– Да. Там вы и познакомились с Эндрю, верно?
– Все правильно.
– А также с Ллойдом Дэвисом и его женой.
– Да.
– Эндрю с трудом вспомнил Дэвиса.
– За память Эндрю я не в ответе.
– Вам не кажется странным, что Салли рисовала свои картины исключительно в черно-белой гамме, и этот комитет, который вы организовали…
– Я его не организовывала.
– Ну, та дама с Фэтбэка. Этот комитет состоял из черных и белых граждан, обеспокоенных…
– Да, мы действительно были обеспокоены. Вы пытаетесь высмеять все это, мистер Хоуп. А мы на самом деле были обеспокоены тем, что случилось, мистер Хоуп. Серьезно обеспокоены.
– Комитет назывался «орео»?
– Нет.
– Тогда что же это такое?
– Понятия не имею.
– Так называлась группа, которую вы организовали после развала комитета?
– Не знаю, что это такое, сто раз вам повторяла.
– Видели вы ту картину, которая висит в спальне Дэвиса?
– Мне не приходилось бывать у Дэвисов.
– А Дэвис сюда захаживал?
– Я не жила здесь, когда «орео»…
Она не докончила фразы.
– Да, мисс Рейнольдс?
– Я тогда не жила здесь.
– Угу.
– Не жила!
– Угу.
– У меня была квартира над магазином.
– Угу. Что вы только что хотели сказать?
– Ничего.
– Относительно «орео»?
– Ничего.
– Картина, которую я видел в спальне Дэвиса…
– Мне кажется, вам лучше уйти, мистер Хоуп.
– …на ней нарисована белая женщина, которая не совсем обычным способом занимается любовью с чернокожим мужчиной.
Китти растерянно заморгала.
– Если вам уже известно… – начала она и опять не закончила фразы.
Я молчал.
– Вам хочется, чтобы у меня были неприятности? – спросила она. – Вы пытаетесь и меня втянуть в это дело?
– Уверяю вас, вы ошибаетесь.
– Тогда какое значение имеет, участвовала я в «орео» или нет?
– А вы участвовали?
– А какая, черт побери, разница? Почему бы вам не задать себе вопрос, по какой причине ваш драгоценный клиент убил жену, почему бы вам не спросить об этом у него? Я расскажу вам, мистер Хоуп, почему Джордж убил ее. Потому что узнал о Мишель всю правду, вот почему. А потом убил Салли, потому что все началось в ее доме, все началось с этой троицы.
– Какой троицы?
– Я подумала, что вам уже все известно. Вы же видели картину, я решила, что вы…
– Нет.
– Тогда забудьте об этом.
– Вы зашли уже слишком далеко, мисс Рейнольдс.
– Я зашла слишком далеко в ту минуту, когда поддалась на их уговоры…
Она опять замолчала.
– Рассказывайте.
– Чего вы добиваетесь: чтобы я рассказала со всеми подробностями, мистер Хоуп? Хотите посмотреть порнофильм? У нас был свой маленький клуб, понятно? Началось с Мишель, Салли и Ллойда, а потом привлекли и Эндрю, а однажды вечером спросили меня, не хотелось бы мне присоединиться к ним, я и согласилась. Поначалу нас было пятеро. Трое – на постели, двое – Ллойд и я – на матрасе.
– На том, который на полу?
– Да.
– Дальше.
– Хватит.
– Нет, не хватит.
– Ладно, слушайте, – сказала, тяжело вздохнув, Китти. – Поначалу мы с Мишель были единственными белыми женщинами. Но в комитет входило много других белых, и мужчин и женщин, и в конце концов, когда комитет распался, они перебрались в «орео».
– И сколько же их было?
– В «орео»? Когда наш клуб процветал? Человек двенадцать, наверное.
– Леона тоже входила?
– Только вначале. Потом пристрастилась к героину.
– Джордж Харпер бывал на этих…
– Джордж? Эта обезьяна? Не смешите меня! Он и не подозревал даже, что происходит. Он ведь не сидел дома, ездил, торговал своим барахлом, а жена его в это время развлекалась. А почему, по-вашему, мистер Хоуп, Джордж убил ее? Да потому, что узнал всю правду, вот почему.
– А что за история с этими картинами?
– Салли подарила по картине всем, кто входил в «орео». Вы ведь видели у Дэвиса ту, на которой Мишель с Ллойдом? Как-то ночью они позировали для Салли, по-моему, это было на Фэтбэке, Салли была в ударе и сделала набросок с Мишель и Ллойда. А потом нарисовала картину. У меня до сих пор валяется где-то мое «орео». На моей картине – пантера. Черная пантера. Пожирает беленького котенка.
Я молча кивнул.
– Вам все ясно, мистер Хоуп? – спросила она. – Есть еще вопросы, господин адвокат?
– Только один, – сказал я и, помолчав, спросил: – Зачем?
– Зачем? Отвечу вам, мистер Хоуп. Сначала это был как бы способ общения. Комитет распался, мы ничего не добились и поддерживали между собой отношения таким вот способом. Хотели доказать, что нам наплевать на цвет кожи, доказать, что в постели не имеет значения, кто белый, а кто черный, у нас это не принималось в расчет. А потом…
Она пожала плечами.
На губах у нее появилась задумчивая улыбка.
– Это так возбуждало, – сказала она, – так сильно действовало.

Глава 12

Уже наступила пятница, третье декабря; стрелки на моих часах показывали 12.06, когда я набрал номер домашнего телефона Блума. Я мстительно представлял себе, как мой звонок прервет его супружеские утехи, поделом ему: долг платежом красен. Но, судя по его сонному голосу, Блум спал сном праведника.
– Мори, – сказал я, – это Мэттью.
– Кто? – переспросил он.
– Мэттью Хоуп.
– А-а. Да, – пробормотал он. Я подозреваю, что он пытался разглядеть стрелки циферблата на часах рядом с кроватью. Или, может, на своих наручных часах. Может, Блум спал не снимая часов? Интересно, у него такие же красивые часы со стрелками, как у меня? На моих нажимаешь кнопочку – и циферблат освещается.
– Мори, – начал я, – у меня только что состоялась очень интересная беседа с Китти Рейнольдс.
– Китти – кто?
– Рейнольдс.
– Кто это, черт побери?
– Послушай, пора бы тебе запомнить ее имя.
– Мэттью, уже полночь, больше полуночи, я давно лег. Если у тебя настроение позабавиться…
– Китти была любовницей Эндрю Оуэна, Мори. Из-за этого Салли развелась с ним.
– Прекрасно, – сказал Блум, – и что из этого?
– Из этого много чего следует.
– Так рассказывай, наконец, – взмолился Блум.
– Так и быть.
И я рассказал. Обо всем. О комитете, о картинах, об «орео» – обо всем. Мори слушал не перебивая. Из трубки до меня доносилось его ровное дыхание. Я закончил свое повествование, но он по-прежнему молчал. Я уж решил, что он заснул, убаюканный моим голосом.
– Мори? – позвал я.
– Слушаю, – отозвался он.
– Что ты думаешь обо всем этом?
– Думаю, что следует задать несколько вопросов Ллойду Дэви-су, – сказал он.

* * *

Пятница – самый длинный день недели.
Эта пятница, пока я ждал сообщений из полиции о Ллойде Дэвисе, показалась мне самой длинной из всех. В свою контору я вернулся к половине одиннадцатого, закончив дела в суде. Меня уже поджидала в приемной супружеская пара – Ральф и Агнес Уэст. Ральф – племянник нашего старого клиента, который недавно скончался, не оставив завещания, а прямых наследников у него не было. После его смерти супруги несколько раз звонили мне, интересовались, не пора ли им являться за своей долей наследства. Каждый раз я повторял им одно и то же. Но по телефону у меня уходило на это не больше пяти минут. А сейчас наша беседа длилась почти час, потому что оба супруга: а) не блистали умом и б) были преисполнены решимости урвать кусок пожирнее.
– Существуют определенные правила, без соблюдения которых нельзя приступать к разделу имущества, – механически я повторял одно и то же в сотый раз.
– Какие такие правила? – придирчиво спросил Ральф. Физиономия у него была недовольная, да к тому же и небритая. Он сидел на краешке стула, крепко сжав колени, как будто до смерти хотел в туалет. Жена его, с такой же недовольной физиономией, сидела рядом и при каждом его слове кивала в знак согласия. Ее светлые волосы были стянуты в тугой узел на затылке.
– Как я объяснял вам по телефону, – бубнил я, – сначала завещание утверждает суд, затем рассылают уведомления всем наследникам и кредиторам и, наконец, выплачивают налог на наследство. Все эти вопросы необходимо уладить до распределения наследства.
– Об этом вы говорили две недели назад, – ворчливо заметил Ральф, а Агнес поспешно кивнула. – Дядя Джерри умер тринадцатого ноября, в пятницу, – пятница, тринадцатое число, – прошло уже три недели, а мы все еще в глаза не видали наших денег.
– Я уже вам сказал…
– Ведь речь идет о большой сумме, – прервал меня Ральф, – а мы все никак не можем получить своих денег. – Агнес кивнула.
– Состояние покойного оценивается в десять тысяч долларов, – сказал я, – эту сумму предстоит разделить поровну между всеми наследниками…
– Надо было ему оставить завещание, – обратился Ральф к Агнес. Агнес кивнула.
– Но он этого не сделал, – напомнил я.
– Старый дурак, – сказал Ральф. – Если бы оставил завещание, нам бы не пришлось делиться со всеми этими тупицами.
Как человек воспитанный, я промолчал, хотя Ральф с Агнес потеряли последние остатки разума в тот момент, как узнали о смерти дорогого дядюшки Джерри.
– Так сколько времени все это протянется? – спросил Ральф.
– От четырех до шести месяцев, – ответил я.
– Что? – негодующе воскликнул он.
– Что? – как эхо, повторила Агнес.
– От четырех до шести месяцев, – бесстрастно повторил я.
– Бог ты мой! – воскликнул Ральф, а Агнес кивнула. – Какого черта возиться столько времени с этим делом?
Мне пришлось еще раз повторить все сначала: утверждение завещания судом, уведомление других наследников и кредиторов, выплата налога на наследство, – пункт за пунктом, загибая при этом пальцы; я так медленно и подробно объяснял все детали, что пара дрессированных шимпанзе давно бы все усвоила, а Ральф по-прежнему недоуменно качал головой, а Агнес неустанно кивала, как китайский болванчик.
Только в 11.20 мне удалось отделаться от них. Тут же позвонила Синтия: со мной хотел переговорить адвокат Хейгер. Хейгер жил в Мейне, по решению суда он должен был взыскать пятьдесят тысяч долларов с одного из жителей Калузы, Хейгер просил меня помочь ему получить эти деньги. Я попросил переслать мне документы, чтобы представить их в суд, и пообещал сделать все от меня зависящее, чтобы уладить это дело. Потом позвонил один из местных писателей. Его книга, по самым скромным подсчетам, разошлась тиражом не менее двенадцати тысяч экземпляров, автор не получил от своих издателей ни пенни, кроме небольшого аванса. Фирма не отвечала на жалобы и просьбы автора произвести окончательный расчет и выплатить причитающийся ему гонорар. Я сказал, что для начала отправлю им письмо с требованием произвести окончательный расчет и выплатить потиражные, – на самом деле в разговоре с автором я был предельно краток: «Не волнуйся, я надеру им задницы», – сказал я.
Не прошло и десяти минут, как опять раздался звонок Синтии.
– На шестом канале бродячая цыганка, – сообщила она.
– Что?
– Так она представилась. Кочевая цыганка. Из Мехико-Сити. Похоже, ваша дочь.
Я нажал на пульте светящуюся кнопку.
– Джоан, – спросил я, – с тобой все в порядке?
– Кто тебе сказал, что это я? – спросила Джоан.
– Синтия догадалась. Все в порядке?
– Да. Но мы скучаем без тебя. А еще шоферы такси в Мехико все поголовно мошенники. И мы не попали в музей, потому что был праздничный день, ну вроде как выходной, знаешь, в тот большой археологический музей, куда ты велел обязательно пойти. Ни один гид здесь не говорит по-английски, только по-испански, мне надо заниматься в школе испанским, пап, а не французским, чего ты хочешь.
– Как ты хочешь.
– Ага, как. Мы смертельно скучаем по тебе, пап, я и Дейл. Местоимения «I», «me» («я») полагается ставить в конце, после перечисления других лиц.


Я почувствовал, что лучше не исправлять стилистических погрешностей в речи моей дочери. Попадались ведь молодые люди, имевшие степень доктора философии, которые сплошь и рядом использовали именно такие обороты: «Я и…»
– А как Дейл?
– Ах, папа, она просто душечка. Мы вчера так классно провели время в Коочимилко, – это там, где катаются на таких маленьких лодочках, украшенных цветами, знаешь? И можно плыть по всем каналам, только не на веслах, а отталкиваться шестами, у лодочников такие длинные шесты, которыми отталкиваются от дна. Пап, знаешь что? Одну лодку звали Джоан! У всех лодок есть имена, понимаешь? И на одной лодке было написано «Джоан»! А вот Дейл не было, то есть ее имени не было ни на одной лодке, Дейл сфотографировала ту, с моим именем. Здорово, правда?
– Очень здорово, – подтвердил я. – Дейл с тобой? Нельзя ли мне поговорить с ней?
– «Можно мне поговорить с ней», папа, – поправила меня Джоан и, готов держать пари, расплылась при этом в улыбке, одержав надо мной победу. – Секундочку.
Я подождал.
– Привет, – раздался голос Дейл.
– С тобой все в порядке?
– Скучаю по тебе.
– Я тоже.
– Мы звоним потому…
– А я-то решил, что вам ужасно захотелось услышать мой голос.
– Конечно, и это тоже, – сказала Дейл, – но, кроме того, решила напомнить тебе, что мы вылетаем завтра, наш рейс «Дельта» двести тридцать три, будем в Калузе в шестнадцать ноль пять.
– У меня это записано на календаре, – успокоил я ее. – А также выжжено каленым железом на лбу.
– Я правда очень скучаю по тебе, Мэттью, – повторила Дейл.
– Я тоже, – ответил я. – Дейл, на пульте опять загорелась лампочка. Возвращайся побыстрее.
– «Дельта», номер двести тридцать три.
Наступил полдень самого длинного дня в моей жизни.

* * *

Морис Блум позвонил мне только в восемь вечера. Домой.
– Мэттью, – сказал он, – Дэвис здесь, в Калузе. Мы вот что сделали: позвонили ему в Майами и объяснили, что пытаемся поприжать Харпера по некоторым пунктам его алиби; были бы весьма признательны, если бы Дэвис согласился приехать сюда и помочь нам. Пообещали оплатить ему авиабилет и поселить его здесь, в мотеле, одним словом, устроить торжественную встречу. Он заглотнул наживку, что уже подозрительно, верно? Я хочу сказать: почему бы ему не предложить нам приехать туда, если нам не терпится поговорить с ним? Так или иначе, Дэвис сейчас здесь, в одном мотеле, и приедет к нам в управление ровно в одиннадцать утра. Я его спросил между делом, не будет ли он возражать, чтобы при нашем разговоре присутствовал адвокат Харпера, и Дэвис ответил, что с удовольствием подтвердит все, что уже говорил тебе раньше, в Майами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30