Как только он почувствовал слабый кедровый запах, он обрызгал горячие угольки жиром и с улыбкой смотрел, как жир шипит и вспыхивает. Откашлявшись, он запел чистым высоким голосом:
На солнце листья мои пели,
Ветви мои на ветру трепетали.
Но люди пришли по мое тело –
С жестокими острыми топорами.
Я был частицей древнего леса,
И люди корни мои топтали,
Но руки грубые я изрезал,
Точно ножами, своими шипами…
Перкар все пел и пел, и песня эта была коротким пересказом длинного предания. Предания о том, как дед его отца уговорил лесного бога разрешить ему спилить деревья, чтобы устроить пастбище. Благодаря его смирению и скромности, а также еще и потому, что он воздвиг этот алтарь, дух, в конце концов, смягчился. И род Перкара после этого поддерживал добрые отношения с богом пастбища, а заодно и с другими окрестными духами.
И он отправился к другой святыне на опушке леса, Вторая молитва была намного короче, ибо его родичи не чувствовали себя в таком уж большом долгу перед Диким Лесом, и для того, чтобы умилостивить его, они даже позволяли оленям и другим животным щипать траву на краю пашни.
Солнце было почти над горизонтом, когда он наконец добрался до ручья. Подмывая постепенно породы, ручей оказался между высокими берегами, врезавшимися в пастбище, а скотина испещряла их глубокими рытвинами. Это было самое любимое место Перкара, и когда яркое солнце стояло в зените, он часто приходил сюда поплавать в прохладной воде и поохотиться за крабами; он бросал в воду сверчков и смотрел, как рыбы кидаются и хватают их снизу. Счастливый оттого, что за спиной у него тяжелый меч, Перкар, мурлыча что-то себе под нос, двинулся вверх по течению, чтобы уйти подальше от взбаламученной коровами воды туда, где ручей, чистый и холодный, течет прямо из леса. Там Перкар остановился, вдыхая пряный аромат темной, усеянной палой листвой земли, сменивший запах листвы и коров. Он спустился вниз, набрал пригоршню воды и плеснул ее на себя. Затем он достал свое жертвенное приношение воде – розовые лепестки из материнского сада. Рассыпав лепестки над ручьем, он запел:
Косы мои серебрятся, с холмов сбегая.
Долгие руки в долины я простираю…
Закончив песню, Перкар улыбнулся, сел на берегу и пригладил пальцами короткие каштановые волосы. Затем он снял мягкие сапоги из телячьей кожи и поболтал голыми ногами в воде. Наверху на пастбище Капака заревел старый красно-рыжий бык, начав музыкальную перекличку пастбищ окрестных холмов.
И вот, наконец, Перкар вынул из ножен меч и положил на колени.
Клинок был тонкий, обоюдоострый, длиной почти с его руку, а большую рукоятку приходилось держать обеими руками. Она была обшита бычьей кожей и украшена круглой блестящей стальной головкой.
– Я знаю, кто его сделал, – произнес девичий голос.
Перкар едва не уронил меч, так он был изумлен.
Раскрыв рот, он смотрел на женщину, стоявшую по пояс в воде, наготу которой прикрывали лишь черные влажные волосы. У нее было бледное лицо, большие миндалевидные глаза, золотые, как закат. Она казалась годом или двумя старше Перкара. Перкара трудно было обмануть.
– Богиня! – прошептал он.
Она улыбнулась, затем повернулась, так что ее волосы веером легли на воду. И было не различить, где кончались шелковистые пряди и где была вода.
– Мне понравились розовые лепестки, – сказала она.
– Много времени прошло с тех пор, когда я в первый раз тебя увидел, – тихо ответил Перкар, – много лет.
– Неужели так много лет? Ты подрос с той поры. И теперь у тебя есть даже меч.
– Да…
Перкар так растерялся, что не нашелся, что сказать.
– Дай мне рассмотреть его получше.
Перкар послушно поднял меч и повернул так, чтобы она могла его разглядеть. Богиня медленно приближалась, с каждым шагом Перкар видел ее все яснее. Она выглядела как обычная женщина, и Перкар в панике пытался отвести глаза.
– Можешь взглянуть на меня, – сказала она. Теперь все ее внимание было сосредоточено на мече. – Да, я вижу. Его выковал Ко, маленький бог стали. Он охлаждал его выше по течению.
– Правда, все так и есть, – обрадовался Перкар. – Говорят, Ко связан родством с нашей семьей. Говорят, он был отцом отца моего деда.
– Так оно и есть в каком-то смысле. Твоя семья старожилы в наших местах, живут тут с тех пор, как пришли люди. Ваши корни глубоко уходят в эту землю.
– Я тебя люблю, – прошептал Перкар.
– Не сомневаюсь, дурачок, – сказала она, улыбнувшись.
– Люблю с той минуты, как впервые тебя увидел, когда мне было всего пять лет. Ты совсем не изменилась.
– Увы, это не так. Я, конечно, изменилась. Больше прибавила в одном месте, меньше в другом. Кое-где стала шире, кое-где уже. А вот волосам моим достается сильнее всего в горах – там их треплет грозовой ливень и меняет их цвет любая речка, что питается моими водами.
– Я хотел сказать…
– Знаю, что ты хотел сказать. Мое людское обличье останется таким навеки, малыш Перкар.
– Потому что…
– Потому что когда-то некая женщина, имевшая тот же облик, была принесена мне в жертву. Я часто забываю ее имя, но зато помню кое-что из того, что помнит она…
– Она была красивая, – сказал, немного осмелев, Перкар. Когда на вечерних сборищах он так говорил с девушками, они краснели и опускали глаза. Богиня же ответила ему прямым открытым взглядом.
– Ты решил поухаживать за мной, малыш Перкар? А я между тем намного старше, чем весь ваш род.
Он ничего на это не сказал.
– Такая глупость все эти церемонии с мечами и мужской зрелостью. Я заключила соглашение с твоей семьей только потому, что мне это показалось забавным.
– Соглашение?
– Есть еще кое-что, связанное с обрядом получения меча, о чем, я подозреваю, ты даже не догадываешься. Глупая и чисто символическая вещь, но, как я тебе уже сказала, забавная. – И она протянула к нему длинную тонкую руку. Он взял ее – она была живая и теплая, как человечья плоть. Богиня вышла из воды – мокрое тело сверкало в солнечных лучах, стройные ноги почти касались его ног. И от нее исходил какой-то запах – только он не знал, что это за запах. Запах розовых лепестков?
Его охватил страх. Недавно он познакомился с Хейм, обыкновенной девушкой, его сверстницей. И его испугало то, что они делали – гладили, трогали друг друга. Это пробудило в нем чувство неутолимого голода. Он не мог понять, как такое чувство можно насытить, хотя потом, оставшись один, он вдруг что-то понял.
Но эта женщина, прильнувшая к нему, не была земным существом. Она была анишу, духом, богиней. Перкар задрожал от страха, когда она легким движением потянула пояс его штанов.
– Ш-ш-ш… Тихо, не тревожься, – пробормотала вода.
Перкар и богиня лежали под небом, которое теперь было свинцово-серым, и по мере того, как распахивала свои двери ночь, приоткрывались створки ярчайших звезд. Хьюна, Бледная Королева, постепенно вырисовывалась все четче, но пока плотный полумесяц успел пройти всего полнеба, и хотя ночной ветерок был скорее всего прохладный, обнаженная кожа Перкара покалывала от какой-то странной неестественной теплоты. Богиня Ручья указательным пальцем обвела твердый контур худощавого лица юноши. Она хихикнула, когда палец наткнулся на пушок еще не существующей бороды, и, увидев, что он покраснел от смущения, положила ладонь ему на щеку.
– Вы, люди, так быстро стареете, – сказала она. – Поэтому не торопись, пока можно.
Перкар согласно кивнул, так и не вникнув в смысл сказанного. Его переполняла жизнь. Он чувствовал, что все, что он когда-либо знал или видел, вот-вот выплеснется наружу и обернется чем-то непредсказуемым. Ему было трудно думать. И он был влюблен.
Он спросил:
– В тот первый раз, когда я был маленьким, для чего ты явилась предо мной?
– Я являюсь где и когда хочу, безо всякого повода, – сказала она беспечно.
– А на этот раз ты пришла выполнить условия сделки?
– В общем, ты недалек от истины. Последний раз я пришла потому, что ты смеялся, и твой смех звучал давно. Я захотела услышать его человеческим слухом.
– Разве ручей не слышит?
– Нет, он слышит. Я могу все слышать, слышать самое себя вдоль и поперек, от гор до… – Ее прекрасное лицо затуманилось. – Я могу все слышать. Но в то же время не совсем все так. Когда ты привязан к одному месту, когда ты просто точка, быстро движущееся пятнышко – здесь уже совсем другой расклад.
– Ты говоришь про то, как ты нас видишь? Мы для тебя пятнышки?
Она нахмурилась и повернулась на бок, спиной к нему, и ее крутое бедро, сияющее в лунном свете, казалось Перкару немыслимо прекрасным.
– Все это было прежде, а сейчас меня посещают разные воспоминания. Я помню, как я родилась, давным-давно. Помню, как я проходила через это место по старому сухому руслу ручья, вон там. – Она показала рукой куда-то вдаль. – А впрочем, мало, что изменилось, – почти всю жизнь было все так, как сейчас: я вздувалась от дождей, радостно встречала мелкие ручейки и вбирала их в себя. И обрывки воспоминаний обо всем этом живы во мне. Старики – мы зовем их альвы – приходили время от времени, они прикасались ко мне, но я не обращала на них внимания, хотя другие духи без конца о них твердили. А потом пришли твои родичи. Сначала они меня раздражали – я злилась и пыталась не замечать их. Именно тогда они зарезали ту девушку и бросили ее в воду. Ее кровь перемешалась с моей, и я чувствовала, как уплывает ее короткая жизнь. И совсем не так, как уплывает рыбка. Мне было очень грустно, грустно оттого, что люди думали, что я жажду таких жертв, но это не так, это не в моей природе.
– Но есть ведь духи, которые жаждут кровавых приношений, мне говорил об этом отец.
– Да, это необходимо наземным духам, хотя их мало заботят жертвоприношения как таковые. Без убийств лесу нечего будет есть, но я…
– Неужели ручьи не жаждут крови?
Перкар сначала ничего не понял. Рыдающая богиня не укладывалась ни в какое воображение. Однако она горько рыдала.
– Почему ты плачешь?
– Песня. Ты помнишь концовку моей песни?
Конечно же, он помнил. Разве мог он забыть ее песню? Он кашлянул, затем запел:
Я плыву полноводным потоком,
Я мерцаю в траве невысокой,
Там, где конь из прохлады пьет.
А потом мне конец настает, –
Я – не я.
Я не женщина боле.
Боле нет ни сознанья, ни воли.
Я теряюсь в Отце великом,
Всемогущем и грозноликом…
Перкар закончил песню, глядя с удивлением в ее полные слез глаза.
– Что означают эти слова?
– Отец страшный жестокий бог, – после долгой паузы, наконец, промолвила она. – Он съедает меня. Он меня съедает. – Она содрогнулась, из груди вырвался хриплый свист. – Он каждый день проглатывает меня. Он проглотит семя, что ты заронил. Он всеяден.
Она поднялась, и теперь перед ним была настоящая богиня ночи. Хьюна коснулась ее своим серебристым светом.
– Держись подальше от него, Перкар, – сказала она.
– Остановись. Я люблю тебя. – И он тоже заплакал.
– Я всегда здесь. – Она вздохнула, и в этом вздохе Перкар уловил боль, как будто снова услышал ее слова: он все время меня пожирает. Перкар представил себе, как это происходит, постоянно, каждый день, так как с гор она падает прямо в него. И каков бы он ни был, этот Отец, все это неотвратимо.
Она ступила на воду, продолжая улыбаться ему. И вот, погрузившись, она слилась с водной гладью, пробежала рябью и стала ручьем.
Перкар смотрел, как она течет в глубокую ночь.
– Я люблю тебя, – повторил он, поднявшись, что бы идти. Он взял в руки меч, выкованный богом Ко, но меч больше не казался ему желанной ношей. Почему-то он был очень тяжелый. Однако в сердце Перкара не было грусти, как не было и горечи. Напротив, он чувствовал себя сильным и счастливым. Но в то же время и спокойным. И он был полон решимости.
Я непременно узнаю, что такое эта Река, пожирающая ее, пообещал он себе. Первым делом я этим займусь и докопаюсь до правды.
Перкар добрался домой только к утру. Встающее солнце прогнало из его души последние грустные мысли, осветив его путь, а заодно и крепкие кедровые стены дамакуты, отцовского форта. Он остановился перед небольшим храмом у подножия холма, на котором стоял форт, чтобы оставить немного вина маленькому богу, спящему там в камне. Петух прокричал где-то за стеной.
Дамакута всегда казался ему невероятно огромным, но когда он глядел на него сейчас снизу вверх, он вдруг увидел, что форт уменьшился в размерах. Перкар теперь был мужчина, мужчина по всем статям, первым из сыновей отца, достигшим зрелости. Скоро он начнет охоту за многоликим Пираку, от которого – смотря каким ликом тот обернется – зависят удачная судьба, богатство, скот и конечно же дом. И все же, когда Перкар построит собственный дом, лучшим останется для него дом его отца. Крепкие стены не раз защищали семью и скот от бесчисленных нападений завистников вождей, а однажды даже спасли от свирепых всадников с западных равнин. Многолюдный просторный дом за стенами был крепко сложен, там было тепло в самые суровые зимы, а летом, когда раскрывали окна, много воздуха и прохлады.
Перкар легко вскочил на ноги и вприпрыжку помчался в гору. Внешние ворота были не заперты, и Апиру, один из рабов отца, помахал ему сверху со сторожевой башни.
– Доброе утро, Перкар! – крикнул он слишком уж громко и при этом как-то слишком широко улыбнулся.
– Доброе утро, – ответил Перкар.
Неужели Апиру знает? Неужели все уже знают? Может, даже и мать? О лесные боги!
Резвости у Перкара поубавилось, как только он завидел отца, сидящего на скамье во дворе. Двор был большой и голый, всю растительность начисто выщипали разгуливающие по нему золотисто-рыжие цыплята. Однако во время налетов грабителей этот просторный двор вмещал весь их самый ценный скот. Сейчас двор был необычно людный. В это утреннее время там никогда не бывало столько народу. Возле отца почему-то собрались его рабы, их дети и жены, но при этом они стояли совершенно праздно. Два его младших брата и сестра с мужем столпились в дверях их семейного дома. Тут же он увидел двух младших братьев отца и неожиданно деда. Дед, должно быть, пришел накануне вечером из своего форта, а это почти день пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51