– Так что же изменилось, что стало по-другому?
– Да разные мелочи в личном плане. Мистер Хоуп, к убийству Мишель все это не имеет никакого касательства, мне так кажется. Никакого. Не было между нами никаких таких раздоров, не за что мне было убивать ее. Совсем не за что.
– Какие же мелочи в личном плане у вас не ладились?
– Личное, оно и есть личное. Это означает, что не станешь это обсуждать ни со своим священником, ни с доктором, а уж тем более – с адвокатом.
– А это были такие «мелочи», которые можно было бы обсудить со священником или с доктором?
– Это очень личное, мистер Хоуп, и поставим на этом точку, давайте забудем про это.
– Ладно. Поговорим о вашей службе за океаном. Вы служили в военной полиции, верно?
– Верно.
– А не были ли вы чересчур жестоки с теми солдатами, которых брали под стражу?
– Нет, сэр.
– А когда вам попадались пьяные, часто приходилось пускать в ход дубинку?
– Нет, сэр.
– Вы что же, никогда не били солдат, которые…
– Никогда.
– Мистер Харпер, у меня слишком противоречивые показания.
– Чьи же это?
– Ваши, Салли Оуэн, Ллойда Дэвиса. Единственное, на чем, кажется, все сходятся, – что вы появились в Майами в воскресенье утром, пятнадцатого ноября. Все же остальное…
– Я и правда был там.
– Но помимо этого…
– Не знаю, зачем кому-то понадобилось врать про меня и Мишель: какая была она, каким был я. В нашем браке был полный порядок, мы любили друг друга, и каждый, кто говорит, что это не так, просто самый последний лжец. А теперь, вот что хотелось бы узнать, мистер Хоуп, – почему меня не выпускают отсюда? Вот поэтому весь день напролет я пытался добраться до вас, пока вы там болтались по Майами да собирали разные сплетни про меня и Мишель. Хочу знать, что вы делаете, чтобы вызволить меня отсюда. Этот сукин сын, судья, сказал мне, что до суда меня не отпустят, может, аж до самого января, – так я что же, буду сидеть здесь все это время? Как это вам пришло в голову отправить сегодня утром со мной к судье этого несмышленыша? Я наперед вам сказал бы, что никакой судья не станет разговаривать с таким вот недоноском, который предлагал внести за меня залог. Так когда вы вытащите меня отсюда, приятель, – вот что хотелось бы знать.
– От меня это не зависит, – сказал я. – По закону нельзя заставить суд выпустить вас под залог. Вам отказали в освобождении под залог, потому что суд рассматривает это преступление как особо жестокое. Вот почему вам грозит электрический стул, мистер Харпер, – по той причине, что преступление «носило характер мучения или истязания и было совершено с особой жестокостью». Я цитирую параграф из Свода законов нашего штата, отягчающие вину обстоятельства делают его тяжким преступлением, караемым смертью. Поэтому очень прошу вас еще раз обдумать все, о чем мы с вами только что говорили, и если вы в чем-то солгали мне…
– Я говорил вам чистую правду.
– Тогда лгут все остальные. Знакомы ли вы с человеком по имени Лютер Джексон?
– Нет, сэр.
– Он утверждает, что видел вас на пляже с Мишель в ту ночь, когда ее убили.
– Он ошибается.
– Еще один врет, так? Лжет Салли Оуэн, лжет Ллойд Дэвис, лжет Лютер…
– Может, их просто память подводит. По крайней мере, Салли никогда мне не симпатизировала, а Ллойд, – так с ним я встречался в основном по делам. Кстати, мистер Хоуп. Скажите точно, во что мне все это обойдется?
– У меня еще не было случая обсудить подробно этот вопрос с моим партнером, – ответил я. – Я уже говорил вам…
– Так мне хотелось бы, чтобы вы побыстрее разобрались с этим делом. Какой же смысл: на электрический стул тебя не посадят, а потом до конца дней будешь вкалывать, чтобы расплатиться с парочкой адвокатов?
– Мистер Харпер, – предложил я, – давайте сначала разберемся с самым важным, ладно?
– По-моему, это и есть самое важное. И я хочу, чтобы все до последней буковки было записано на бумаге, слышите? Когда явитесь за наградой, я хочу, чтобы у меня все было записано черным по белому, ясно? Не хочу, чтобы потом все изменилось, как вам взбредет в голову.
– Я составлю договор, – пообещал я с глубоким вздохом.
– Ладно, – согласился Харпер, удовлетворенно кивнув.
Я подумал о том, что человек, которого больше волнует гонорар адвокату, чем грозящая ему смертная казнь, конечно, абсолютно невиновен. В таком случае, почему же его версия всех событий так разительно противоречит той, что рассказали мне Салли Оуэн и Ллойд Дэвис…
– Вы сказали, что Салли Оуэн никогда не испытывала к вам симпатии. Почему она была настроена против вас?
– Ее муж – мой приятель. Ее бывший муж. Когда дело дошло до развода, я встаг на его сторону. Она мне этого не простила. И никогда не простит.
– Где он сейчас? Ее бывший муж?
– Да здесь, в Калузе. У него винный магазинчик на углу Вайн и Второй улицы, кажется, так, на Второй или на Третьей улице.
– Его зовут Эндрю, верно? – спросил я, с трудом вспоминая имя. – Я не ошибаюсь, Эндрю?
– Эндрю Оуэн, верно.
– А что означает буква «Н» в вашем имени?
– Что?
– «Н»? Ваш второй инициал?
– Нэт. Меня назвали в честь Нэта Тернера. А как это связано со всем остальным?
– Терпеть не могу тайн, – ответил я.

* * *

Было уже около пяти, когда я добрался до винного магазинчика, в котором Эндрю Оуэн был и владельцем и продавцом. Когда я вошел, он стоял за кассовым аппаратом, ящик для денег выдвинут; за спиной хозяина тесными рядами выстроились бутылки виски разного оттенка коричневого. Хозяин тоже был коричневым – цвета красного дерева. Он был почти одного роста со мной, но весил намного больше, – дородный мужчина с громадными ручищами, которыми он проворно перекладывал деньги из ящика кассы на прилавок, раскладывая их в аккуратные маленькие пачки: единицы, пятерки, десятки, и пачечка потоньше – двадцатки. Наконец он перевел взгляд на меня.
– Чего угодно? – спросил он. – Я собираюсь закрывать.
– Меня зовут Мэттью Хоуп, – ответил я, – представляю интересы…
– Хоуп, – повторил он и, посмотрев на меня более внимательно, кивнул.
Выйдя из-за прилавка, он подошел к двери, запер ее, а затем перевернул висевшую на ней табличку, теперь за стеклом красовалось объявление: «Закрыто». Не оборачиваясь, он произнес:
– Помню вас. Вы тот самый адвокат, который отсудил для Салли такие громадные алименты.
– Ну, не такие уж и большие, – возразил я, вспомнив о том, сколько ухитрилась выжать из меня моя собственная супруга под руководством этого сладкоречивого адвокатишки, Элиота Маклауфлина.
– Дом да три сотни зелененьких в месяц слишком много для таких, как я, – сказал Оуэн, возвратившись к прилавку. – Так о чем речь на этот раз? Она что, хочет начать по новой? Я выплачиваю ей алименты аккуратно, каждый месяц, все до последнего цента. Что ей…
– То, с чем я к вам пришел, не имеет никакого отношения к бракоразводному соглашению.
– Так что же это?
– Вашему другу Джорджу Харперу предъявлено обвинение в убийстве жены. Я адвокат…
– Понятно. Видел по телику, – сказал Оуэн.
– Я защищаю его интересы.
– По-моему, он выбрал не самый плохой вариант. Раз вы добились таких благ для Салли, так и Джорджу будет не так уж плохо.
– Он ваш друг, не так ли?
– Вообще-то вы могли бы и так его назвать.
– А как вы его назвали бы?
– Конечно, другом.
– Насколько близким другом?
– Да как вам сказать. Мы частенько вместе рыбачили. Он был ко мне внимателен, когда началась вся эта кутерьма с Салли. Это близкий друг? Наверное. Кто знает? В последнее время мы как-то потеряли контакт, но, мне думается, мы были хорошими друзьями.
– Почему же изменились ваши отношения? Что случилось?
– Ничего. Кто говорит «изменились»? Джордж все еще мне друг, ясно? Просто люди плывут по течению, приятель, и течение уносит их в разные стороны.
– А как он помогал вам, пока шел бракоразводный процесс?
– Подставлял свое плечо, чтобы выплакаться, – ответил Оуэн.
Точно так же сказала мне его бывшая супруга, когда рассказывала о своих отношениях с Мишель.
– Может, расскажете поподробнее?
– Конечно, почему бы нет? Хотя лучше бы вам попросить меня об этом во время развода, тогда, может, и мне осталось бы что-нибудь, кроме рубашки на плечах. Я ужасно любил Салли. На развод подала она, а не я. Я плакался Джорджу, а он меня слушал. Он очень внимательно слушал меня. Друг в беде…
– Когда это было?
– Да уже почти год прошел. При разводе вы представляли ее интересы, разве вы не помните, когда это было?
– Хотел уточнить… К тому времени они с Мишель стали подругами?
– Конечно.
– Близкими подругами?
– Наверное.
– Настолько близкими, что Мишель доверяла ей свои секреты?
– Приятель, у меня, знаете ли, хватало и своих неприятностей, и мне было неинтересно, о чем разговаривает Мишель с моей женой.
Кто-то забарабанил в дверь.
– Закрыто! – закричал Оуэн. – Прочитайте объявление! Написано же «закрыто»! – Покачав головой, он обратился ко мне: – Проклятые пьянчуги, до последней минуты все ждут, никак не могут утолить жажду. Ведь написано: «закрыто», так для чего колотить в дверь? – Он посмотрел в сторону двери и еще раз прокричал: – Закрыто! Расходитесь по домам! Ничего не выйдет! – Покачав головой, он пробормотал себе под нос: – Проклятые пьяницы! – а потом вновь обратился ко мне: – Такая вот история.
– Харпер когда-нибудь говорил о Мишель?
– Нет.
– А казался он вам ревнивым?
– Нет.
– Как Мишель вела себя с другими мужчинами?
– Прекрасно.
– Кокетничала с кем-нибудь?
– Нет.
– Видели ли вы хоть раз, чтобы они ссорились при посторонних?
– Нет.
– А не случалось ли вам заставать ее в слезах у себя дома? Когда она приходила к Салли посекретничать?
– Нет.
– О чем вы говорили с Харпером, когда ездили на рыбалку?
– Да мы не ездили. Шли за мост и рыбачили там.
– Ночью?
– Ночью, как правило. Иногда по уик-эндам. Зачем нужен был бы мост, если бы с полдюжины негров не рыбачили с него?
Он подождал, как я отреагирую на его слова, и, казалось, был разочарован, не заметив на моем лице никаких эмоций.
– Так о чем шел разговор, пока рыбачили?
– До начала развода или потом?
– До того.
– Да обо всем на свете. Такого болтуна, как Джордж, я не встречал. Жужжал мне в ухо всю ночь напролет. Всякие истории: про свое армейское житье-бытье, про свой бизнес, про свое детство в Майами, – да обо всем на свете. Рта не закрывал.
– А ваша жена говорит о нем совсем не так.
– А он на самом деле был вот таким: мистер Болтун. Послушайте меня: на свете нет второй такой бестолочи, как Салли. То, что она думает, далеко не всегда соответствует фактам, понимаете? Единственное, что интересно Салли, – это собственная персона, за которую и дырявого цента не дашь. Джордж Харпер мог бы организовать четырехдневную обструкцию в сенате, а Салли на это и внимания не обратила бы. Все, что заботит Салли, она сама, и точка.
– Салли, однако, уделяла достаточно много внимания Мишель, выслушивала ее всякий раз, как та являлась к ней с…
– Такова участь черной женщины, – заявил Оуэн и опять уставился на меня, ожидая моей реакции.
– Вам не кажется, что Мишель приходилось нелегко? – спросил я. – Иностранка. Белая женщина, вышла замуж за черного. В Калузе у нее не могло быть много друзей…
– Ни разу не слыхал, что у Мишель какие-то затруднения. Не знаю, что натрепала вам эта вонючка Салли, но я на вашем месте не верил бы ни одному ее слову. Она с вами кокетничала?
– Нет. Ничего похожего не было.
– Не сидела перед вами, скрестив ноги и задрав юбку выше задницы?
– Нет.
– И не трясла перед вами титьками?
– Нет.
– Должно быть, состарилась, – решил Оуэн.
– А какое у вас впечатление от Ллойда Дэвиса? – спросил я.
– А кто такой Ллойд Дэвис?
– Я думал, вы знакомы с ним. Он был почетным гостем на свадьбе Харпера…
– Так меня там не было.
– Совершенно точно, что несколько раз он заходил к Харперам.
– Ах да, Дэвис. Большущий черный ниггер вроде меня, верно?
Я не ответил ему.
– Теперь припоминаю, – сказал Оуэн и улыбнулся с таким видом, будто одержал какую-то одному ему известную победу.
– Расскажите мне еще о Харпере, – попросил я.
– Что вы хотите узнать? – спросил со вздохом Оуэн. – У меня был длинный день, приятель, мне пора домой.
– Кажется ли он вам человеком жестоким?
– Нет. Совсем напротив. Скорее, мягким. Всегда переживал, если надо снять рыбу с крючка. Бывало, говорил, что рыба-то чувствует то же, что и мы с вами.
– А вы как считаете: убил он свою жену?
– Быть этого не может.

* * *

Я застал своего партнера Фрэнка в нашей конторе, когда прибыл туда в начале седьмого. Ему страшно не понравилась сделка, которую я заключил с Уиллоби, и это все еще продолжало портить ему настроение к моменту моего прибытия.
– Мы как будто были партнерами, – заявил он мне, не успел я войти. – Ты не имел права обращаться к нему за моей спиной.
– Не собирался обманывать тебя, – возразил я.
– Нет? Но ты ведь отправился к этому мошеннику, у которого, как известно каждой собаке в Калузе, комплекс вендетты, даже не посоветовавшись со мной, и заключил с ним соглашение, согласно которому ты выполняешь всю черновую работу, а он в это время бездельничает, зато потом вся слава, если, конечно, он сумеет выиграть это дело, достанется ему. Только я сильно сомневаюсь в вашем успехе. Едва ли Уиллоби это по силам, твой Харпер виновен, никаких сомнений.
– Я в этом совсем не уверен.
– Кто, по-твоему, возместит наши убытки, Мэттью?
– Какие убытки?
– Те убытки, которые терпит наша фирма, пока ты носишься по всему городу, работая не покладая рук на Уиллоби. Убытки от потери твоего времени, Мэттью, убытки, которые мы уже понесли, так как тебя не было в конторе весь день. Ты же летал в Майами, а телефоны трещали без умолку. Как говорил Авраам Линкольн: «Время адвоката и его советы – вот его акции». Наше время – вот чем мы торгуем здесь, в компании «Саммервилл и Хоуп», Мэттью, твое и мое время, – именно за это нам платят. Теперь, если можно, объясни мне, какой цифры приблизительно достигнут наши убытки, если ты, как одержимый…
– Я не одержимый, Фрэнк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30