К справке был приложен сканированный на компьютере старый снимок эсэсовца — парадный, сделанный в Мюрвик-Фленсбурге после награждения его Рыцарским крестом с дубовыми листьями.В справке было:«Родился в 1908 году в Таллине в семье оптового рыботорговца. В 1929 году с отличием окончил Высшую военную школу в Таллине, службу начал лейтенантом в 1-м полку армии Эстонской буржуазной республики».И никаких упоминаний о музыкальном училище или где ещё могут учить играть на органе. Ничего не было об этом и в отчёте Пастухова о его разговорах с Мюйром и с кинорежиссёром Мартом Кыпсом, который во время работы над сценарием фильма «Битва на Векше» занимался изучением биографии Ребане. И уж такую примечательную деталь он бы, наверное, не пропустил.Может быть, на органе можно научиться играть самому? Но это же, черт возьми, не гармошка! Странное дело.Второй странностью была Роза. Дочь Альфонса Ребане и Агнии Штейн. В письменных показаниях Мюйра — ни тени сомнений: «Уже в своём восьмилетнем возрасте она была поразительно похожа на Агнию». Если эта девочка была поразительно похожа на Агнию, Альфонс Ребане узнал бы её на фотографии с первого взгляда. Но вопросы следователей МГБ выглядели так, будто само существование дочери Альфонса Ребане и Агнии Штейн было для них новостью. А тогда на какой же крючок подцепили этого эсэсовца?Подписка о сотрудничестве? Очень сомнительно. О ней он наверняка рассказал в гестапо при поступлении в вермахт. А позже наверняка проинформировал англичан. Нет, единственным рычагом для результативного вербовочного подхода к Альфонсу Ребане была только его дочь. Подписка таким рычагом быть не могла.Но куда эта чёртова подписка делась?Была и ещё одна неясность, которая вызывала недоумение Голубкова. Среди присланных Пастуховым документов была ксерокопия завещания Альфонса Ребане на русском языке. Реквизиты нотариуса, место и время составления завещания и имя наследника были тщательно затушёваны чёрным фломастером.Пастухов сообщил, что эту ксерокопию Мюйр передал Томасу Ребане, когда предложил ему купить купчие его деда.Кроме пятидесяти тысяч долларов, которые Мюйр потребовал за купчие, он хотел получить и половину всего наследства Альфонса Ребане. Это завещание было гарантией того, что Томасу придётся пойти на это. Мюйр дал понять, что в противном случае он передаст завещание законному наследнику, и Томасу не достанется ничего.Резонно было предположить, что завещание сделано Альфонсом Ребане незадолго до войны, уже после вхождения Эстонии в состав СССР. В этом случае он мог завещать свою недвижимость Агнии Штейн или кому-нибудь из своих родственников. Если же завещание составлено после эксфильтрации Ребане в Москву в сентябре 1951 года, тогда непонятно, о каком имуществе идёт речь. Не мог же он в то время всерьёз считать, что советская власть хоть когда-нибудь рухнет и его купчие обретут цену. В 1951 году советская власть казалась вечной.Для Голубкова было важно не то, кому завещал эсэсовец свою недвижимость. Кому бы он её ни завещал, она не достанется никому. Купчие исчезли, вопрос снят. Важно было другое: когда и где составлено это завещание. Это помогло бы зафиксировать во времени и пространстве фигуру этого эсэсовца, ускользающую, как тень.Голубков взял трубку внутреннего телефона и вызвал к себе начальника информационного центра подполковника Олега Зотова. Он был из поколения компьютерных фанов, которые даже с соседом по лестничной клетке общаются через Интернет. История цивилизации начиналась для этих ребят с изобретения персонального компьютера. К бумажным носителям информации они относились, как к берестяным грамотам, а людей, которые не знают, что такое ассемблер и дебагер, не говоря уже про винчестер, и за гомо сапиенс не считали. Генералу Голубкову что ассемблер, что дебагер были одна холера, а винчестером он считал охотничий карабин и этого не скрывал. Но его подполковник Зотов, хоть и с некоторыми оговорками, все же причислял к гомо сапиенс, отдавая должное его памяти, которая по избирательности и быстродействию иногда даже превосходила машины высшего класса, какими был оборудован нформационный центр УПСМ.— Ничего не нашли, — вваливаясь в кабинет Голубкова, с порога объявил Зотов, тут же плюхнулся в кресло и поспешно закурил. Понятное дело: коль уж пришлось оторваться от компьютера, так хоть покурить, потому что в информационном центре курить категорически запрещалось — машины этого, видите ли, не любят. — Весь спецхран перерыли. Дела Альфонса Ребане нет.— Есть, — возразил Голубков. — Его не может не быть. Плохо искали. Сколько твоих людей работает в архиве?— Двое.— Подключи ещё пару человек. Даже трех. Возьми у аналитиков, скажи: я приказал.— Да кого искать-то, Константин Дмитриевич?! — слегка даже обиделся Зотов. — Нет такой фамилии. Ни в регистрационных книгах, нигде! А в компьютерную базу данных они свои архивы не перевели. Живут, конкретно, как при царе Горохе!— Фамилии может не быть, — подтвердил Голубков. — А человек был. Значит, есть и его дело. А где искать, подскажу. Особо важные заключённые шли под номерами. Была в те годы такая практика.— Что значит под номерами? — проявило дитя компьютерной эры снисходительный интерес к истории своей родины.— То и значит. Фамилия на делах не ставилась, ставился только номер камеры. Например, под номером сорок три в Лефортовской тюрьме сидела Жемчужина, жена Молотова.— Какого Молотова? Того самого Молотова?— Да, того самого. А под номер сто пятнадцать — жена Калинина.— Всесоюзного старосты?!— Всесоюзного старосты. Под номером тридцать четыре — жена Поскребышева, личного секретаря Сталина.— А сам Поскребышев?— Что сам Поскребышев?— Он тоже сидел?— Да. В приёмной Сталина.— Это круто, — оценил подполковник Зотов. — А кто ещё?— Под номером пятнадцать в Матросской тишине числился министр госбезопасности генерал-полковник Абакумов, которого Сталин посадил по доносу подполковника Рюмина, — продолжал Голубков просвещать молодое поколение российских контрразведчиков. — А под номером пять сидел сам Рюмин. Там же, в Матросской тишине. И так далее. Вот и просмотрите все номерные дела.Вы думаете, что наш фигурант котировался наравне с министром госбезопасности? — усомнился Зотов. — С чего?— В самом деле, с чего? — повторил Голубков. — Не знаю. А интересно. Нет?— Пожалуй, — согласился Зотов. — Да, любопытно.Голубков открепил от служебной записки об Альфонсе Ребане снимок эсэсовца и передал его Зотову:— Размножь и раздай ребятам. Пусть начнут с тюремных архивов. Внутренняя тюрьма Лубянки, Лефортово, Матросская тишина.— Бутырка?— Нет. В Бутырку политических не сажали. А особо секретных — тем более.— Но если он был таким секретным, то в деле и снимка может не быть, — предположил Зотов.— Может. Но обязательно есть отпечатки пальцев и словесный портрет. Отпечатки нам ни к чему, не с чем сравнивать. А словесный портрет может вывести на него.— Что такое композиционный портрет, знаю. Фоторобот. А что такое словесный портрет? Что-то читал. Ломброзо, да?— Бертильон.— Бертильон?— Не вникай, — посоветовал Голубков. — Древние греки — они все одинаковые.Он взял снимок Ребане и положил перед собой. Кивнул:— Записывай. «Рост — высокий. Телосложение — худое. Плечи — покатые. Волосы — светлые. Лицо — вытянутое. Лоб — высокий. Брови — прямые, низкие. Глаза — светлые. Нос — средний, прямой. Рот — прямой. Губы — тонкие. Верхняя губа — чёткая». Вот это и есть словесный портрет.Зотов внимательно рассмотрел снимок эсэсовца, потом перечитал свои записи и озадаченно покачал головой:— По такому портрету в жизнь никого не узнаешь.— По словесному портрету людей не узнают, а индентифицируют. По совокупности признаков.— Врубился. Совокупность признаков — это уже поисковый критерий. Годится. Скажите, Константин Дмитриевич, сколько может быть этих номерных дел?— Много, Олег. Много.— Надо же. Весёлые были времена.— Да, скучать тогда не давали. Но есть возможность сузить сектор поисков. Ищите среди заключённых, поступивших с сентября пятьдесят первого года.— С сентября пятьдесят первого? — удивился Зотов. — Но в сентябре пятьдесят первого года наш фигурант переместился в пространство, так сказать, виртуальное.— Куда бы он ни переместился, его нужно найти.— Так-так-так. Ишь ты. Найдём, Константин Дмитриевич.Я займусь этим сам.— Об этом я и хотел тебя попросить.— Попросить?— Ну да.— А приказать?— Мне нужно, чтобы ты это сделал. А не доложил, что сделано все возможное. Есть разница?— Есть, — признал Зотов.— И ещё, — добавил Голубков. — Эту работу нужно сделать очень быстро. Как можно быстрей. Пока наших людей пускают в спецхран.— А что, могут закрыть доступ?— Могут.— Ясно. Все ясно, — покивал Зотов. — Надо же. А кто-то из великих сказал: «Человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым». Даже помню кто. Карл Маркс. Который написал «Капитал».— Он пошутил, — буркнул Голубков. — Человечество никогда не расстаётся со своим прошлым.Зотов ушёл. Голубков вызвал помощника и приказал отправить ксерокопию завещания эсэсовца в научно-технический отдел с заданием восстановить замазанный текст. Но основные надежды он все-таки возлагал на изыскания подполковника Зотова и на его ребят в архивах Лубянки. Обязательство Альфонса Ребане о сотрудничестве с НКВД не могло исчезнуть, если оно было. А оно, судя по всему, было. И его нужно найти.Голубков убрал архивные документы в сейф и поднялся из-за стола. Но прежде чем выйти из кабинета, набрал номер мобильного телефона Пастухова. Он знал, что первый вопрос, который задаст ему начальник Управления, будет:— Дозвонился?И тогда Голубков сможет повторить фразу, которую слышал сегодня весь вечер:— Абонент недоступен.Почему-то Голубков был уверен, что эту фразу услышит он и сейчас.Эту фразу он и услышал.Но генерал-лейтенант Нифонтов не спросил ни о чем. Он сделал знак Голубкову подойти к его письменному столу и показал на экран компьютера:— Только что поступило.Голубков прочитал: «Наш источник в штаб-квартире НАТО в Брюсселе сообщает: благодаря утечке информации из Генштаба РФ здесь стало известно, что общевойсковые учения российских вооружённых сил „Запад-99“, ранее запланированные на середину июля с.г., переносятся на вторую половину марта. Эксперты Военного комитета НАТО высказывают предположение, что изменения в сроках проведения учений могут быть связаны с какой-то крупномасштабной военно-политической акцией России в Прибалтике». ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Жизнь хороша, как утро без похмелья.Но немножко скучноватая.Времени, конечно, становится больше. Даже удивительно, как много свободного времени образуется, когда днём не нужно думать, где и с кем немножко выпить вечером, а утром не нужно вспоминать, где и с кем немножко выпивал вчера. Но куда его девать, это свободное время?Этот вопрос стал для Томаса Ребане актуальным не сразу. Поначалу он был погребён под обилием новых впечатлений, связанных с поездкой в Германию. Эти голенастые стюардессы Люфтганзы, такие Zehenspitzen Цыпочки (нем.)

в мини-юбочках и красных пилотках. Эти величественные Альпы. Этот южно-баварский Аугсбург, возникший на месте римского военного лагеря, после которого древний Таллин казался какой-то, прости господи, новостройкой.А таинственные витрины стрип-баров на Шпиллерштрассе с их манящими огнями и волнующим движением теней на прозрачных портьерах? Внутрь, к сожалению, так и не удалось заглянуть из-за краткости пребывания в Аугсбурге и из— за насыщенности программы обязательными мероприятиями вроде встреч с мэром Мольтке, выбора и покупки гроба, а также из-за ответственной, хоть и неприятной обязанности присутствовать на ночном раскапывании могилы.Томасу смерть как не хотелось тащиться ночью на кладбище. Прямо с души воротило. Ночь дана человеку для любви. Или для веселья. На худой конец — для сна, но вовсе не для земляных работ в царстве мёртвых. Он сделал попытку отбояриться от этого дела, сославшись на то, что грубая материалистическая процедура эксгумации может нанести ему, лютеранину, воспитанному в традициях почитания покоя усопших предков, глубокую душевную травму. Но Сергей Пастухов сказал, что без него эта процедура невозможна, так как Томас является лицом юридическим, попросту говоря — грузополучателем. А поскольку с Пастуховым почему-то никогда не спорил ни покладистый Муха, ни даже своенравный Артист, Томасу пришлось подчиниться.И как чувствовал, что из этого не выйдет ничего хорошего.Результаты эксгумации ошеломили Томаса до такой степени, что он даже забыл, что его впечатления от Германии будут ущербными, если он все же не проведёт вечерок в немецком стрип-баре.Donnerwetter! Черт возьми (нем.)

Этот неожиданно возникший в его жизни дедуля был очень беспокойным человеком. Так, очень.Совершенно неугомонным. Это было даже как-то не по-эстонски.Ну хорошо, вовремя подсуетился и накупил недвижимости. Бизнес есть бизнес, иногда человеку полезно заняться бизнесом. Ну, воевал, все воевали, кто за тех, кто за этих, потому что негде было отсидеться, могли запросто шлёпнуть. Хоть те, хоть эти. Ну, руководил в Англии разведшколой. Занятие не самое безобидное, но выбора, видно, не было. Ладно, помер. Ну так и лежи себе, как все нормальные люди. Так и этого нет. Это же надо суметь через пятьдесят лет после своей смерти поставить на уши всю Эстонию! А потом преподнести и этот сюрприз в виде пустого гроба.А в какое положение он поставил своего внука? Как он теперь будет выглядеть в глазах эстонской общественности?И все это после того, как Томас принял на свои плечи, хоть и не без некоторого сопротивления, груз исторической ответственности за нелёгкое прошлое своего народа, о чем и заявил в интервью агентству «Рейтер». Очень удачно его пресс-секретарь Рита Лоо вставила слова профессора истории, премьер-министр Эстонии Марта Лаара, написавший в сборнике «Очерки истории эстонского народа»: «Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48