— переспросил Томас.— Вы его знаете?— Не так чтобы очень. Но не исключено, что я буду его зятем.— Неужели? Рита Лоо, этот анфан террибл! Как вам удалось её приручить?— Не знаю. Так получилось, — смущённо признался Томас.— Поздравляю. Не исключено, что вы станете зятем президента Эстонии.— Да ну? — поразился Томас. — Нет, я бы этого не хотел. А то все будут думать, что я женился по расчёту.— Так будут думать только те, кто вас не знает, — успокоила его Роза Марковна. — А тем, кто знает, это и в голову не придёт. Так вы утверждаете, Семён, что гибель в огне господина Янсена и моё освобождение никак не связаны между собой?— Ничего я не утверждаю, — недовольно ответил Артист. — Я любуюсь природой, а вы отвлекаете меня посторонними разговорами.— В мире все связано между собой, — пришёл ему на выручку Муха. — Но господин Янсен погиб не в огне. Это неудачная формулировка. Если строго придерживаться фактов, он погиб в воде.— Вы хотите сказать, что он утонул?— Утонул? Можно, конечно, сказать и так. Но это тоже не совсем правильно. Во время пожара он почему-то оказался в подвале котельной.— Ты говорил, — вспомнил Томас. — В котельной взорвался бойлер, и подвал залило… Святые угодники! Муха! Ты хочешь сказать, что он не утонул, а сварился?!— Странный ты человек, Фитиль, — рассудительно проговорил Муха. — Я тоже люблю точные формулировки, но нельзя же доводить их до абсурда. Если все детализировать, как делаешь ты, можно зайти черт-те куда. Сварился. Уж тогда не сварился, а недоварился. И сразу новые вопросы: в какой степени недоварился, сколько ещё нужно было варить до состояния полной готовности.— Муха! — ужаснулся Томас. — Ты говоришь страшные вещи!— Я говорю страшные вещи? Это ты говоришь страшные вещи. Я всего лишь сказал, что формулировка «погиб в огне» не кажется мне удачной. Лучше просто «погиб». Или «героически погиб». А ещё лучше: «Героически погиб за родину». Мечта любого истинного патриота. Патриоты не истинные мечтают, чтобы за родину героически гибли другие люди. А патриот истинный героически гибнет сам. Господин Янсен оказался истинным патритом. Хотя, возможно, от себя он этого не ожидал.— Кончай трепаться! — приказал Артист.— В самом деле, давайте сменим тему, — поддержала его Роза Марковна. — Семён, вы бывали раньше в Эстонии?— Нет, к сожалению. Или к счастью.— Вам не нравится Эстония?— Сначала она им не нравилась, — подсказал Томас. — А теперь начала нравиться. И я очень этому рад. Не потому, что я патриот. А потому, что я люблю Эстонию.— Я тоже люблю Эстонию, — сказала Роза Марковна. — Мне будет очень её не хватать. Сейчас начинается самое хорошее время. Весна.— Да, это хорошее время, — согласился Томас. — В детстве мы поджигали сухую траву и убегали от огня. Меня за это пороли, но все равно было очень весело. С тех пор я люблю весну. Лето я тоже люблю. Даже осень люблю. А зиму не люблю. Зимой люди становятся какими-то неприветливыми. Зима похожа на старость.Он умолк и стал думать о том, что сказал. Ему понравилась случайно высказанная мысль. Получилось нечаянно, но неглупо. Старость — это одиночество. А когда человек чувствует себя одиноким? Зимой.Томас посчитал, что на этом тема времён года исчерпана, но Роза Марковна сказала:— Это моя последняя весна в Эстонии.— Почему последняя?— Потому что мне придётся уехать.— Куда?— Куда уезжают евреи? В Израиль, друг мой. Другого места для евреев ещё не придумали. Были попытки придумать другие места. Но евреи там почему-то не приживались.— Вы имеете в виду Биробиджан, — догадался Томас.— Нет. Я имею в виду Освенцим.— Извините, — смутился он. — Я не хотел навести вас на такие мысли.— Вы-то при чем? На Метсакальмисту похоронен мой прадед. В этой земле прах всей моей семьи. Завтра в неё закопают фашиста. Я не могу этому помешать. Но я не смогу больше ходить по этой земле. Она будет проклята. Она притянет к себе всю злобу мира. Я уехала бы немедленно, но меня удерживают очень близкие мне люди.— Но… — Томас обернулся и посмотрел на Артиста и Муху. — Можно сказать?Они хмуро переглянулись. На лицах обоих была неуверенность.— Нужно сказать, — убеждённо заявил Томас. — Ей обязательно нужно сказать!— Ладно, скажи, — разрешил наконец Артист. — Но сначала… Роза Марковна, можно мне сесть за руль? А вы спокойно поговорите. Не отвлекаясь на дорогу.— Меня не отвлекает дорога. О чем вы хотели сказать?Артист пожал плечами и кивнул Томасу, как бы подтверждая разрешение говорить.— Роза Марковна, вам не нужно никуда уезжать! — обрадованный этим разрешением, заторопился Томас. — Не будет на Метсакальмисту никакого праха фашиста! Я вам говорю, не будет!Она сухо напомнила:— Похороны состоятся завтра в десять утра.— Похороны будут. А останков не будет. Вы можете мне не поверить, но ребята не дадут соврать. Не было никакого фашиста в гробу. В гробу вообще никого не было.— В гробу? — переспросила она. — Про какой гроб вы говорите?— Про тот, который откопали в Аугсбурге. На котором было написано: «Альфонс Ребане, 1908 — 1951».— Это было написано на гробу?— Да нет! На камне! На камне, который стоял на могиле! На могиле, из которой вытащили гроб! Понимаете?— Понимаю. Гроб вытащили из могилы. Откуда же ещё можно вытащить гроб? И что?— В том-то и дело, что ничего!— Что значит ничего?— Ничего значит ничего! — начал сердиться на её непонятливость Томас. — В гробу не было никакого фашиста! В гробу было немного земли, немного камней и немного костей коня. Очень может быть, что на этом коне когда-то ездил фашист. Но разве можно по этой причине сказать, что в гробу останки фашиста? Это просто глупо. Поэтому я и говорю, что не нужно вам никуда уезжать.Роза Марковна остановила «фиат» и повернулась к Артисту.— Садитесь за руль, Семён. Вы правы. Этот разговор требует всего внимания.Артист занял её место, а она пересела на заднее сиденье и закурила коричневую сигарету «More». Кивнула Томасу:— Продолжайте.— Да нечего продолжать. Я сказал все.— Начните с начала. И не опускайте подробностей.Выслушав рассказ Томаса об эксгумации, она внимательно посмотрела на как бы окаменевший затылок Артиста, а потом обратилась к Мухе:— Это правда?— Да.— И это все, что вы можете мне сказать?— Все.— Тогда объясните мне, что это значит. Кого же похоронили в Аугсбурге?— Никого. Пустоту.— Кого будут хоронить завтра на Метсакальмисту?— Пустоту. Прошлое.— Спрошу по-другому. Где похоронили Альфонса Ребане?— Этого мы не знаем.— Когда его похоронили?— Этого мы тоже не знаем.— А что вы знаете?— Кое-что знаем. Но гораздо меньше, чем нужно.— Кто вы такие, молодые люди? — спросила Роза Марковна. — Кто вы такой, Олег Мухин? Кто вы такой, Семён Злотников? Откуда в вас эта жуть?— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил Муха.Роза Марковна взглянула на Томаса:— Вы понимаете?— Немножко понимаю, — сказал он. — Я тоже замечал. Но это ничего. Просто из них ещё немножко не выветрилась война.— Чечня?— Ну, Чечня, Чечня! — с досадой подтвердил Муха. — Нашли о чем разговаривать. Как будто нет других тем. Говорили о весне. Чем не тема? А лето? Осень? Зима? А другие времена года?— Какие другие? — изумился Томас. — Времён года всего четыре! Разве бывает пятое время года?— Бывает, — буркнул Муха.— Какое?— Война.— Извините меня, ребята, — помолчав, сказала Роза Марковна. Она ещё помолчала и попросила: — Пожалейте меня. Пожалейте старую еврейскую женщину. Расскажите мне то, что знаете. Я обещаю молчать.Далеко впереди прорисовались пригороды Таллина, над ломаным контуром крыш возникла игла телецентра. Артист свёл машину на стоянку придорожного кафе и заглушил двигатель. Кивнул на серый кейс, лежавший на коленях Томаса:— Там справка об Альфонсе Ребане. Достань. Без неё она ничего не поймёт.Томас вынул из папки со сценарием Кыпса листки служебной записки Информационного отдела Главного штаба Минобороны Эстонии и протянул их Розе Марковне. Она углубилась в чтение. Артист сидел, откинувшись на спинку кресла, барабанил пальцами по рулю. Муха рассеянно смотрел в окно на проносящиеся по шоссе машины.— Разведшкола в Йоркшире, — проговорила она. — Об этом я не знала.Потом прочитала вслух:— «Обращает на себя внимание то обстоятельство, что большинство диверсантов, прошедших обучение в разведшколе А.Ребане и заброшенных в Эстонию, было выявлено органами МГБ, перевербовано и использовано в контрразведывательных операциях советской госбезопасности, в результате чего были уничтожены многие отряды „лесных братьев“… Это ключевое место?— Да, — сказал Артист. — Да.— Теперь я понимаю, почему с «лесными братьями» в Эстонии покончили раньше, чем в Латвии и Литве. Мало ему показалось быть эсэсовцем. Мало. Я иногда жалела, что сделала стерилизацию. Да, молодые люди, я сделала стерилизацию. Потому что не хотела быть разносчиком заразы. Не хотела, чтобы в моих детях была хоть капля его крови. Крови фашиста! Оказывается, ещё и крови предателя. Крови стукача! Крови шпиона!— Он не был предателем, Роза Марковна, — сказал Артист, оборачиваясь к ней и глядя на неё с коровьей еврейской грустью в серых и вроде бы совсем не еврейских глазах. — Да, он был фашистом. Он был эсэсовцем. Но стукачом и шпионом не был. Под именем Альфонса Ребане жили два человека. Один — штандартенфюрер СС. Второй — советский разведчик. Вот он и был начальником разведшколы в Йоркшире. Настоящий Альфонс Ребане в это время уже сидел на Лубянке. Его выкрали в мае сорок пятого года. А в пятьдесят первом году из Аугсбурга эксфильтровали в Москву разведчика. Для этого и была устроена инсценировка с автомобильной аварией и похоронами пустого гроба.— О чем ты говоришь, Артист? — изумился Томас. — Откуда ты это знаешь?— Сорока на хвосте принесла.— Я понял. Да, понял. Все это узнал доктор Гамберг в Аугсбурге. Правильно? Доктор Гамберг — это их друг, они называют его Доком, — объяснил Томас Розе Марковне. — Он остался в Аугсбурге, чтобы выяснить, почему гроб дедули оказался пустым. Мэр обещал открыть архивы и свести со свидетелями. Я говорю «дедули» для простоты. Как-то же нужно его называть. А как его правильно называть, я теперь уже и не знаю.— Это так? — спросила Роза Марковна.— В общем, да, — подтвердил Артист. — В общем и целом. Чтобы не вдаваться в подробности — да. Но доктор Гамберг узнал в Аугсбурге ещё одну очень странную вещь. Чрезвычайно странную. Объяснить её мы не можем. Того, кто как бы стал жертвой аварии, хоронили трое из эстонского землячества, — продолжал Артист. — Так они назвали себя. Они вроде бы ехали за ним на другой машине и увидели, как «фольксваген-жук» сорвался в пропасть. Тут же сообщили полицейскому из соседней деревни. Тот осмотрел место происшествия. Смотреть было особо не на что, машина упала с трехсот метров, взорвалась, на что там смотреть? Личность погибшего сомнений не вызывала, земляки назвали его, машина была его, обгоревшие документы тоже его. В общем, полицейский составил протокол и разрешил забрать останки. И если бы погибший ехал на каком-нибудь «рено», дело так бы и ушло в архив. Но погибший ехал на «жуке». Комиссара это заинтересовало. У него самого был «фольксваген-жук», он знал, что эта машина просто так не ломается. Он вызвал эстонцев в комиссариат, но те исчезли. Выяснилось, что документы, которые они предъявили, были поддельными. Комиссар прижал полицейского, тот признался, что в ущелье даже не стал спускаться. Комиссар открыл уголовное дело, начал копать. Он заподозрил, что здесь не обошлось без руки Москвы. То, что Альфонс Ребане был штандартенфюрером СС и все такое, его не очень волновало. Во всяком случае, так он сказал доктору Гамбергу. Но то, что русские хозяйничают на подведомственной ему территории, ему не понравилось. Первые результаты расследования показали, что он на верном пути. И тут произошло самое интересное. Его неожиданно вызвал комендант города…— Ты не сказал, что Аугсбург находился в американской оккупационной зоне, — подсказал Муха.— Да, это была американская зона. Военной комендатуре подчинялись все гражданские власти. Так вот, комендант приказал полицайкомиссару закрыть это дело и забыть о нем. При их разговоре присутствовал ещё один человек, штатский. Как всякий законопослушный немец, комиссар сказал: «Яволь, герр комендант». Но это ему тоже не понравилось. Он установил слежку за этим штатским и в конце концов выяснил, кто он такой. Это и есть самое обескураживающее во всей истории.— Он оказался советским разведчиком, — уверенно предположил Томас. — Или как там у них? Резидентом. Я угадал?— Угадал, — усмехнулся Артист. — С точностью до наоборот. Да, он оказался разведчиком. Но не очень-то советским. Он оказался полковником Форсайтом из отдела МИ-6 английской разведки Сикрет интеллидженс сервис.— Кранты, — сказал Томас. — Все. У меня кранты. Я уже ничего не понимаю. У меня в голове все немножко перемешалось. Для таких дел я, наверное, тупой. Не знаю, для каких дел я не тупой. Но для этих тупой.— Не расстраивайся, — утешил Муха. — Мы тоже ничего не понимаем.— Какова же судьба настоящего Альфонса Ребане? — спросила Роза Марковна, по-прежнему, как отметил Томас, избегая называть его отцом, хотя уже назвала по имени.— Ничего не могу сказать. Есть один документ, который проясняет это. Или наоборот, ещё больше запутывает. — Артист достал из бумажника какой-то листок и подал его Розе Марковне. — Это завещание Альфонса Ребане. Текст удалось восстановить.Она пробежала взглядом неровный машинописный текст и растерянно посмотрела на Артиста.— Господи Боже! Я не верю своим глазам! Что это значит? Объясните мне, ради всего святого, что это значит?— Мы не знаем.— Могу я оставить это у себя?— Нет. Извините, Роза Марковна, нет, — твёрдо сказал Артист, отбирая листок. — Я даже не очень уверен, что имел право показать его вам.— Может быть, вы хотите взять снимок вашего отца? — чтобы как-то утешить её, предложил Томас. — Все-таки отец. Что там ни говори. Можно? — оглянулся он на Артиста.— Почему нет? Это не наши дела.— Про какой снимок вы говорите?Томас поспешно извлёк из кейса парадный снимок эсэсовца, который был приложен к информационной записке, и протянул его Розе Марковне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48