды. Иногда я, наблюдая за ними из окна своей комнаты, видела, как они смеются и разговаривают друг с другом, и мне на память сразу же приходил разговор, который я слышала в ночь бала.Итак, теперь Клод была замужем за Филиппом и замок стал ее домом. И она, хоть и не будучи женой графа, являлась теперь хозяйкой замка.Вскоре мне пришлось почувствовать на себе ее власть. Это случилось уже на следующий день после ее возвращения. Примерно за пятнадцать минут до обеда в мою дверь постучали. Я удивилась, увидев служанку с подносом, так как в отсутствие Филиппа и Клод всегда обедала в столовой и, готовясь уже идти, переоделась в коричневое шелковое платье.Когда служанка поставила поднос на маленький стол, я спросила, кто отдал распоряжение?– Так приказала мадам. Буланже послал Жанну изменить сервировку стола, поскольку она приготовила прибор и для вас. Мадам сказала, что вы будете обедать в своей комнате. Буланже ответил, что ничего об этом не знал. Вы всегда обедали с месье графом и мадемуазель Женевьевой.Я возмутилась подобным распоряжением, но постаралась скрыть свои чувства. Я представила себе, как все сейчас собираются в столовой, как граф ищет меня взглядом и удивляется по поводу моего отсутствия.– А где же мадемуазель Лоусон?– Я приказала отнести ей еду в комнату. Не может же она обедать вместе с нами! В конце концов она не гость, ведь вы пригласили ее сюда работать, – отвечает Клод.Лицо графа темнеет от гнева.– Что за глупости! Буланже, пожалуйста, еще один прибор. И тотчас же ступайте в комнату мадемуазель Лоусон и передайте, что я ожидаю ее к обеду.Я ждала. Обед на подносе остывал. Но мои надежды не сбылись. Никто за мной не пришел. Ну, теперь-то уж я должна была бы наконец понять, какая я дура! Эта женщина, несомненно, являлась его любовницей. Он выдал ее замуж за Филиппа с тем, чтобы она находилась в замке, не вызывая своим присутствием скандала, поскольку был достаточно умным, чтобы не понимать: даже короли должны соблюдать определенную осторожность.Что же касается меня, то я была всего-навсего странной англичанкой, одержимой работой и с которой можно провести время, если не подворачивается более стоящее занятие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Однажды вечером, когда мы спустились к обеду, графа в столовой не оказалось. Он ничего не сообщил о том, что его не будет, и после двадцатиминутного ожидания обед был наконец подан и мы приступили к трапезе одни.Мне представлялось, что он лежит где-нибудь раненный. Ведь если кто-то пытался его убить и промахнулся, разве так уж невероятно, что будет предпринята повторная попытка?Я пыталась заставить себя есть, чтобы скрыть свое беспокойство. Женевьева, напротив, была совершенно спокойна, и я обрадовалась, когда смогла пойти к себе в комнату.Я ходила взад-вперед, не находя себе места. Мне даже взбрело в голову отправиться верхом искать его. Но какое имела я право вмешиваться в его дела?Конечно, говорила я себе, граф был со мной любезен, потому что поправлялся после несчастного случая и пока не мог далеко уезжать. И считал меня подходящей кандидатурой, которая могла бы заменить ему друзей. Разве это было не ясно? Почему же я не хотела признать очевидное?И, тем не менее, я заснула, когда уже начало светать. А когда горничная принесла мне в комнату завтрак, стала всматриваться в ее лицо с тайным беспокойством, пытаясь угадать, не слышала ли она каких-либо ужасных новостей. Но она, как всегда, выглядела совершенно безмятежной.Я приступила к работе, чувствуя себя усталой и разбитой, но успокаивая себя мыслью, что если что-нибудь и случилось, то к этому времени я уже знала бы это. Я находилась в галерее уже в течение долгого времени, когда он вдруг пришел. Едва увидев его, я кинулась ему навстречу.– Ох, так, значит, с вами все в порядке?Его лицо осталось бесстрастным, но он пристально смотрел на меня.– Простите за мое вчерашнее отсутствие за обедом, – сказал граф.– О да. Я... думала... – Что это со мной? Я заикалась, как глупая девчонка.Он продолжал смотреть на меня, и я была уверена, что граф заметил следы бессонной ночи. Какая же я дура! Неужели рассчитывала, что он будет объяснять мне причины своего отсутствия. Граф ведь часто отлучался из замка. А сейчас был прикован к нему только потому, что еще не оправился после злополучного падения с лошади.– Я полагаю, – сказал он, – что вы беспокоились обо мне.Неужели он знал о состоянии моих чувств так же хорошо, – а возможно, и даже лучше, – чем я сама?– Скажите, вы, наверное, уже представляли меня с пулей в сердце... нет, с простреленной головой, потому что, мадемуазель Лоусон, я уверен, вы считаете, что вместо сердца у меня камень. В некотором смысле, очень удобная вещь. Пуля не может пробить камень.Я понимала, что нет смысла отрицать свое беспокойство, и, признавая справедливость его слов, ответила:– Если в вас однажды уже стреляли, то вполне вероятно предположить, что попытку могут повторить.– Но это было бы уж слишком невероятным, не так ли? Кто-то стреляет в зайца, а убивает мою лошадь. Такое случается лишь раз в жизни. А вы хотите, чтобы это повторилось дважды в течение одной недели?!– Версия насчет зайца может оказаться не соответствующей истине.Он опустился на диван, стоящий под портретом дамы с изумрудами, и внимательно посмотрел на меня. Я сидела на стуле напротив него.– Удобно ли вам там, мадемуазель Лоусон?– Благодарю вас, – ответила я, чувствуя, как ко мне снова возвращается жизнь и мир вокруг меня становится прекрасным. Теперь я боялась только одного – как бы не выдать своих чувств.– Мы говорили с вами о картинах, старых замках, старинных семьях, революциях, но ни разу о вас самих, – сказал он почти ласково.– О, уверена, эти предметы более интересны для обсуждения, чем моя персона.– Вы действительно так думаете?Я пожала плечами – привычка, которой я научилась здесь от окружающих меня людей. Очень удобный жест, заменяющий ответ, который необходимо дать на трудный вопрос.– Все, что я знаю о вас, это то, что ваш отец умер и вы приехали вместо него.– К этому почти нечего добавить. Моя жизнь – обычная жизнь человека моего класса и положения.– Вы не были замужем. Интересно, почему?– Я отвечу словами английской молочницы: «Никто не звал меня, сэр», – сказала она.– Невероятно. Вы могли бы стать прекрасной женой, осчастливив какого-нибудь мужчину. Представьте, сколько бы вы принесли пользы. Его картины всегда были бы в полном порядке.– А если бы их у него не было?– Ну, вы бы быстро исправили это упущение.Мне не понравилось, что наш разговор принимает такой оборот. Казалось, что он смеется надо мной. А, принимая во внимание мои чувства, мне вовсе не хотелось, чтобы данная тема стала предметом для пустого времяпрепровождения.– Я удивлена, что вы ратуете за брак. – Едва я вымолвила эти слова, как тут же пожалела о сказанном и, вспыхнув, промямлила: – О, простите...Вся его веселость тут же исчезла.– А я удивлен тем, что удивлены вы. Скажите мне, почему у вас такое необычное имя?Я объяснила, что мой отец был Даниэл, а мать – Алиса.– Даллас. – Он повторил мое имя. – Над чем вы смеетесь?– Вы очень смешно произносите его... с ударением на последнем слоге. Мы делаем ударение на первом.Улыбаясь, он повторил его еще раз:– Даллас, Даллас.Мне показалось, что ему нравится произносить мое имя...– У вас у самого необычное имя.– В моей семье это имя существует испокон веку, начиная с первого короля франков. Мы должны придерживаться королевских традиций. Иногда в семье бывали и Людовики, и Шарли, и Анри. Но всегда должны были быть и Лотэры. Теперь позвольте и мне заметить, что вы тоже неправильно произносите мое имя.Я произнесла его имя. Он рассмеялся и заставил меня повторить его еще раз.– Очень хорошо, Даллас, – сказал граф. – Все, что вы делаете, вы делаете хорошо.Я рассказала ему о своих родителях, о том, как помогала отцу в его работе. О том, как само собой получилось так, что они заняли главное место в моей жизни, что не дало мне возможности выйти замуж.– Возможно, это к лучшему, – заметил граф. – Те, кто не выходят замуж, порой жалеют об упущенной возможности, но те, кто ею воспользовался, часто очень горько сожалеют о содеянном. Они хотели бы вернуться в прежнее состояние, чтобы уже не сделать того, что сделали. Такова жизнь, не правда ли?– Возможно, вы правы.– Возьмите, к примеру, меня. Я женился, когда мне было двадцать, на девушке, которую мне выбрали. Так, знаете ли, заведено в нашей семье. Подобные браки иногда бывают весьма благополучными.– Ваш тоже был таким? – Мой голос снизился почти до шепота. Он не ответил, и я быстро сказала: – Извините за мою назойливость.– Нет. Вы должны знать.Я хотела знать, и мое сердце беспокойно забилось.– Нет, брак не был удачен. Думаю, что оказался не в силах быть хорошим мужем.– О, любой мужчина может, если захочет...– Мадемуазель Лоусон, как может эгоистичный и нетерпимый мужчина быть хорошим мужем?– Просто перестать быть эгоистичным и нетерпимым.– И вы верите, что для этого надо просто захотеть стать другим?– Но можно попытаться подавить в себе малоприятные качества.Граф внезапно рассмеялся, и я почувствовала, что сказала глупость.– Я вас позабавила? Вы спросили мое мнение, я вам ответила.– Все правильно. Я просто представил, как вы подавляете в себе подобные неприятные черты характера, если только мое воображение настолько богато, чтобы предположить присутствие у вас таких черт. Вы знаете, какой катастрофой завершился мой брак?Я кивнула.– Мой опыт в качестве мужа убедил меня в том, что я должен навсегда отказаться от этой роли.– Вероятно, вы проявили мудрость, принимая такое решение.– Не сомневался, что вы со мной согласитесь. Мне стало ясно, что он имел в виду. Если то, что он предполагал, было правдой и я позволила своим чувствам к нему стать слишком глубокими, меня следовало предостеречь. Я почувствовала себя униженной, оскорбленной и торопливо пробормотала:– Меня очень занимают стены замка, я имею в виду их поверхность. Мне кажется, что на них есть фрески, которые скрыты под слоем штукатурки.– О! – воскликнул он.Но мне показалось, что он едва обратил внимание на мои слова.– Я помню, как отец сделал однажды удивительное открытие: на стенах одного древнего замка в Нортумберленде он обнаружил изумительную живопись, которая была скрыта от глаз в течение столетий. Я чувствую, что здесь мы можем натолкнуться на аналогичное открытие.– Открытие? – повторил он. – Да?О чем он думал? Только не о фресках. О бурной и неспокойной семейной жизни с Франсуазой? Но была ли она бурной и беспокойной? Скорее несчастной и безрадостной, поскольку он решил никогда больше не подвергать себя подобному риску.Я сознавала, что меня все больше охватывает глубокая страсть к этому непостижимому человеку. Что же мне делать? Как можно все это оставить... и уехать обратно, в Англию, к новой жизни, где уже не будет этого полного тайн замка, не будет графа, которому я мечтала вернуть счастье?– Мне бы хотелось более внимательно осмотреть стены, – сказала я.– Даллас, мой замок и я сам в вашем полном распоряжении, – ответил он. 9 Через несколько дней Филипп и Клод вернулись из Парижа, и той доверительности, которая вроде бы возникла между графом и мною, как будто бы и не было.Клод с графом часто ездили вместе верхом, поскольку Филипп не был большим любителем верховой езды. Иногда я, наблюдая за ними из окна своей комнаты, видела, как они смеются и разговаривают друг с другом, и мне на память сразу же приходил разговор, который я слышала в ночь бала.Итак, теперь Клод была замужем за Филиппом и замок стал ее домом. И она, хоть и не будучи женой графа, являлась теперь хозяйкой замка.Вскоре мне пришлось почувствовать на себе ее власть. Это случилось уже на следующий день после ее возвращения. Примерно за пятнадцать минут до обеда в мою дверь постучали. Я удивилась, увидев служанку с подносом, так как в отсутствие Филиппа и Клод всегда обедала в столовой и, готовясь уже идти, переоделась в коричневое шелковое платье.Когда служанка поставила поднос на маленький стол, я спросила, кто отдал распоряжение?– Так приказала мадам. Буланже послал Жанну изменить сервировку стола, поскольку она приготовила прибор и для вас. Мадам сказала, что вы будете обедать в своей комнате. Буланже ответил, что ничего об этом не знал. Вы всегда обедали с месье графом и мадемуазель Женевьевой.Я возмутилась подобным распоряжением, но постаралась скрыть свои чувства. Я представила себе, как все сейчас собираются в столовой, как граф ищет меня взглядом и удивляется по поводу моего отсутствия.– А где же мадемуазель Лоусон?– Я приказала отнести ей еду в комнату. Не может же она обедать вместе с нами! В конце концов она не гость, ведь вы пригласили ее сюда работать, – отвечает Клод.Лицо графа темнеет от гнева.– Что за глупости! Буланже, пожалуйста, еще один прибор. И тотчас же ступайте в комнату мадемуазель Лоусон и передайте, что я ожидаю ее к обеду.Я ждала. Обед на подносе остывал. Но мои надежды не сбылись. Никто за мной не пришел. Ну, теперь-то уж я должна была бы наконец понять, какая я дура! Эта женщина, несомненно, являлась его любовницей. Он выдал ее замуж за Филиппа с тем, чтобы она находилась в замке, не вызывая своим присутствием скандала, поскольку был достаточно умным, чтобы не понимать: даже короли должны соблюдать определенную осторожность.Что же касается меня, то я была всего-навсего странной англичанкой, одержимой работой и с которой можно провести время, если не подворачивается более стоящее занятие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44