Под распахнувшимся серым пиджаком Мухи Томас заметил жёлтую кожу наплечной кобуры с торчавшей из неё чёрной пистолетной рукоятью. Вооружён был и Артист. Томас догадался об этом по тому, что его левая рука слегка отставала от тела. Они вышли из комнаты к грузовому лифту, из чего Томас заключил, что они почему-то хотят исчезнуть из гостиницы незаметно, по служебному ходу.Серж и дядя Костя молчали. Томас понял, что его присутствие им мешает. Он вернулся в гостиную, подошёл к окну и увидел, как со стоянки перед гостиницей выехала красная «мазератти» Артиста, обогнула площадь и вырулила на Пярнуское шоссе. В одном из старых домов на Пярнуском шоссе жила Роза Марковна Штейн.В гостиной появились дядя Костя и Серж. Дядя Костя допил «Мартель» и начал расспрашивать Томаса о его родителях. Через некоторое время Серж посмотрел на часы и напомнил дяде:— Вам пора.— Да, пора, — согласился тот. — Сколько лететь до Питера?— Около часа.— Вы улетаете? — огорчился Томас. — А хотели пожить несколько дней.— Он завтра вернётся, — ответил Серж.— Возвращайтесь, я покажу вам Таллин, — пообещал Томас.— Вот за это спасибо, с удовольствием посмотрю, — улыбнулся дядя Костя и кивнул Сержу: — Проводи меня.Они вышли в прихожую. Томас взял пепельницу и вытряхнул окурки в унитаз в чёрной ванной, примыкавшей к его спальне. Через неплотно прикрытую дверь услышал, как дядя Костя сказал:— Трогательный малый. Как бездомный щенок. Влип, однако, на всю катушку.— Ещё не вечер, — хмуро ответил Пастухов.Стукнула массивная входная дверь. Дядя Костя и Серж ушли. Через главный выход, отметил Томас. Значит, им не нужно скрываться.Бездомный щенок. Почему он бездомный щенок? Что влип, это верно, он уже и сам это понял. Но почему бездомный щенок?Томас заглянул в белую спальню. Рита спала. Но уже не калачиком, а лицом вниз, уткнувшись в подушку, как бы бодая её. Томас понял: мышцы расслабились, дурь начинает понемногу рассасываться. Это был переход от прихода к отходняку. От кайфа к ломке. Ломка приближалась с неумолимостью медленно вспухающего за окном рассвета. Но несколько часов до неё ещё было. Томас вернулся в гостиную, закурил и попытался разобраться в своих ощущениях от событий минувшего дня.Смерть генерала Мюйра. Казалось бы, чего в ней такого? Ну, умер старый человек. В семьдесят девять лет смерть из категории отвлечённой становится реальностью почти бытовой, как прогноз погоды. Сломал шею. Немножко не повезло. Зато умер без долгих мучений. А если бы у него обнаружился рак или его разбил паралич, было бы лучше?Рассуждение это было правильным, но почему-то не успокоило. Томас понимал, что каким-то странным, непредсказуемым образом, как и все, что происходило с ним после того, как Юрген Янсен навязал ему роль внука национального героя Эстонии, он оказался подключённым к жизни людей, о которых знать ничего не знал и не хотел знать. Казалось бы, что ему до нелепой судьбы генерала Мюйра, за внешним благополучием жизни которого шестьдесят лет кровоточила, как трофическая язва, незаживающая рана от его детской любви? Что ему до его смерти и до его белого черепа с жуткими седыми усами под провалом носа? Что ему до горькой драмы Розы Марковны, которая оказалась дочерью эсэсовца и еврейки? Что ему, в конце-то концов, до всех этих жутких Освенцимов? Он, что ли, топил печи их крематориев и загонял в газовые камеры измождённых голых людей?Но почему он не может отмахнуться от всего этого, как всегда отмахивался от того, что непосредственно его не касалось? А все это его не касалось. Он по чистой случайности оказался втянутым во все эти дела, и ему следовало бы думать только об одном — о том, как из них выпутаться.Но откуда же в нем это чувство обделенности, эта тоскливая, как поскуливание бездомного щенка под дверью чужого дома, зависть и к его мифическому деду с его странной судьбой, и к старому генералу Мюйру, которым Господь послал то, чего Томасу не послал?Томас никогда не чувствовал себя обделённым любовью. Нет, никогда. Но сейчас вдруг понял, что то, что он считал любовью, к любви не имеет ни малейшего отношения. В его жизни было много секса, но ни за кого у него никогда не болело сердце.Любовь, оказывается, это не дар.Надо же.Любовь, оказывается, это крест.Если бы можно было отмотать время, как магнитофонную плёнку, хотя бы на три недели назад! Тогда он сумел бы увернуться от навязываемой ему роли внука национального героя Эстонии и жил бы себе, как жил.Томас глубоко задумался и честно признался себе, что он, пожалуй, не согласился бы вернуться в свою прежнюю жизнь с её простыми заботами и бесхитростными удовольствиями. Нет, не согласился бы. Почему?Почему, почему!Потому.А ещё потому, что в той его жизни не могла появиться Рита Лоо.Как же ему с ней быть? Попытаться вмешаться или предоставить всему идти своим безжалостным чередом? Но ведь это он сам, хоть и невольно, стал причиной её срыва, оказавшись наследником штандартенфюрера СС Альфонса Ребане не в материальном, а всего лишь в духовном смысле. Каково ей было узнать, что наследник эсэсовских миллионов, которого сосватал ей в женихи её отец Генрих Вайно, на самом деле гол, как бройлер в магазинной витрине?И ведь что важно: она все-таки вернулась к нему. Да, вернулась. Сама. Сама пришла к нему, как бездомный котёнок. К нему, нищему, голому, как бройлер. Даже не подозревая, что он уже вовсе не гол, что у него в кармане сертификат на пять процентов акций процветающей компании «Foodline-Balt», место в совете директоров с зарплатой штуку баксов в месяц, пожизненная стипендия от национал-патриотов в пол-штуки, если Янсен, конечно, не гнал туфту, да к тому же пятьдесят тысяч «зелёненьких» в сейфе гостиницы. Он совсем не гол, он, можно сказать, хорошо упакованный господин, способный обеспечить ей приличное существование. Когда она узнает об этом, это будет для неё радость. Большая радость. Потому что нежданная. И эта радость поможет ей перестрадать ломку.Вернулся Сергей Пастухов. Посмотрел на Томаса, ничего не сказал, ушёл в свою комнату. И то, что он здесь, рядом, то, что эти русские ребята охраняют его, хотя и относятся к нему без того уважения, с каким охрана должна относиться к охраняемому лицу, вдруг наполнило Томаса уверенностью, что все обойдётся, что они решат все проблемы.Кроме одной.Той, которую может решить только он сам.И Томас решился: прошёл в свою спальню, достал из-под ковра пакетик с героином, разорвал целлофан и высыпал белый порошок в унитаз.Все. Дело сделано. Он принял на свои плечи свой крест.«Господи милосердный, дай мне сил, чтобы донести его до конца. Дашь, да? Смотри, я в Тебя верю!»Томас вошёл в белую спальню. Нужно было хоть немного поспать, предстояли нелёгкие дни. Он нырнул под покрывало и пристроился рядом с Ритой. Её волосы щекотали ему лицо. От них шёл запах тонких духов и табачного дыма, какой-то кислятины. А от чёрного шерстяного платья, похожего на длинный свитер, вообще воняло то ли помойкой, то ли ресторанной блевотиной.Томас поднялся и решительно снял с неё платье, стянул чёрные колготы и разобрал постель. Она никак не реагировала на его бесцеремонное верчение, была безвольна, как тряпичная кукла. Под платьем и колготками не было ни рубашки, ни лифчика, ни трусиков. Очертания её тела были размыты неярким кремовым светом лампы.Красивая маленькая грудь с торчащими в стороны, как у козы, розовыми сосками. Хрупкие плечи. Изящные руки с тонкими пальцами, про которые не скажешь, что они могли держать снайперскую винтовку и нажимать на курок. По-девичьи плоский живот, не знавший родов. Грациозные ножки с плавной линией высокой ступни.Но самым красивым у неё были волосы цвета спелой осенней ржи. И длинные, с лёгкой волной, на голове, и пышные, вьющиеся мелким барашком, над тем самым таинственном у любой женщины местом, откуда проистекают все радости и все беды мира.Томас улёгся и заботливо укрыл Риту одеялом. Она зашевелилась, потыкалась и сунула голову ему под мышку.Как бездомный котёнок, который ищет защиты у бездомного щенка.Бездомным котёнком он назвал Риту сам, а бездомным щенком почему-то назвал дядя Костя его. А ещё раньше Артист почему-то назвал его Гамлетом.Нужно будет однажды все-таки прочитать этого «Гамлета».Томас не знал, сколько времени он проспал. Лампа горела, но освещала лишь абажур. Белые шторы на просторном окне напитались сумраком то ли серого дня, то ли раннего вечера. Рядом с ним на коленях стояла Рита, одной рукой трясла его за плечо, а другой тыкала ему в лицо пустую сумочку.— Где? — хрипло повторяла она. — Где? Где? Где?Он понял: началось.Томас знал, что взвалил на себя нелёгкую ношу. Но он и понятия не имел, насколько она будет нелёгкой. Он словно бы провалился в подземный мир, отделённый от обычной жизни хрупкой плёнкой, как тонкий лёд отделяет погожий зимний день от мрачных глубин, населённых чудовищами. Этот мир был ад. Глаза Риты горели безумным зелёным огнём ада. Сам Дьявол разрывал её внутренности стальными когтями, а она визжала, царапалась, раздирала ногтями грудь, чтобы выпустить из себя ад, пыталась перекусить вены, чтобы ад вылился из неё с кровью, истёк. Приступы ломки обрушивались на неё, как свирепые штормовые валы. Томас чувствовал, что в его руках бьётся какая-то жуткая, нечеловеческая сила.Время исчезло. Почернели портьеры. Кремовый свет лампы распух, залил углы спальни. Весь мир сузился до размеров спальни. За её пределами шла какая-то жизнь, стукала дверь, входили и выходили люди, слышались мужские голоса. Знакомый— Сергея Пастухова, потом один отдалённо знакомый. Томас не сразу вспомнил его, но все-таки вспомнил. Это был голос доктора Гамберга. Томас удивился: он же остался в Аугсбурге, чтобы попытаться выяснить, почему гроб его дедули оказался пустым. Но это был все-таки доктор Гамберг. Он заглянул в спальню, потрогал лоб Риты, проверил пульс. Неодобрительно покачал головой, предложил: «Укол?» Томас сказал: «Нет». «А вам?» Томас повторил: «Нет». «Тогда держитесь», — сказал доктор Гамберг и вышел. Потом Томасу показалось, что он услышал голос дяди Кости. И снова удивился: дядя Костя же улетел в Питер.Но вся эта внешняя жизнь была далёкой и словно бы нереальной. Реальной была только спальня. И в спальне был ад. Из тёмных углов насмешливо скалился усатый череп Мюйра, пророчил беду. В минуты затишья, когда силы оставляли Риту, Томас жадно курил и страстно молился. Может быть, молитвы его были услышаны Им. «Где?» превратилось в «Дай!» Шторм начал еле заметно слабеть.— Пусти, — после очередного шквала сказала Рита. — Мне больно. Пусти!Томас разжал руки. Она откатилась, прижалась к спинке кровати, смотрела оттуда насторожённо, как загнанный в ловушку зверёк.— Ты кто? — спросила она.— Я Томас. Томас Ребане, твой жених, — ответил Томас, радуясь её первому вопросу, в котором сквозил проблеск сознания.— Дай! — сказала она. — Дай! Дай! Томас Ребане, дай!— У меня ничего нет, — объяснил он. — Тебе холодно. Я тебе дам халат. Оденься.— Не подходи. У тебя есть. Ты спрятал. Дай! Мне нужно!— Потерпи, — попросил он. — Самое трудное уже позади. Потерпи, Рита. Осталось совсем немного.— Я не Рита, — сказала она. — Я Лола. Звери. Все звери. Дай! У тебя есть! Ты спрятал!Томас сбегал в свою ванную, принёс разорванный пакетик из-под героина, показал его Рите и начал многословно объяснять, что он не знал, что это такое и поэтому высыпал порошок в унитаз. Он говорил и говорил, нёс какую-то ахинею, стараясь, чтобы подольше сохранялся в её глазах этот огонёк осмысленности. Но новая волна скомкала её тело, и снова исчезло время.«Дай!» сменилось «Достань!» «Достань!» сменилось «Я пойду. Пусти, я пойду. Я сама достану, пусти!» Томас воспользовался этим, чтобы затащить её в ванну, продержал сколько смог под душем, потом закутал в махровую простыню и отнёс на кровать. Она сидела, сжавшись в углу кровати, её тело била крупная дрожь.В дверь постучали. Рита метнулась в угол спальни, забилась за трюмо, сжалась в комок. Попросила, лязгая зубами:— Нет! Не открывай! Не открывай!Какой-то неведомый, непонятный ужас исходил от неё и насыщал все пространство спальни.Стук повторился.— Нельзя! — рявкнул Томас. — Я занят!— Фитиль, к тебе пришли, — раздался голос Мухи. — Выйди.Томас приоткрыл дверь спальни. В холле рядом с Мухой стоял помощник Янсена, которого ребята почему-то называли прапором.— Господин Янсен приказал вам завтра в двенадцать ноль-ноль быть на границе, в Валге, — сообщил прапор. — Вы должны встретить гроб и сопровождать его до Таллина. Торжественное захоронение состоится в субботу.— Гроб? — переспросил Томас. — Какой ещё гроб? Мало мне черепа. Только гроба мне сейчас не хватает!— Гроб с останками национального героя Эстонии, — повторил прапор. — Вы должны встретить его. Господин Ребане, вы понимаете, о чем я говорю?— Я? Да, понимаю. Вспомнил. Гроб. Торжественное захоронение. Не могу. В другой раз встречу. Пусть снимают гроб, меня потом подмонтируют.— Господин Ребане, это приказ господина Янсена!— Скажите господину Янсену, чтобы он шёл со своим приказом… — Томас распахнул дверь спальни и сказал: — Смотрите.Прапор посмотрел.— Не бейте меня, — попросила Рита и закрылась локтями, коленями, волосами. Смотрела сквозь волосы, как зверёк, повторяла: — Не бейте меня! Не бейте!— Понятно? — спросил Томас.— Так точно.— Передайте господину Янсену, что господин Ребане сожалеет, но не сможет прибыть в Валгу. Он занят личной жизнью.— Вас понял, — сказал прапор. — Так и доложу. Личной жизнью.Он вышел. Муха запер за ним дверь. Томас спросил:— Откуда ты взялся? Ты же с Артистом куда-то уехал.— Мы ещё утром вернулись.— А сейчас что?— Вечер.— Вчерашний?— Завтрашний.— Надо же, — сказал Томас. — А мне почему-то даже есть не хочется. Как с глубокого бодуна.— Тяжело? — с сочувствием спросил Муха.— Не спрашивай.— Терпи, Фитиль. Про какой череп ты говорил?— Ни про какой. Померещилось.— Крестись, — посоветовал Муха.— Думаешь, поможет?— Говорят, помогает.— Спасибо, попробую.Томас вернулся в спальню. Рита выползла из угла.«— Согрей меня, я замёрз, — почему-то по-русски и»почему-то неправильно сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48