Он не протянул мне руки. Вместо этого потянулся к трубке, лежавшей на транце, вытряс за борт остатки табака, набил ее и закурил, а я в это время вскарабкался на палубу.
– Если вы заявились сюда, чтобы доказать, будто я его не видел, – начал Джексон, – так это все впустую: я его видел – и точка.
– Вот об этом-то мне и хотелось поговорить с вами, – сказал я.
– Пустая трата времени.
– Это же мое время, – возразил я.
– И мое – тоже. Сегодня утром уже потратил почти два часа на Большое жюри. Тратить еще два часа на вас нет смысла.
– Мистер Джексон, – сказал я, – в этом деле ставка – жизнь человека.
– Не собираюсь менять своих показаний, я уже рассказал, что видел и слышал. Сначала – в полиции, а потом – Большому жюри. Не вижу причин возвращаться к тому, что уже сказано.
– Учтите только одно обстоятельство: если мы вызовем вас повесткой, чтобы снять письменные показания, вы должны будете рассказать нам все, о чем собираетесь говорить в суде.
– Это с какой же стати?
– Таков закон, мистер Джексон. Так у нас в стране защищают невиновного.
– К вашему парню это не относится, – возразил Джексон. – Я его видел и слышал, что он говорил. Это он убил ее, все правильно.
– Пусть так. Можете вы рассказать мне сейчас, что, как вам показалось, вы видели или слышали той ночью?
– Не «мне показалось», мистер Хоуп. Я это знаю.
– И все же: что именно?
– Если вы собираетесь брать у меня письменные показания, зачем мне рассказывать все это сейчас?
– Мистер Джексон, вы могли бы уже все мне рассказать, мы больше времени потратили на споры.
– Так ведь я вам и рассказываю, – возразил он.
– Вот как? Значит, мне больше не надо тащить у вас слова из глотки? Я по профессии адвокат, а не зубодер.
Джексон улыбнулся.
– Ладно, – согласился он, – что вам надо?
– Я хочу знать, что вы видели и слышали шестнадцатого ночью. Прежде всего, скажите мне, в котором часу это было?
– Где-то около десяти.
– Где вы находились?
– Встал на якорь неподалеку от берега.
– Около острова Уиспер?
– Ага. Услыхал, как морской окунь плескался на мелководье. Забросил крючок и закинул в лодку две штуки.
– А какая это была ночь?
– Полнолуние, так что не думайте, что не видел берега. Можете проверить по газетам. Там написано, что в ту ночь было полнолуние.
– На каком расстоянии от берега вы встали на якорь?
– Сразу же за мелью. Может, футах в двадцати от берега. Не больше.
– И вы утверждаете, что хорошо видели пляж?
– Так же отчетливо, как вас в эту минуту.
– И что же именно увидели, мистер Джексон?
– Черный мужчина и белая женщина бежали по пляжу. Женщина была голая.
– Как она выглядела?
– Длинные черные волосы, кожа белая, как лунный свет.
– А мужчина?
– Здоровенный громила. И черный. Я такого черного ниггера еще не встречал.
Я взял себе на заметку, что когда будем брать показания у Лютера Джексона, следует задать ему несколько вопросов об его отношении к «ниггерам». Также отметил для себя, что надо проверить у Мори Блума, какой оттенок кожи был у тех пятерых полицейских, которых поставили в один ряд с Харпером: был ли среди них хоть один такой же черный, как Харпер. Или же Джексон опознал его на том основании, что Харпер был самым черным из всех?
– Рассмотрели вы лицо мужчины? – спросил я.
– Я его ясно видел, можете не беспокоиться.
– На расстоянии двадцати футов?
– У меня прекрасное зрение, мистер Хоуп. Если я могу заметить в трехстах ярдах от лодки косяк рыбы, то, будь проклят, если не разгляжу лицо человека в двадцати футах от берега.
– Какие у него были волосы? – спросил я.
– Такие же, как у Харпера.
– А какого цвета глаза?
– Глаз не видел. У большинства ниггеров глаза карие, – такие, как у Харпера.
– Когда вы говорите: «здоровенный громила»…
– Как Харпер.
– По-вашему, какого роста?
– Как Харпер.
– Как вы думаете, сколько он весил?
– Столько же, сколько Харпер.
– Так у вас нет ни малейших сомнений, что человек, которого вы видели на пляже, был Джордж Харпер?
– Ни малейших.
– И вы говорите, что видели его здесь в десять часов вечера или около того?
– Около того. Его и женщину, обоих. Поначалу-то заметил женщину, потому что она была голая. Ниггера в темноте нелегко увидеть, понимаете? – сказал он, фыркнув. Я не стал возражать, но для себя отметил вернуться к этому вопросу, когда Джексон будет давать показания под присягой, расспросить его поподробнее относительно того, как трудно разглядеть «ниггера» в темноте.
– Они что, просто гуляли по берегу, или как? – спросил я.
– Бежали по берегу. Женщина впереди, а Харпер – за ней.
– У нее было что-нибудь в руках?
– По-моему, ничего.
– Никакой сумочки, ничего такого?
– Она была совсем голая, – сказал Джексон, кивнув. – Большие титьки прямо светились при луне.
Я помнил, что полицейские нашли сумочку Мишель на песке, по водительским правам, которые были в ее бумажнике, и опознали тело. Именно из-за наличия этой сумочки Мори считал, что Мишель приехала на пляж добровольно. Может, она уронила сумочку на песок около павильона еще до того, как бросилась бежать от своего убийцы?
– Ну, а он? У него в руках что-нибудь было?
– У кого? У Харпера?
– У мужчины, который преследовал ее.
– Не-а. Насколько я видел, ничего.
– Сколько времени вы провели в лодке до того, как увидели этих людей, мистер Джексон?
– Да пару часов. Отсюда отчалил около половины седьмого, сами посчитайте: минут сорок у меня ушло, чтобы дойти до Уиспера. Скажем так, пока я туда доплыл, пока бросил якорь, потом окуни запрыгали рядом с лодкой, – было не меньше половины восьмого.
– Так получается, что прошло два с половиной часа.
– Я и сказал: пару часов.
– Прилив был высоким или начинался отлив?
– Прилив был высоким. Не смог бы я сидеть всего в двадцати футах от берега да еще забросить сеть, если бы был отлив. Проверьте по газетам, если не верите. Прилив, полнолуние.
– А чем занимались эти два с половиной часа?
– Рыбу ловил. А что, по-вашему, я делал? Ведь я – рыбак.
– Поймали что-нибудь?
– Ага. Не так уж много, как рассчитывал, но немного потаскал.
– А чем занимались, когда не было клева?
– Так у меня с собой было несколько банок пива, – так, чтобы убить время. Рыбак привыкает к одиночеству на воде.
– И сколько же банок?
– Да совсем немного. Если думаете, что я был пьян, мистер Хоуп, так лучше забудьте об этом. Ни одному рыбаку во всей Калузе не напоить меня допьяна.
– Так сколько же банок у вас было?
– Влил в себя пару упаковок по шесть штук.
– Двенадцать банок?
– Приблизительно.
– Так сколько же банок пива было у вас, мистер Джексон? Больше или меньше двенадцати?
– Может, вскрыл еще одну упаковку, только начал ее. На рыбалке особо нечем заняться, если нет клева.
– Таким образом, вы за два с половиной часа выпили от двенадцати до восемнадцати банок пива, а уж потом заметили на берегу мужчину и женщину.
– Но это не значит, что я был пьян.
– Никто и не говорит этого. А костер на берегу вы видели?
– Не-а. Никакого огня не видел.
– Но вы видели, что мужчина с женщиной дрались?
– Ага. Он схватил ее за руку, рванул. Принялся лупить ее, – кажется, так: не очень-то хорошо было видно, как они там катались по песку. Но я слышат удары, и еще услышал, как он выкрикнул ее имя.
– И какое же имя вы услышали?
– Мишель.
– Что еще вы слышали?
– Он обозвал ее дешевой шлюхой. Кричал, что она всегда была шлюхой, кричал, что шлюхе доверять нельзя.
– Вы все это слышали со своей лодки?
– Точно. Ветер дул с востока, можете проверить по газетам. Ветер с востока, прилив, полнолуние.
– А что говорила женщина?
– Ничего. Только хныкала, когда он лупил ее.
– Что потом?
– Он уволок ее прочь.
– По песку?
– По песку. За руки, – вроде так. У нее руки были связаны, он тащил ее за руки.
– А что вы делали?
– Да то же, что и раньше.
– Что именно?
– Штаны протирал.
– Почему?
– Рыба-то не клевала, какой резон был мне торчать там? Вытащил крючки и отправился восвояси.
– Сообщили полиции о том, что видели?
– Только после того, как услыхал про убийство.
– Когда это было?
– Во вторник. Услыхал по радио. Сразу подумал: может, это то самое, что видел на пляже в понедельник ночью?
– Но огня на берегу вы не видели?
– Нет.
– Ни после того, как заметили людей на берегу, ни в то время, как уплывали оттуда?
– Не-а. Я-то плыл на юг. А они передвигались к северу, к павильону, – знаете, где потом нашли ее тело.
– Мистер Джексон, я попросил бы вас прийти в мою контору, чтобы повторить под присягой все, что вы только что рассказали мне. Вы не против того, чтобы подписать свои показания?
– Нисколечко. Не стану я помогать вашему парню. Видел его там, на пляже, слышал, как он обзывал ее всякими грязными именами, слышал, как он бил ее, видел, как волок по песку. Я точно видел Харпера, и никого другого, и присягну в этом на Библии.
– Благодарю вас, мистер Джексон, – сказал я.
– За что? – удивился он.

* * *

Из конторы администратора я позвонил Салли Оуэн и нашел ее в косметическом салоне, где она работала, в плотном кольце клиенток. Салли сказала, что в два часа к ней должна прийти клиентка, и попросила подъехать в салон к половине третьего, к этому времени она скорее всего освободится. Когда я явился туда без двадцати три, она все еще трудилась над прической своей клиентки.
Салли чернокожая, очень приятной наружности женщина, ей чуть больше тридцати. На ней были слаксы, босоножки на высоких каблуках и белый рабочий халат, который развевался над слаксами как мини-юбочка. У Салли африканская стрижка, вошедшая в моду благодаря Анджеле Дэвис. В ушах болтались серьги с рубинами, которые, на мой взгляд, скорее подошли бы к какому-нибудь ночному клубу, а не к стерильному декору ее салона. Косметический салон был расположен в Новом городе, в черном квартале Калузы, неподалеку от той улицы, где жила Мишель со своим мужем. Салли попросила меня посидеть, и я стал наблюдать, как она заплетает волосы своей клиентке в бесчисленное множество тонюсеньких косичек, – прическа, которую ввела в моду Бо Дерек в фильме «10».
Женщина, над которой трудилась Салли, не заслуживала оценки больше «шести», – если определять стоимость женщины, исходя исключительно из ее внешних данных. Дейл с презрением отнеслась к этому фильму. А потом, как бы оправдываясь, все спрашивала меня, понравилось бы мне, если бы меня оценивали по десятибалльной системе. Дейл уверяла, что режиссер Блейк Эдвардс, этакая свинья, должно быть, женоненавистник. Я объяснил ей, что мне фильм показался забавным, но не более того, а вот Бо Дерек действительно очень красивая женщина. По какой-то совершенно недоступной мне логике вслед за этим Дейл спросила, как-то робко и даже застенчиво, а какую оценку я поставил бы ей, если бы меня попросили об этом. Без малейших колебаний я ответил, что она, конечно, получила бы двадцать баллов только за свои внешние данные и дополнительные двадцать баллов за свой интеллект. В ответ на мои слова Дейл сказала: «Врунишка», но прижалась ко мне теснее (мы разговаривали, лежа в ее кровати).
Не закончив украшение прически тесьмой, Салли подошла ко мне.
– Не знала, что ей нужна такая прическа, – извинилась она. – Пока все закончу, пройдет не меньше часа. Неудобно заставлять вас ждать, поговорим лучше сейчас.
Мы перебрались в уголок салона, подальше от кресел, сушилок для волос и раковин для мытья головы. На низком столике между нашими креслами пестрели обложки журналов «Вог», «Харперс Базар» и «Эбони». Салли предложила мне сигарету и закурила сама.
– Вот какие дела, – сказала она.
У Салли удивительно красивые глаза, янтарный блеск которых оттеняет светло-коричневая кожа. Левый глаз слегка косит, – это легкое косоглазие придает ее лицу какое-то задумчивое выражение, почему-то делая его чрезвычайно сексуальным. У нее неплохая фигурка, рост около пяти футов шести дюймов. Она сидела рядом со мной, скрестив ноги, и рубиновые серьги гармонировали с босоножками на высоких каблуках.
– Встречаешься с человеком, а потом случается вот такое, – произнесла она, покачав головой, и затянулась сигаретой.
– Вы были хорошо знакомы с Мишель? – спросил я.
– Довольно хорошо. Ладила с ней больше, чем с другими соседками. Вы же знаете, она жила всего через три дома от нас. Единственная белая женщина в нашем квартале.
– И она была для вас только соседкой?
– Ну, подругой. Наверное, мы были друзьями, если учитывать все обстоятельства.
– Какие обстоятельства?
– Мишель – белая, а я – черная. Много найдется в этом городе белых, у которых есть близкие друзья среди черных?
– А вы именно так относились к ней? Как к настоящему другу?
– Скажем так: подставляла ей свое плечо, чтобы выплакаться.
– Это как же?
– Когда Кинг-Конг принимался за свое, она звонила мне.
– Кинг-Конг?
– Джордж. Ее муж.
– Как понять: «принимался»?
– Ну как… всякие там разборки, ясно?
– Что вы под этим подразумеваете?
– Чудовище ревнивое, вот кто он.
– Вы хотите сказать, что он ее ревновал?
– Это еще мягко сказано. Вы только представьте себе сами. Вот такая женщина, как Мишель, – такая красавица, и выходит замуж за обезьяну, – разве не станет он подозревать ее, даже если и захочет верить? Разве не так?
– Кажется, я не совсем понимаю вас. Что именно он подозревал?
– Просто ненормальный, вот и все.
– Ненормальный, – в каком смысле?
– Ну, – сказала Салли, – понимаете: этот человек чересчур чувствительно относился к каждому, на кого смотрела Мишель.
– А она смотрела на других?
– Нет, нет, Мишель была чиста, как лилия. Это он все напридумывал, понимаете?
– Вы сказали, что Харпер обвинял ее…
– «Обвинял», может, слишком сильно сказано.
– А как вы сказали бы?
– Скажем так: он подозревал, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам.
– Это она так говорила?
– Мишель обычно прибегала ко мне вся в слезах, жаловалась, что он все время ее лупит.
– Ясно. Значит, делилась с вами своими горестями, верно?
– Доверяла мне, верно.
– И как часто такое случалось?
– Что случалось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30