Женщина одета в японское кимоно, расшитое цветами и перехваченное в талии ярко-красным плетеным поясом. Она не повернула головы, когда я вошел в комнату, дверь с сеткой с шумом захлопнулась за моей спиной. Женщина не отрываясь смотрела на проигрыватель, где крутилась пластинка Билли Холидея, как бы пытаясь глазами уловить каждый звук.
На краю стола, рядом с креслом, лежали разорванный пергаминовый пакетик и ложка с почерневшим углублением. На полу валялся шприц для подкожных инъекций. Пластинка закончилась. В комнате раздавалось только шуршание крутившегося вхолостую диска. Казалось, мое присутствие встревожило женщину. Обернувшись, она посмотрела на меня.
Кожа ее по цвету напоминала нерафинированный сахар: такой оттенок возник в результате смешения рас во многих предшествовавших поколениях. Карие, с влажным блеском, как черная патока, глаза глубоко запали. Высокие скулы, патрицианский нос и большой, благородно очерченный рот свидетельствовали о том, что когда-то она была красива, но бесформенное тело, покоившееся в мягком кресле, казалось болезненно-хрупким, а внимательно изучавшие меня глаза были мертвы.
– Привет, – произнесла она.
Стало почти темно, в комнате сгустились сумерки. Женщина даже пальцем не пошевелила, чтобы зажечь настольную лампу. Единственный звук, раздававшийся в комнате, был скрип иголки по заигранной пластинке.
– Ищу вашего мужа, – сказал я.
– Его здесь нет, – ответила она.
– Не знаете, где его найти?
– Нет.
– Миссис Дэвис…
– Пожалуйста, снимите пластинку, – попросила она, с трудом подняв руку и вяло указав пальцем на проигрыватель. Я прошел через комнату и выключил проигрыватель.
– Как вас зовут? – спросила она.
– Мэттью Хоуп.
– Ах да, Хоуп.
– Заходил к вам на прошлой неделе…
– Да, да, Хоуп, – повторила она.
– С вами все в порядке?
– Прекрасно себя чувствую, – ответила она.
– Не знаете, когда вернется муж?
– Не могу сказать. Понимаете, он то приходит, то уходит.
– Когда ушел?
– Не знаю. То приходит, то уходит, – повторила она.
– Знаете, куда ушел?
– В армию скорее всего.
– В армию? Что вы хотите сказать?
– Понимаете, он ведь резервист. То и дело уезжает куда-то с резервистами, кому только это интересно? – сказала она, раздраженно махнув рукой, как бы давая понять, что ей и одной хорошо, но рука тут же безвольно упала на стол. – Сделайте мне одолжение, а?
– Конечно.
– Это уж очень сильная дрянь, приятель.
– Что вам нужно?
– Какая-то сильная дрянь. Немало стоит, но зато, приятель, полный кайф. Окажите услугу.
– Конечно.
Она кивнула, а потом, так и не успев сказать, какой же именно услуги ждет от меня, закрыла глаза, опустив голову на грудь, и унеслась в более высокие и разреженные слои атмосферы, чем те, где летали самолеты компании «Сануинг». Я посмотрел на нее. Дыхание неглубокое, но ровное. В комнате стало совсем темно, я с трудом различал во мраке ее силуэт. Включил настольную лампу, и в этот момент зазвонил телефон.
Я вздрогнул, резко обернувшись, будто у меня под ухом раздался выстрел. Звонок доносился из другой комнаты, видневшейся в распахнутую дверь, – очевидно, из кухни: в свете, падавшем из гостиной, смутно вырисовывались лишь раковина и холодильник. Телефон не умолкал.
– Все в порядке, – пробормотала женщина у меня за спиной. Телефон надрывался в тишине дома.
– Все в порядке, все в полном порядке, – повторила женщина и, сбросив оцепенение, безуспешно попыталась подняться, но тут же снова расслабленно опустилась в кресло. – Ух, – прошептала она, – вот это кайф.
Телефон снова зазвонил, потом наконец умолк.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно сказала она, посмотрев на меня с таким видом, будто только сейчас обнаружила мое присутствие. Она безвольно развалилась в кресле, свесив руки и вытянув ноги; полы кимоно распахнулись, обнажив бедра со следами уколов.
– Эй, окажите мне услугу, ладно? – попросила она. – Дайте стакан воды. Помираю просто от жажды.
Я вышел в кухню, нашел в сушилке чистый стакан, налил воды и вернулся. Она залпом осушила стакан, потянулась, чтобы поставить его на стол, но, так и не дотянувшись до стола, выпустила из рук. Я не успел подхватить стакан, он упал и разбился.
– У-ух, – сказала она, улыбнувшись.
– Вам лучше? – поинтересовался я.
– Все в порядке, приятель, – ответила она. – У-ух.
– Давайте немного побеседуем.
– Спать хочу, приятель.
– Еще рано, – возразил я. – Миссис Дэвис, постарайтесь точно вспомнить, что сказали Джорджу Харперу в то воскресенье, когда он приезжал к вам?
– Давненько это было, приятель.
– Не так уж давно. Попытайтесь вспомнить. Джордж спросил, где ваш муж…
– Угу.
– И вы сказали, что мужа нет, он на сборах.
– Там Ллойд и был.
– Что еще сказали Джорджу?
– Это все.
– Вы сказали, где ваш муж?
– С резервистами.
– Нет, куда уехал?
– Не знала куда.
– А куда он ездит обычно?
– В разные места, куда начальство велит.
– Какое у него подразделение? Военной полиции?
– Нет, нет.
– Тогда какое же?
– Артиллерийское.
– Какое именно?
– Откуда я знаю?
– Вы сказали Джорджу Харперу…
– Не знаю, что сказала ему, – прервала она меня. – Приятель, вы должны извинить меня, мне надо вздремнуть.
– Миссис Дэвис, постарайтесь вспомнить, сказали вы ему…
– Не могу, – оборвала она меня и, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла, попыталась подняться. Тут на глаза ей попался шприц, валявшийся на полу, опустившись на колени, она подобрала его и заботливо положила на стол рядом с ложкой, а затем вышла из комнаты. Телефон зазвонил снова, когда она проходила мимо кухни, но, лениво заглянув в открытую дверь кухни, женщина направилась по коридору мимо, очевидно, туда, где находилась спальня. Телефон настойчиво звонил. Я пошел за ней по коридору и остановился в дверях спальни. Она, не зажигая света, сидела на краю кровати, стаскивая с ног домашние туфли. Сбросив одну на пол, принялась за другую. Телефон продолжал звонить.
– Не хотите поднять трубку? – спросил я.
– Да этому конца нет, – ответила она. – Отправляйтесь-ка домой, мистер, мне надо поспать.
– Одну только минутку, – попросил я. – Пожалуйста, попытайтесь вспомнить…
– Ничего не получится.
Телефон все еще звонил.
– Миссис Дэвис, говорили вы Джорджу Харперу, что ваш муж приписан к артиллерийскому подразделению?
– Может быть.
– Постарайтесь вспомнить поточнее.
– Отправляйтесь домой, – пробормотала она.
Я не хотел, чтобы она снова впала в забытье. Дотянувшись до выключателя около двери, я зажег свет. Первое, что бросилось в глаза в режущем свете лампы, – громадная картина над кроватью.
Картина кисти Салли Оуэн.
Телефон вдруг умолк.
В доме опять воцарилась тишина.
Леона Дэвис лежала, растянувшись на кровати, и, щурясь от яркого света, прикрывала глаза рукой.
– Погасите свет, слышите? – попросила она.
Я уставился на картину. Картина написана маслом, выдержана целиком в черно-белой гамме, в такой же манере выполнены и другие работы Салли: та, что висела в ее спальне, и та, которую нашли в гараже Харпера. Но на этот раз, изменив своей манере, Салли, казалось, выразила самое сокровенное.
По Фрейду (как позднее объяснила моя дочь), на первой стадии тайные желания объекта психоанализа выражаются в символах. Однако, если их не удается воплотить в жизнь, желания эти приобретают все более яркую форму выражения, пока наконец вожделенный объект не будет воплощен почти с документальной точностью. Сюжеты картин Салли Оуэн, казалось, претерпевали определенные изменения: сначала неодушевленные предметы вроде шахматных фигур или солонки с перечницей, затем появились предметы одушевленные, дикие птицы и животные: пингвины, зебры, ворон и голубка, их сменили домашние животные: шотландские терьеры и далматские доги, и, наконец, героями ее картин сделались люди, как на том полотне, что нашли у Харпера.
Но если истинно то положение, что любое произведение художника является выражением неосознанных импульсов, тогда подсознание Салли Оуэн, пробудившись ото сна, стало диктовать ей сюжеты картин, от символических фигур Салли непреодолимо стремилась к документальной точности изображения. Картина, висевшая над кроватью Леоны Дэвис, не оставляла места для эротических фантазий.
На картине был нарисован громадных размеров черный penis.
И белая женщина, жадно ласкавшая его.
– Откуда у вас эта картина? – спросил я.
– Погасите свет.
– Это нарисовала Салли Оуэн, да?
– Приятель, если хотите поболтать, погасите этот проклятущий свет.
Приподнявшись внезапно на кровати, Леона дотянулась до стоявшей на ночном столике лампы. Янтарный свет озарил постель. Часы на ночном столике показывали 5.50. Я опаздывал на рейс Восточной авиакомпании. Выключил верхний свет.
– Это нарисовала Салли? – повторил свой вопрос.
– Из «давнишних», – подтвердила Леона, утвердительно кивнув.
– Как эта картина оказалась у вас?
– Отдала нам.
– Подарок?
Леона опять кивнула.
– Она висит у нас еще со времен «орео». Сорт печенья.


– Что?
– «Орео».
– Что это такое?
– Неважно, – пробормотала Леона.
– «Орео»? – повторил я.
Я вдруг вспомнил, как Китти Рейнольдс каждый раз спотыкалась на слоге «ор». Может, она хотела сказать «орео»?
Посмотрел на Леону.
– Расскажите мне об этом «орео», – попросил ее.
– Нечего рассказывать. Нет больше никаких «орео». Оно больше не существует, приятель.
– А что это было, когда существовало?
– Ничего.
– Это название чего-то?
– Послушайте, мне надо поспать, – сказала Леона.
– Что называется «орео»?
– Нет времени заниматься таким дерьмом, – заявила Леона, расслабленно откинувшись на подушку. – Это такие сладости, приятель. Такие сладкие, что и представить нельзя. – С трудом подняв руку, Леона указала на картину над своей головой: – Это Ллойд.
Я перевел взгляд на картину.
– И Мишель, – добавила она, кивнув, и улетела в страну грез вкушать эти необыкновенные сладости.

Глава 11

Ровно в девять часов утра в четверг из своего кабинета в Калузе я дозвонился до окружного армейского управления резервистов Южных штатов в Майами. Пытался дозвониться до управления накануне вечером из аэропорта, пока ждал рейса компании «Сануинг» в Калузу, но в управлении работал только автоответчик. Из записи узнал, что управление работает ежедневно с девяти утра до пяти часов, за исключением субботы, когда они работают до двенадцати. Воскресенье – выходной. Сейчас на мой звонок ответила женщина. «Капрал Дикинсон у телефона», – представилась она. Я объяснил, что разыскиваю сержанта резервистов по имени Ронни Палмер, надеюсь, мне помогут найти его. Дикинсон попросила немного подождать.
– Сержант Палмер слушает, – раздался в трубке мужской голос.
– Сержант, с вами говорит Мэттью Хоуп. Я адвокат и представляю интересы Джорджа Харпера.
– Да, сэр?
– Вы знали мистера Харпера в годы его службы в армии?
– Да, сэр.
– Насколько мне известно, Джордж звонил вам несколько недель назад, когда был в Майами. Очевидно, в воскресенье, пятнадцатого ноября. Вспоминаете?
– Да, сэр, он позвонил мне домой.
– А не помните, о чем разговаривали?
– Сэр?
– Припомните хотя бы, на какую тему шел разговор?
– Ничего особенного, как обычно, сэр. Мы с ним служили в Германии, Джордж спрашивал, как поживаю, чем занимаюсь и так далее.
– Он случайно не интересовался артиллерийским подразделением?
– Да, интересовался. По правде говоря, я тогда удивился. Понимаете, в Германии я занимался вербовкой новобранцев, служил в этом управлении. Вот почему мне известно, что Джордж проходил службу в армии на особых условиях. Вам известны эти условия, сэр?
– Не совсем.
– Так вот, если человек идет добровольцем на военную службу, он, как правило, подписывает контракт сроком на шесть лет: четыре года действительной службы и два – в резерве. А у Джорджа… все это проходило немного сложнее. Сейчас все объясню. Когда Джордж отслужил четыре года действительной службы, он возобновил контракт еще на три года. И я как раз помог ему остаться в Германии, постарался, чтобы он не попал в какую-нибудь «горячую точку». А потом, когда Джордж вернулся из Германии домой, за ним не было никаких задолженностей, это означает, что ему не надо являться как резервисту на сборы. Вот это-то меня и смутило.
– Кажется, не очень вас понял, сержант.
– Так ведь Харпер расспрашивал меня, может ли парень, который проходил действительную службу в военной полиции, заканчивать свою службу в артиллерии запаса.
– И что вы ему ответили?
– Я сказал, что это вполне возможно. Здесь, в Майами, нет соединений военной полиции для резервистов. Поэтому если парень проходил действительную службу в военной полиции, то его могли перепрофилировать и направить в одну из частей, расположенных здесь, в Майами. Полевая артиллерия – одна из таких частей. Полевой артиллерийский дивизион семь дробь девять.
– Семь дефис девять?
– Нет, сэр, семь косая линия девять. Семь дробь девять, сэр.
– Понятно. И вы сказали об этом Харперу?
– Да, сэр. А потом он спросил меня, где проходят ежемесячные сборы тех, кто прикреплен к семь дробь девять. Объяснил, – все зависит от того, о какой батарее идет речь. Группу обслуживания обычно расквартировывают в Помпано…
– Помпано, понятно… продолжайте.
– Батарея «А» проходит военную подготовку в Веро-Бич, батарея «Б» – в Порт-Чарлоте.
– Все это сказали Харперу?
– Да, сэр, сказал.
– Большое спасибо, вы мне очень помогли, – сказал я.
– Сэр, вы догадываетесь, зачем ему понадоблюсь вся эта информация?
– Кажется, догадываюсь. Джордж пытался разыскать одного человека. Сержант, а не могли бы вы оказать мне еще одну услугу? Не могли бы найти у себя в картотеке Ллойда Дэвиса? Он служил когда-то в военной полиции, и я почти уверен, что сейчас приписан к полевой артиллерии резервного соединения. Не могли бы уточнить, к какой именно батарее приписан Дэвис?
– Мне придется для этого кой-куда позвонить, сэр.
– Сделайте, пожалуйста. И позвоните потом мне, хорошо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30