Тебя же спасли! Ц гордо заявил он.
Я обгорела, а потом… все пошло не так.
Твой отец, он сбежал. Я все об этом знаю.
Он описывал события, о которых ему только рассказывали, и руки его летали
в воздухе. Это были замечательные истории Ц о роковом кольце, о кровавой
вражде, о проданной дочери.
Это место Ц оно как отдельный мир, да? Ц сказал он, хлопнув ладошами Ц сл
овно мотылька поймал. И мама не хотела, чтобы мы знали. Она отправила нас в
частную школу. Но люди кругом, Ц он выпустил воображаемого мотылька на в
олю. Они нас знают. Разговоры все равно слышишь. Когда папа умер, она все рв
алась уехать отсюда, но Джамбо говорит…
Когда умер ваш папа? Ц спросила я.
Скоро уже два года. Работал до последнего. И Джамбо с ним. Динамичная получ
илась парочка!
Луис остановился. В его словах была горечь, которая досказала мне все ост
альное: про то, как Селеста прожила здесь все эти годы, а сплетни никуда не
исчезали, они лишь менялись с годами. Пожар Ц это адский пламень, сожженн
ая рука Ц роман ужасов, а разборка между двумя старинными приятелями Ц
убийство. Неудивительно, что она не хотела говорить о прошлом. Мои воспом
инания по сравнению с этим скучны и убоги. Но Луис Ц он как я, хочет во всем
разобраться. И я за это уцепилась; я рассказала ему о том, о чем не могла бы р
ассказать сестрам: об отчужденности Селесты, о мелкой жестокости Розы и
Люки, о доброте Фрэн. Как она лежала в темноте и протягивала мне руку. Как с
тояла в тусклом предутреннем свете, худенькая, ссутулившаяся, молча скла
дывала мокрые простыни, и от нее веяло такой тоской… Рассказала я и про ко
стры, про камешки-стекляшки, про татуировки.
Луис прищурился.
Фрэн, сказал он. Фрэн… Сколько бы ей сейчас было?
Мне не надо ничего высчитывать.
Сорок пять.
И ты не знаешь, где она? Ц спросил он.
Понятия не имею.
Я могу порасспрашивать. Я знаю кое-кого из старой гвардии.
И вдруг, словно вспомнив что-то, широко улыбнулся.
Тетя Дол, глянь-ка.
Он расстегнул рубашку. Показал татуировку на груди Ц дракона. Не понима
ю, как это кто-то добровольно хочет себя калечить, но Луису это нравилось.

У Фрэн было написано ее имя Ц вот здесь, сказала я, вытянув правую руку. А з
десь Ц я показала левую Ц распятие.
Домашнего изготовления, да? Ц сказал он, беря меня за левое запястье. Смы
сл получился двойной, и мы засмеялись. Он не выпускал мою руку, и я ее не отн
имала.
Ты придешь на похороны, Луис? Ц спросила я.
Он посмотрел непонимающе. Значит, Селеста и этим ни с кем не поделилась.
На похороны нашей мамы Ц твоей бабушки. Завтра.
Как это? Ц сказал он. Как это?
Он наклонил голову Ц как голубь, высматривающий крошку. Он думал, он реша
л.
Приду, сказал он. Мы все придем.
И он взял меня под локоть.
Ну, вот почти и пришли, тетушка , сказал он и снова улыбнулся во
весь рот. Не так уж и страшно, а?

Я разрешила ему довести меня только до угла. Он не хотел уходить, все обора
чивался, а я махала ему рукой.
Точно дойдешь? Ц кричал он. Точно? Я ведь могу пригодиться. Мало ли что.
Селеста не хотела бы пускать его в дом. И я не знала, как бы прореагировала
Роза.

* * *

Она стоит на коленях посреди комнаты, кругом мешки, детские вещи, туфли, ве
шалки Ц две огромные кучи. Как на благотворительном базаре. Из-под крова
ти торчат серые лапы пса; он лежит там трупом. Роза поднимает на меня глаза
Ц вид у нее виноватый, смущенный, словно я поймала ее на чем-то постыдном.
От нее пахнет потом, на лбу грязные подтеки. И лицо как у маленькой девочки
.
Я весь день это разбирала, говорит она, разглядывая свои руки. И протягива
ет мне ладони Ц кончики пальцев измазаны типографской краской.
В основном один хлам. Я это выставлю мусорщикам.
Я ходила к Еве, говорю я. А еще встретила Селесту с сыновьями.
Она психованная, бормочет Роза.
Про кого она Ц я не понимаю.
Ты знала, что отца разыскивали за убийство? Ц спрашиваю я. Теперь мы с ней
равны. На этот раз ей не отвертеться.
А как же, говорит она, сваливая часть кучи в мешок. Еще Ц за изнасилование,
разбой и грабеж средь бела дня. Я ничего не упустила? Ты уж подскажи Ц она
наклоняется ко мне, продолжает нарочито высоким голосом: Ц Я внесу в спи
сок.
Роза, я не шучу.
Нет. Ты у нас такая доверчивая. Все примешь за чистую монету.
Она снова садится на корточки. Солнце скрылось; лицо ее в полумраке отлив
ает синевой.
Людей за что только не обвиняют. Чулок порвался? Гаучи виноваты! Ноготь сл
омался? Опять эти Гаучи! Он, Дол, много чего плохого сделал, говорит она, сгр
ебая с пола ремни и вешалки. Бил нас до полусмерти, оставил без гроша, в кон
це концов просто слинял. И это, по моему глубокому убеждению, худшее из пре
ступлений.
Она запихивает вещи в мешки, наваливается на них, чтобы утрамбовать.
Незачем ходить выяснять, что он такого натворил, Дол. Все это вот туточки.

Она завязывает на мешке узел.
А ты, Шерлок, этого до сих пор не понял?
И Роза рассказывает, как нашла его ремень. Больше она ничем делиться не го
това. Я этого не помню, но, когда ее слушаю, в животе у меня что-то переворач
ивается. Что-то мокрое и скользкое.
А вот это, я думаю, тебя заинтересует. Или тоже выбросить?
На линолеуме груда фотографий. Я наклоняюсь рассмотреть их: маленькая Се
леста, бесконечные мужчины в костюмах, улыбающиеся женщины. Четыре ребен
ка сидят рядком на диване. Наши имена написаны ручкой Ц Роза, Люка, Фрэн, Д
ол Ц и стрелочки к каждой.
Наверное, чтобы она не забыла, говорит Роза.
Меня больше всего интересует Фрэн. Она сидит, обняв меня за плечи, а глаза
получились смазанные Ц моргнула не вовремя. Тоненькая прядь волос в угл
у рта, а рот приоткрыт Ц она что-то говорит. Не помню что. Наверное, шутит. Ч
тобы я улыбнулась в камеру.
На полу рядом с Розой лежит открытая мамина сумка. Из ее недр вываливаютс
я другие истории: пожелтевший газетный снимок, на котором двое мужчин; де
тские четки, потемневшие от времени; выщербленные игральные кости. Мне э
то ничего не говорит. Старые рецепты блюд, которых я никогда не пробовала.
Рождественские открытки от людей, которых я не знала. Про Фрэн больше нич
его.
Вот, говорит Роза, наклоняясь к груде снимков. Ты здесь хорошо вышла.
Сквозь трещины на фотографии проглядывает кремовая бумага. Края обтреп
ались Ц ее часто рассматривали. Две маленькие девочки. На старшей засте
гнутый на все пуговицы клеенчатый плащик с белой отделкой, воротник заве
рнут, словно ее одевали второпях. Хоть фотография и черно-белая, сразу пон
ятно, что волосы у нее рыжие Ц они реют вокруг головы огненными язычками.
Через плечо у нее замшевая сумка, она вцепилась в замочек, сурово смотрит
в объектив. Похожа на кондуктора в автобусе. Не забудьте оплатить п
роезд!
Малышка с ней рядом плачет, вскинув вверх кулачки. Я даже не сразу понимаю
, что это я. Я внимательно изучаю снимок, подношу его так близко к глазам, чт
о крохотная левая ручка расплывается в белое пятно. На обороте нервным м
аминым почерком написано:

Люка, 2 года с Деллорес, Дорлорес, Долорес, 3 нед.

Мое имя дважды перечеркнуто и всякий раз написано по-другому, словно она
еще не привыкла к новому ребенку.
Это я, говорю я Розе.
Ага, усмехается она. Целиком и полностью.
Фантомная боль возвращается. Я никогда раньше не видела своей руки.

восемнадцать

В кино похороны обычно проходят на утопающем в зелени кладбище, под сень
ю старых деревьев. И обязательно идет дождь. Камера дает крупным планом л
иству или расплывчато ствол дерева, а затем отъезжает, чтобы показать фи
гуру в черном, стоящую поодаль от остальных скорбящих. Если это мужчина, т
о он медленно затягивается сигаретой, если женщина, то руки у нее прижаты
к груди, а на вуали поблескивают капли дождя. Когда я бреду по грязной троп
инке, которая выведет к маминой могиле, мне вдруг приходит в голову, что я
никогда прежде не бывала на похоронах. Наверное, мне везло.
Мы идем следом за священником и несущими гроб. Глаза их устремлены на жел
тую сосну гроба. На каждом черный галстук. Обветренные лица и одинаковые
перчатки Ц а то их можно было бы принять за горюющих близких.
Мамина могила на склоне холма, обращенного к ремонтным мастерским: сквоз
ь дымку тумана я ухитряюсь разобрать имя Перуцци. Вдалеке Ц размытые си
луэты жилого квартала. Машины едут по дороге, проходящей за кладбищем, не
сбавляя скорости Ц несмотря ни на близость смерти, ни на плохую видимос
ть. В конце дороги резкий поворот с неожиданным светофором, и тишину врем
я от времени прерывает резкий скрип тормозов. На другой стороне дороги
Ц россыпь цветочных киосков. Названия разные, а цветы одинаковые. Мужчи
на в костюме тормозит у обочины и мчится на ту сторону, рискует жизнью, что
бы купить в последнюю минуту венок тому, кто уже мертв. Я его не знаю. Я осма
триваю надгробья. У тех, за которыми ухаживают, стоят в вазах лилии, но по б
ольшей части цветы увядшие, засохшие. Я ищу таинственных незнакомцев, пр
ячущихся в кустах, только никаких кустов здесь нет. Никто нежданный не по
явился.
У нас пестрая компания. Мы с Розой в разных оттенках темно-серого. Миссис
Рили в истошно-синем пальто напоминает королеву-мать, к лацкану криво пр
иколота тронутая ржавчиной брошка. Селеста рядом с двумя сыновьями смот
рится крошечной. Она одета безукоризненно Ц в черное, разве что шляпа с в
ызывающе широкими полями. В тусклом свете дня поблескивает длинная цепо
чка ее сумочки. Джамбо постоянно проводит рукой по аккуратно прилизанны
м волосам. Его беспокоит туман; туч нет, а капли все равно падают. Луис, увид
ев меня, отходит от матери, идет, подскакивая, по жухлой траве. Он доходит д
о вершины холма, закуривает, отбрасывает носком начищенного ботинка кус
очки дерна.
Тетушка Дол! Ну, мы с вами попали!
Он стреляет глазами в Розу, снова смотрит на меня. И заговорщицки наклоня
ется к моему уху:
Мама вне себя. Вчера вечером вы должны были вернуться со мной. Ох и влетело
же мне!
Луис, ты разве не сказал ей Ц я осталась дома, с Розой.
Я показываю на Розу. Понятно, что они друг друга знают, но не общаются. Роза
небрежно почесывает подбородок, глядит в небо, а Луис рассматривает горя
щий кончик сигареты.
Ну, пошло-поехало, говорит он, щелчком отправляя окурок в траву.
Отец Томелти выдерживает паузу, глядит поверх наших голов, дожидаясь тиш
ины. Рот у него остается открытым. Мы переминаемся с ноги на ногу, Джамбо н
ервно кашляет, а потом мы оборачиваемся в ту сторону, куда смотрит священ
ник. Женщина в черном платке и темных очках. Она медленно поднимается по х
олму, словно притянутая его пристальным, неморгающим взглядом. Она прижи
мает руку в перчатке к груди, другую, подойдя к могиле, протягивает мне.
Бог ты мой! Ну и горка! Ц говорит она театральным шепотом. Кто-то нежданны
й все-таки прибыл: может, она и хотела замаскироваться, но сомнений в том, ч
то это Люка, нет.

Я не могу смотреть на гроб и не могу смотреть в яму. Я рассматриваю склонен
ные головы людей, делающих вид, что в эту минуту молчания они молятся за уп
окой души Мэри Бернадетт Гаучи, урожденной Джессоп. Селеста украдкой бро
сает взгляды на Люку, а Роза, стоящая напротив, ухмыляется ей. Священник ст
рого смотрит на Розу, и она поспешно делает строгое лицо. Голос отца Томел
ти колеблется от шепота до крика. Я слышу за спиной, как кто-то с присвисто
м выпускает дым: служащие похоронного бюро стоят на расстоянии, которое
сочли почтительным. Я, как они, ничего не чувствую. Я не понимаю, кто жив, кто
мертв. Думаю о списке, лежащем в кармане дорожной сумки. По крайней мере, т
еперь я могу вычеркнуть из него Люку.
Она стоит рядом, пахнет «Шанелью» и жевательной резинкой. На мертвенно-б
ледном лице Люки губы кажутся пламенно-алыми. Внезапно она меня толкает,
так быстро и незаметно, что это может быть случайностью. Я искоса смотрю н
а нее; она шепчет уголком рта:
Воскресная школа…
и вперивается взглядом в Розу.

* * *

Воскресная школа с отцом Стоуком, у которого одна нога была короче друго
й Ц в детстве болел полиомиелитом Ц и которого Роза, увидев его походку,
тут же окрестила отцом Стуком. Сзади ряса была облеплена жеваными бумажк
ами, вырванными из Библии; глаза за толстенными стеклами очком казались
рыбьими; он давал нам молоко из маленьких бутылочек и бутерброды с мясны
м паштетом. Но перед едой мы должны были помолиться. Он ставил нас в два ря
да Ц как мы сейчас стоим у маминой могилы, Ц и наши желудки нетерпеливо
урчали, пока он обращался к Господу Всемогущему.
Отче наш…
Да? Ц раздавался вдруг тоненький голосок, словно идущий с потолка.
Он изумленно поднимал глаза. Это была любимая Розина шуточка. Он каждый р
аз попадался.

Люка снова пихает меня в бок, и я едва успеваю заметить легкий кивок ее гол
овы. Миссис Рили неумолимо клонит в сон. Веки сами закрываются, голова кло
нится набок, едва не падает Розе на плечо, но тут миссис Рили вздрагивает,
встряхивается и глядит, распахнув глаза и судорожно моргая, на священник
а. У Розы руки сцеплены на животе, глаза закрыты, брови двумя благочестивы
ми арками рвутся к небу. Она напоминает мне братца Тука. Грудь ее вздымает
ся под пальто, и мне даже кажется поначалу, что она рыдает; но она открывае
т глаза, подмигивает нам и снова погружается в благоговейный транс. Свящ
енник умолкает, и слышится тихий смешок. Он кидает горсть земли на гроб. Сз
ади раздается сдавленный вздох. Еще горсть. Отец Томелти размашисто крес
тится, и Люка делает то же самое, утирая походя перчаткой нос. Она склоняет
голову, но смех рвется наружу, трясет ее взрывной волной, сливаясь с пригл
ушенным пофыркиванием Розы, Луиса, моим. И вдруг мы все начинаем хохотать,
смущенно и пронзительно Ц под холодным взглядом священника, под каплям
и тумана, падающими с неба.

Люка сбегает первой; едва стихает последнее «Аминь», и она уже мчится, пош
атываясь на шпильках, по грязи, будто за ней гонится сам Сатана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32