Прошу меня извинить, говорит она. Здесь я закончила.
Обе женщины прикрывают рты ладошками.
Ну что, Элис, тоже пойдешь крыльцо мыть?Ц спрашивает Делла.
А как же, хмыкает Элис. Я ж его каждое утро мою.

* * *

Мы идем вдоль железной дороги, мама и я. На мне новое коричневое платье и н
овый коричневый плащ. Сегодня днем меня отведут к О'Брайанам.
Дол, дождь начинается, говорит мама, повернув руку ладошкой вверх. Но нам в
едь дождь не страшен, правда?
Мы идем по насыпи, друг за дружкой. Дождь припускает, вода течет струйкой п
о капюшону, капли отскакивают от воротника. Мама впереди, ссутулилась. Ку
да мы направляемся, я не знаю, но что-то мешает мне об этом спросить. Я стара
юсь идти с мамой в ногу. Мы так бредем довольно долго, и дождь все сильнее, в
ода затекла мне за шиворот. Я дважды подвернула ногу. Где-то далеко вперед
и рельсы скрещиваются.
Гляди-ка, говорит она наконец и наклоняется, поднимая с земли камушек. Вер
тит его пальцами.
Кремень, говорит она. Кремнем можно высечь огонь.
Зачем? Ц спрашиваю я, и тут же понимаю, что задала неправильный вопрос. На
до было спросить «как», и тогда она бы мне объяснила. А я спросила, зачем на
м разводить огонь. Она показывает мне кремень, крутит его Ц здесь блести
т, а здесь Ц тусклый. Ногти у нее обломаны.
Он раскололся, говорит она. На две части.
Она опять наклоняется, приседает, а я гляжу поверх нее Ц на пелену дождя,
на кусты ежевики, дрожащие на ветру. Она кладет голову на рельсы. Некоторы
е выбирают такую смерть, но я этого в свои пять лет еще не знаю. Я знаю про ди
нозавров и поп-музыку, про праздник урожая, про Деву Марию и про то, как Хри
стос страдал за нас, но я не знаю про самоубийства и про то, что пассажирск
ий поезд может раздавить череп всмятку. Она улыбается мне с рельсов, к щек
е прилипла прядь волос, похожая на водоросли. Она встает, смахивает с лица
капли. Нету поездов, говорит она.

Мы бежим по дорожке к кусту ежевики. Мама осматривает его, поднимает нижн
ие ветки палкой. Внизу ягоды крупные, черные, едва дотронешься Ц соскаки
вают со стерженьков, только успевай ладошку подставлять. Она протягивае
т мне руку, уже всю в ягодных кляксах. На вкус ежевика водянистая. Это наш п
оследний день.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ


ожидание 2

Дом на месте, и спальня, которая была когда-то нашей общей, все та же: два ок
на на улицу, угловой встроенный шкаф, туалетный столик с трехстворчатым
зеркалом. На полу вытоптана дорожка от двери к окну. Обои поклеили потом, и
х рисунок Ц стилизованные цветы Ц похож на половинки луковицы или, при
определенном освещении, на бледный бутон остатков моей кисти. Я присажив
аюсь на край двуспальной кровати Ц теперь она уже не кажется такой огро
мной, Ц и железная рама холодом прожигает насквозь джинсы, кожу, кости. П
од окном стоит сундук. Я жду, пока глаза привыкнут к темноте, жду, когда его
очертания отделятся от стены и тени и он станет самим собой Ц длинным, ни
зким, продолговатым. Он принадлежал моему отцу, а теперь станет моим: я зая
вляю на него свои права. Я возьму, что смогу. Спустилась тьма. Пока длится о
жидание, я снова вспоминаю.
Когда я родилась, меня положили в этот сундук.

* * *

Я отправилась в путь в среду днем, когда получила от социальных служб пис
ьмо, где сообщалось, что моя мать умерла. Я положила в сумку смену белья и д
ве странички из библиотечного телефонного справочника Ц там были пере
числены все Гаучи Кардиффа. Похороны были назначены на утро пятницы. Я не
знала ничего, и мне нужно было время. Я представила всех своих сестер, сост
арила их, наделила семьями, проиграла в уме их жизни. Селеста, Марина, Роза,
Фрэн, Люка Ц скользкие, как новая колода карт. Мы никогда не поддерживали
связь: не знаю уж, по чьей инициативе. К тому времени, когда я пошла в новую ш
колу, я уже была единственным ребенком. У моих подруг были братья и сестры
, а у меня сны: вот Люка с Розой надо мной издеваются, а вот Селеста Ц холодн
ая и далекая, я даже лица ее никогда толком не могла разглядеть. Просыпала
сь я спеленатая, потная, задыхающаяся. Со временем кошмары ушли, осталась
только Фрэн, какой я ее помнила: стоит ссутулившись в предутреннем свете
и молча складывает одеяло.
Вся остальная колода тоже казалась далекой Ц отец, Сальваторе, Джо Медо
ра. Валет, джокер, король. В последний раз я видела отца в вечер Селестиной
свадьбы. И наверняка знала лишь одно: я больше никогда не увижу маму.

Внизу мерцал в неровном свете Кардифф. В лучах заходящего солнца кипели
оранжевыми клубами облака, и воздух был после дождя влажным и чистым. Я не
была готова к таким краскам. Прежде все было серым: тусклый перламутровы
й глянец, свинцовые дома, вонь речушки Ц как уголь на ветру. Были пронизыв
ающе-острые моменты: походы на пирс глядеть, как причаливает корабль, оди
н раз Ц в цирк, бесконечно много раз Ц в больницу, а еще вечерние поездки
к Карлотте на дребезжащем трамвае: сидишь тихонечко и смотришь, как мама
спорит с кондуктором о плате за проезд. Встречались люди, которых маме пр
иходилось избегать, и мы искали укрытие в проулках и подворотнях, где она,
глядя на меня, прижимала палец к губам. Мы стояли, прижавшись друг к другу,
и ждали, пока опасность минует. А все прочее затянуто пеленой времени.

Теперь же город стал деловым, подтянутым, целенаправленным. В очереди на
такси какая-то женщина оттолкнула меня и пролезла вперед. Я молча отступ
ила в сторону и ждала реакции окружающих Ц будто я маленькая девочка, бу
дто взрослая я осталась в Ноттингеме, где все хорошо и спокойно.
Будешь здесь стоять, вообще такси не дождешься! Давай сюда, красавица! Ц
крикнул с той стороны улицы водитель такси-малолитражки, решивший перех
ватить клиента. Он был в клетчатой кепке и белой майке Ц на два размера ме
ньше, с нарисованным на ней ковбойским сапогом. Под тонким трикотажем Ц
примятый куст кудрявых волос, как набивка старого дивана. Хмурясь и улыб
аясь одновременно, он усадил меня на заднее сиденье.
И куда ты меня потащишь? Ц пошутил он.
Я сообщила ему, куда мне надо.
Ты ничего не путаешь? В той стороне ведь всё снесли.
Моя мама там живет до сих пор, сказала я.
Он навел справки по рации.
Попробуем подъехать поближе, пообещал он.
Мы тащились по забитой машинами Сент-Мэри-стрит. Заметив просвет, он свер
нул на еще пустое новое шоссе. Из окошка я видела свежий черный гудрон, осл
епительно белую разметку, ленту дорожных конусов. Молодые деревца у доро
ги трепетали в вечернем свете. По пути водитель показывал мне достоприме
чательности.
Вон там, справа, Ц оптовая ярмарка… Еще минута, и покажется Бьют. Здесь та
ких чудес понастроили. Вот какая у нас биржа Ц загляденье!
Я опустила стекло, запахло пеплом, а потом потянуло солью. Запах, который я
знала и забыла: запах прилива, кожа возлюбленного, солоноватая на вкус. Вд
алеке дергался заводной игрушкой экскаватор, ослепительно желтый на фо
не поблескивающего моря. Крохотные чайки как клочки бумаги трепыхались
на ветру: видно, там что-то копали.
Мы свернули со строящегося шоссе в жилые районы, проехали квартал, друго
й, запах соли ушел, и слышался только хруст кирпича. Небо между крышами был
о низким и тяжелым. Такси ползло еле-еле.
Это все обречено, сказал он.
Я искала взглядом людей. На углу стояли две девчонки, руки в рукава; бледне
нький малыш в одном только красном пуловере выскочил из двери дома, а всл
ед ему несся крик другого. Водитель остановился у тротуара.
Ближе не подъехать Ц разве что кругом.
Ничего, и так хорошо, сказала я. Но хорошо не было: я думала о тех, кто, быть мо
жет, до сих пор здесь, Ц о Еве, о семействе Рили из соседнего дома, о Джексо
нах. Наверное, водитель прав, и скоро на этом месте будут одни развалины. О
н взялся за ручку моей сумки, вытащил ее. Протянул мне карточку Ц «Такси К
арла» Ц и улыбнулся.
Понадобится куда, звоните, сказал он.
Заморосил дождик Ц мелкий, и не поймешь, то ли дождь, то ли туман: совсем ка
к прежде.
Я пыталась сообразить. Там, где некогда была лавка Эвансов, выросли призе
мистые коттеджи желтого кирпича. За ними Ц четкие контуры гостиничного
комплекса, недостроенная автостоянка, балка, болтающаяся на стрелке кра
на. Улицы словно вымерли, окна разбиты, двери заколочены. Табличка с надпи
сью «Лауден-плейс» забрызгана золотой и зеленой краской из баллончика.
В конце проулка была раньше Площадь, но теперь я увидела только помятые в
орота гаражей, фонарь, из которого выпотрошенными кишками торчали прово
да, и лошадь, пасущуюся на клочке куцей травы. Я шагнула к ней, протянула ру
ку. Мы глядели друг другу в глаза, но тут она отпрянула в сторону Ц наскол
ько позволяла веревка. Из верхнего окна типового дома послышался крик:
Эй, вы! Не троньте ее!
Голос был детский. Из окна высунулся мальчишка лет восьми.
Да я ничего не делаю, сказала я.
Давай вали отсюда! Шлюха!
Бежать мне не хотелось. За угол, по проулку, на Ходжес-роу. На двери дома ном
ер два Ц маминого дома и моего Ц слой грязи. Она потемнела от дождя. Штор
ы в столовой расходились посередине. Там никого не было.
А тупик по-прежнему заканчивался стеной. На обочине стояла машина, уперш
ись капотом в дверь последнего дома. Ева жила в среднем доме. Я постучала,
подождала, присев на корточки, приоткрыла щель почтового ящика. Внутри б
ыло темно и пусто, только из комнаты в конце коридора сочился свет. Дверь б
ыла занавешена куском зеленого брезента, похожего на поникший флаг. Из-п
од него выглядывала пара ног. Я прижалась ртом к щели и крикнула:
Ева! Мистер Амиль!
Ноги исчезли.
Я дочка миссис Гаучи! Ц крикнула я. Мне нужен ключ!
Но шагов не послышалось, цепочка не звякнула. Я снова нагнулась посмотре
ть и увидела, что ноги снова замерли в дверном проеме.
В окне дома Джексонов стояла картонка, на которой была изображена немецк
ая овчарка с высунутым языком. «Здесь живу я!» Ц гласила она. Я нажала на з
вонок, но он молчал, только на грязной кнопке остался след моего пальца. Од
но из верхних окон было заколочено, другое разбито Ц в нем болтался кусо
к серой сетки.
Нету там никого, раздался голос за моей спиной. Съехали они.
В дверях дома номер четыре стояла женщина. Увидев меня, она охнула и прижа
ла руку к груди.
Бог ты мой! Мэри!
Старушка эта оказалась той самой миссис Рили, которая была нашей соседко
й и тридцать лет назад. Она пригляделась повнимательнее, разглядела и мо
е лицо, и руку. Представляться мне было не нужно.

Миссис Рили принесла фонарь, опустилась на колени на крыльце маминого до
ма. Я было подумала, что она собирается произнести молитву, но она уперлас
ь плечом в стену, засунула руку в почтовый ящик. Вытащила оттуда длинный г
рязный шнурок с ключом. Его бороздка сверкнула, как лезвие ножа.
Я тебе покажу, где что, сказала она и добавила, повернувшись ко мне: Только
ты там ничего не найдешь. Ничего стоящего. Словно я ее в чем-то
обвиняла.
Раньше надо было потянуть дверь на себя, сказала я. Но ключ легко повернул
ся в замке.
Ей его еще когда починил и, сказала она, открывая дверь в мой до
м.


тринадцать

Газ отключен, и здесь холодно. В чулане под лестницей свалены в кучу туго н
абитые пластиковые мешки, из них лезут тряпки, что-то острое дырявит им ра
збухшие бока. Миссис Рили включает фонарик, его изломанный луч шарит под
лестницей, и от того, как свет плавает по стенам, у меня сводит живот. Вот ко
робка со старой обувью, битой посудой, кусками угля. Я поправляю торчащее
картонное ухо Ц убираю, чтобы не мешалось, прикрываю дверцу чулана, на ко
торой темнеют отпечатки маминых пальцев. Красный огонек в углу лениво мн
е подмигивает; это новый счетчик, электронный. Идущий от него кабель прип
орошен рыжей пылью. Помню, как раньше в счетчик кидали шиллинги. Я сидела т
ут и смотрела на крутящееся в окошечке колесико, считала, через сколько с
екунд красная полоска появится снова.
Давай-ка лучше я, говорит миссис Рили и отстраняет меня.
Она отдает мне фонарик, а сама лезет на мое место. Я стою за ней, навожу луч н
а кучу мешков в глубине.
Держи фонарь ровно, кричит она. Здесь темно, как в аду.
Она пригибается, утыкается в мешки, находит газовый вентиль.
Ну, вроде всё! Должен работать.

Газ включили, в столовой все сильнее пахнет пылью. Под окном, где раньше бы
л стол, а на нем куча стираного белья, «Криминальные новости», мой альбом д
ля рисования, теперь стоит кровать. Миссис Рили осторожно присаживается
на краешек, смотрит на руки Ц они в пыли. Рядом с ней лежит посудное полот
енце с красной надписью «Ирландский лен» по краю.
Вот, возьмите, Ц протягиваю я ей полотенце.
Нет уж. Им ей подбородок подвязывали.
Она смотрит на меня пристально. Хочет что-то рассказать, но я не собираюсь
спрашивать. В библиотеке я часто таких вижу: сидят в завязанных под подбо
родком платочках за столом, заваленным газетами, и с упоением читают нек
рологи. Приносят с собой термосы с чаем и завернутые в фольгу бутерброды.
Для них это вроде пикника. Миссис Рили из их числа. Может, и мама была такой.

Она кладет полотенце на колени, разглаживает ладонью складки Ц словно к
ошку гладит.
Ваше, да? Ц догадываюсь я.
Моё.
Она складывает его, разворачивает, снова складывает.
На рынке на фунт три штуки. Только качество не то.
Поворачивает голову, смотрит на подушку.
Красивая была женщина твоя мама. Даже под конец.
Берет фонарик, поднимается с кровати, аккуратно кладет полотенце на покр
ывало. Оно остается в уголке моего сознания; теперь оно означает нечто др
угое.
Надо его свернуть в трубочку, говорит она доверительно. Туго свернуть, и п
од подбородок. Чтобы челюсть закрепить.
Рука ее поднимается к шее, скользит по складкам кожи. Она скалится, обнажа
я зубы.
Здесь ценного ничего нет, говорит она. Ни денег, ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32