Тем более что опасность, исходящая от до недавнего времени неизвестных похитителей секретов, миновала. Стараниями изрядно потрепавшего их в ночном бою майора Сивашова.Правда, остался загадочный во всех отношениях гражданин Иванов... Который, вполне вероятно, грушник. А ГРУ — это серьезно. Ну да теперь времени заниматься разгадкой его личности, его неуловимости и его профессиональной принадлежности нет. Ушел гражданин Иванов. Положив еще четверых его бойцов.Ну и, значит, черт с ним! Забыли про него. Не осталось на его поимку ни времени, ни личного состава. Пора сосредоточиться на главном. На том, что обещает разом и окончательно разрешить все вопросы. И с партийными бонзами, и с революционной деятельностью, и с Ивановым, за которым, вполне может быть, стоит военная разведка.Пора сосредоточиться на одиннадцатом числе... Но не сейчас. Позже. Дома. Когда ему никто не сможет помешать. А пока...Петр Семенович убрал в сейф заветную папку, отключил телефон и сел сочинять очередной отчет о своих успехах на ниве революционной деятельности, направленной на освобождение российского пролетариата, присоединившегося к нему угнетенного крестьянства и примкнувшей к ним прослойки творческой интеллигенции. Глава пятьдесят вторая Папа и его ближайший доверенный помощник заканчивали обсуждение кандидатур для выезда в загранкомандировку. Как и в недавние невыездные времена, отбор шел в основном по идеологическим и профессиональным критериям. По тому, какой срок тянул претендент на зоне, сколько раз тянул, по какой статье, как зарекомендовал себя на производстве и за «забором», насколько хорошо знает и как выполняет воровские законы, как проявил себя в быту, как относится к своим товарищам по профессии и каков его в целом морально-этический облик. Предпочтение отдавалось тем, кто сидел чаще и дольше, по наиболее тяжелым статьям, кто много, часто и систематически нарушал Уголовный кодекс, вышедший из употребления Кодекс строителей коммунизма и хотя бы пять из десяти Божьих заповедей. В общем, все как на заседании профкома, но с точностью до наоборот.Но главным критерием при принятии положительного решения, как и в невыездные времена, была личная приверженность претендента Папе и его помощнику.— Не, этот не пойдет. Этот слишком борзый.— И этот.— И этот тоже.— А этот?— Этот недостоин. Он всего одну ходку имел. И то по смешной статье.— Ну, тогда...— А вот этого в самый раз...— Ну и кто там остался? — наконец спросил Папа, кивая на исчерканный список.— Зуб, Кривой, Лысый, Мочила, Пятипалый, Сева-Нож, Борзой, Сивый...— Нет, Кривого тоже не надо. У него рожа как та кликуха. Ни один погранец не пропустит. И ни один ихний фараон. Замени Кривого.— Ладно, Папа.— С братвой все?— Все.— Тогда давай по ксивам...— С ксивами, Папа, полный ажур. Наши — натуральные. Их один участковый мент, который в должниках ходил, через паспортный стол нарисовал. А вместо наших заграничных я гондурасские ксивы братве справил.— Какие?!— Гондурасские. Страна такая. По их коркам почти во все страны без виз пускают.— Самопал?— Почему самопал? Клевые корки. От настоящих не отличить. Я сам смотрел через увеличительное стекло. Один в один. И всякие там знаки и печати с росписями. Наши даже лучше.— Значит, самопал...— Ну и что, что самопал? Зато добрый самопал. Их один мой кореш всяким черномазым обезьянам впаривает, которые через Россию за кордон когти рвут. Так они на раз уходят. Влет. Погранцы только глазами хлопают.— А почему не наши? Что, наши трудно достать?— Наши не трудно. За пару тысяч баксов в любом УВИРе. Только в наши надо визы шлепать. Тех стран, куда ехать.— И что?— А то, что эти козлы, прежде чем свои печатки клепать, проверяют, не тянется ли за тем паспортом какого-нибудь криминала. Ну, в смысле, не опасно ли его хозяина к ним пускать. Ну ты же знаешь, они теперь от наших братанов рожу воротят. После того как беспредельщики там у них пару банков сломали и десяток жлобов замочили. Кабы те штампики наши ставили, тогда базара бы не было. Я бы их тебе сколько хочешь принес. А к этим сволочам не подъедешь. Они кого угодно заворачивают. И наших и не наших. И даже совсем крутых.— А если дать?— Им не дать. Они не берут. Говорят, у них этим делом строго. Говорят, их за это дело на раз на нары сажают. С конфискацией. Во житуха. И как они там бабки зарабатывают, если ни брать, ни давать нельзя?— А если много дать?— Сколько? Мне один кореш рассказывал, что слышал от своего другана, который там дворником горбатит, что их главный в посольстве бугор сотни тысяч баксов гребет с наших крутых, которые нефть и газ за кордон гонят. Ну за то, что он их с нужными людьми сводит и с гражданством может подсуетиться. Это кроме жалованья! Что же нам, за каждую ксиву миллион кидать?— Миллион много будет.— Вот и я так подумал. И гондурасские ксивы сделал. Ну клевые ксивы! Ни один чухан-погранец не врубится. Гадом буду!— Нет. Гондурасские не пойдут. Наши нужны.— На наших ксивах братаны сгорят. Как свечки.— Значит, надо такие, на которых не сгорят! Не может быть, чтобы не было крученых деляг, которые не имели бы подходов к посольствам. В посольствах тоже люди работают. Или у нас за рубеж только «чистые» ездят?— Да нет, разные...— Ну, значит, и наши могут. Надо только щелку найти. Кто у нас по туристическим фирмам работает?— Специально никто. Туристические фирмы трясут по месту расположения.— Кто трясет?— Шантрапа всякая.— А кто отвечает?— Гнилой отвечает. Вся мелочевка на нем. Ты сам распорядился.— Гнилой, говоришь? Ну-ка давай его сюда.Через минуту Гнилой, занимающийся сбором дани с мелкооптовых торговых точек, предстал пред светлы очи Папы.— Сколько под тобой туристических фирм сидит? — спросил Папа.— Много. Очень много, Папа. Их невозможно сосчитать. Люди стали любить ездить. И стали ездить очень много. Новые фирмы открываются каждый день.— И ты все их знаешь?— Их не знаю. Доход их знаю.— Ну, тогда вот что, подбери несколько. Штук пять. Из тех, что посолидней. Скажи, что тебе ксивы заграничные нужны для твоих человечков. И визы. Но такие, чтобы не крапленые. Чтобы родные. Чтобы ни один погранец не засомневался. Понял?— Как не понять? Сделаем, Папа.— Сделай! Как надо сделай. Если мои человечки на погранцах сгорят, я тебя на кол посажу. Это ты тоже понял?Гнилой судорожно кивнул. Папа не пугал. Папа усаживал.— Понял, Папа.— Ну, тогда ступай...Ответственный за мелкооптовые точки Гнилой вызвал подчиненных ему районных представителей.— Нужны туристические фирмачи. Такие фирмачи, чтобы без туфты. Чтобы могли делать визы и гостиницы.— Кому визы нужны?— Не мне нужны. Папе нужны. А Папа не шутит. И я не шучу! Если будет лажа и если Папа помилует, я не спущу!— Сколько нужно фирм? — спросили представители. — Десять? Сто? Двести? Мы сделаем столько фирм, сколько надо Папе.— Папе надо мало фирм. Но таких фирм, чтобы ставили натуральные визы по первому требованию хоть даже на Луну. И чтобы делали пятизвездочные номера, даже если на той Луне нет гостиниц. И чтобы ни один погранец... Так Папа сказал!— Передай Папе, что пусть он не беспокоится. Что мы сделаем ему любые фирмы, которые он только пожелает...Из десяти предложенных к сотрудничеству фирм были выбраны две. Самые фешенебельные. Которые обслуживали очень известных в стране лиц. И которые не могли себе позволить баловаться липой.— Подите и договоритесь с ними, — велел ответственный за сбор дани с мелкооптовых торговых точек Гнилой.— А если они заупрямятся?— Если они заупрямятся, тогда пусть они продадут вам билет в заполярный тур. В один конец. Я сказал!.. Глава пятьдесят третья Всю первую ночь и всю вторую ночь Ивану Ивановичу снились кошмары. Снились стучащие в платяной шкаф бандиты. Которые собирались его убить. Иногда снился ревнивый, с огромным кинжалом в руках грузин, которого пытался из своих пистолетов убить он. Но когда кинжал опасно зависал над его головой, пистолеты всегда не срабатывали. И Иван Иванович просыпался.Иван Иванович просыпался и видел роскошный люксовый номер. В котором не было платяного шкафа. И видел себя лежащим на необъятном трехспальном диване. Но то, что он просыпался в роскошном люксовом номере на трехспальном диване, сути дела не меняло. Что в номере, что в шкафу он чувствовал себя одинаково. Одинаково паршиво. Потому что и там и там он прятался. Потому что и там и там ему было страшно. До судорог страшно.В шкафу, возможно, даже чуть менее страшно. Шкаф напоминал детство, где безопасность ассоциировалась с замкнутым пространством. С местом под кроватью, с обхватившими со всех сторон руками матери, в крайнем случае с наброшенным на голову одеялом. Пустота номера, напротив, создавала ощущение незащищенности. Но Иван Иванович специально выбрал огромный, как взлетное поле аэродрома, люкс. Чтобы меньше бросаться в глаза. Справедливо рассудив, что вряд ли преследователи станут искать его в валютных номерах пятизвездочных гостиниц. Он ведь не знал, что его не надо искать, что его уже нашли...Потом Иван Иванович вставал, умывался и шел в ресторан. В руках у него находился объемный, купленный в ближайшем магазине «дипломат». В «дипломате» лежали пачки долларов, пистолеты и те проклятые дискеты. Оставлять «дипломат» в камере хранения Иван Иванович не решался и потому везде таскал его с собой. Даже в туалет таскал. И спал тоже с ним, подложив под голову.Иван Иванович шел в ресторан и удивлялся тому, что вот ведь такая дорогая и респектабельная гостиница, а этажи полны какого-то странного вида сброда. Ну чуть не на каждом углу!Внешне вроде ничего, и костюмы дорогие, и обувь, но сидят эти костюмы черт знает как. Как с чужого плеча. А уж рожи... Ну просто какие-то уголовные рожи. Стрижки короткие, ухмылки двусмысленные, взгляды... Взгляды такие, что мурашки по коже пробегают. Так и кажется, что в карманах их дорогих костюмов лежат кастеты или ножи.Иван Иванович входил в лифт, и, как нарочно, в тот же лифт в последний момент втискивался один из этих самых, сомнительного вида, с сильно измятым костюмом и лицом постоялец. А вслед за ним еще один. На которого и вовсе смотреть было жутко.— Вам, блин, какой этаж, простите? — вежливо спрашивал тот, на которого смотреть было жутко.— Второй, — отвечал Иван Иванович. Постоялец нажимал на кнопку, демонстрируя огромные, как помидоры, золотые печатки на пальцах, прикрывающие синие татуировки с сопками, солнцем, какими-то вышками и какими-то надписями.— Ты здесь давно? — спрашивал Ивана Ивановича тот, что вошел первым.— Второй день.— А я, блин, третью неделю кантуюсь. Ты в каком?— В сотом.— А я в сто первом. В трехкамерном люксе. Соседи значит. Через стенку. Ты в сотом. Я в сто первом. Дерьмо у них тут люксы. Фуфло. А бабки стригут, как за пять звезд. Скажи?Иван Иванович неопределенно пожал плечами.— Ты в шамовку?— Куда?— Я спрашиваю, ты в ресторан?— В ресторан.— Ну, тогда я тоже с тобой. Схаваю утреннюю пайку. За компанию. Я один есть не люблю. Я компанию люблю.— Вообще-то я... — попытался отказаться от приглашения Иван Иванович.— Да брось ты! Раз вместе, значит, вместе. Я теперь тебя ни на шаг от себя не отпущу. Потому как соседи. Так что ты даже и не думай. И не дергайся. — И сосед хлопнул Ивана Ивановича по плечу так, что тот присел к полу. — Мы сейчас по-быстрому похаваем, а потом ко мне пойдем, в буру перекинемся.— В какую буру? Я в буру не умею.— Ну, тогда в то, что умеешь. Хошь в шахматы. В ресторане Ивану Ивановичу не понравилось. Из-за общества не понравилось. Сидевшие за столиками посетители все были вроде того соседа. Кое-кто даже и хуже. Как будто это был не ресторан гостиницы высшей категории, а общая камера Бутырской тюрьмы. В момент выдачи шамовки.Сосед щелчком пальцев подозвал официанта.— Что будете заказывать?— Значит, так, вот эту баланду из крабов, ну и на твое усмотрение. Да, и черняшку не забудь.— Какую «черняшку»? — не понял официант.— Хлеба, дурак.Потом Иван Иванович и сосед с молчаливым, на которого смотреть жутко приятелем ели. Сосед ел шумно, периодически отрыгивая и вытирая руки о край скатерти.— Дерьмо у них ресторан, — говорил он, — тошниловка. Вот я однажды в Брюсселе хавал... Ты в Брюсселе был?— Нет.— Дерьмо городишко. Беднота. Но хавка знатная. Мы с братанами там весь зал откупили, чтобы ихние фраеры веселью не мешали и...— Спасибо, — сказал Иван Иванович, вставая.— Сиди! — грозно сказал сосед. — Западло уходить, когда хавка осталась. И когда хорошая компания... Сиди! Я сказал!Иван Иванович сел. И сидел, пока хавка не кончилась. А потом сидел в сто первом номере и играл в буру. Причем выигрывал. Потому что новичкам в карты везет...— Он находится в сто первом номере, — доложил помощник Папы Папе.— Что он там делает? В сто первом.— В буру играет.— С кем играет?Помощник наклонился и сказал на ухо Папе имя.— Да ты что?— Точно! Мы по книге регистрации проверили.— Что он там делает?— Гуляет. Уже недели две как гуляет.— Ну ты смотри, как в мире тесно! Как на зоне...— И что теперь делать?— Ничего не делать, ждать.— А может, его из сто первого попробовать выцепить?— Осади! Если сто первый тронуть, вони не оберешься.— Да там при нем всего один охранник! А наших на этаже человек шесть!— Осади, сказал! Тот один охранник твоих троих стоит! Да и не в нем дело. Если к тому в сто первом в дверь стукнуться, там через минуту толпа мочильщиков будет, а мало покажется, взвод ОМОНа при автоматах прибудет. И всех в лапшу покрошит. За тем сто первым такие бабки стоят! И такие люди! Со сто первым дружить надо. Так что скажи своим «шестеркам», чтобы не дай Бог! Чтобы на цыпочках ходили...И «шестерки» бесшумно отлипали от дверей, которые до того обступили, чтобы при первом приказе ломать...— Ну ты клевый чувак, хоть видно, что не наш, что простой фраер, — радостно хлопал Ивана Ивановича по плечу его не в меру гостеприимный сосед. — Давай сдавай по новой.И Иван Иванович сдавал.Потом пришли проститутки. Много. Штук восемь. Все как на подбор. Все как Клаудиа Шиффер.Или даже лучше.— А-а, б... привели, — сказал сосед. — Ну давай проходи, стройся.Проститутки встали в ряд, отставив ножки, как манекенщицы на подиуме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43