– Ах, так! – произнес он через несколько минут, – значит, я страшилище… Гадкая маленькая кукла! Я, видите ли, ее путаю! А теперь, когда я ушел, она смеется! Прекрасно.
Тем временем представление окончилось. Честно говоря, оно стоило больше, чем два су. Кларнет Колонь сыграл роль великана, горбун Атлант успешно, справился с ролью клоуна, а мадам Канада исполнила акробатический этюд. Все завершилось показом китайских теней, изображавших гидравлические машины.
Когда Лили уводила восторженную Королеву-Малютку из балагана, дождь лил как из ведра. «Плантатор из заморских владений Франции» наверняка собирался предложить ей свои услуги, но его опередили.
– Вам нужен фиакр, прекрасная дама? – почтительно спросил возникший рядом юноша в куртке, вежливо приподнимая свой фригийский колпак.
Бросив отчаянный взор на очаровательное платьице Королевы-Малютки, Лили сказала:
– Конечно, не помешал бы.
Мальчик мгновенно метнулся к выходу; это был интриган Саладен.
Через две минуты он появился вместе с фиакром.
Лили поблагодарила его и села в экипаж. Королева-Малютка улыбнулась ему из окошка.
– Куда ехать? – спросил Саладен.
– Улица Лакюе, 5, площадь Мазас.
Саладен повторил кучеру:
– Улица Лакюе, 5, площадь Мазас.
В задумчивости он возвратился в балаган, где мадам Канада уже водрузила на козлы старую дверь.
Это был стол, куда поместили кастрюлю с капустным супом.
Все сели: начальница и ее штаб на стулья, а остальные как придется, кто на землю, кто на барабан, кто на четыре бутылки, накрытые куском фанеры.
Каждый получил по доброй тарелке супа.
Суп являл собой ежедневную трапезу, которую дирекция обязывалась предоставлять артистам.
Трапеза состояла из единственного блюда, но каждый пансионер имел неотъемлемое право на любой десерт, в зависимости от своих сбережений.
Так, горбун грыз пряники, купленные рано утром за два су на улице Севр, где, как известно, они особенно хороши, а, главное, дешевы; Колонь набивал рот хлебом, отламывая здоровенные куски от ковриги, намазанной тонким слоем масла, а мадемуазель Фрелюш ела огромную сдобную булку, закусывая ее сырой луковицей.
Женский вкус всегда отличает особая изысканность.
Штаб, состоящий из мадам Канады, Эшалота, Симилора и Саладена, на которого смотрели как на возможного наследника заведения, был приглашен разделить остатки со дна котелка, а именно: маленький кусочек сала, четыре бараньих хвоста, одну колбаску и капусту.
У Симилора, натуры блистательной, но эгоистичной, имелась бутылочка винца из Виши. Он не предложил ее никому. Эшалот, напротив, имея бутылку сидра за четыре су, налил его мадам Канаде, а затем Саладену, который даже не поблагодарил его.
Французский Гидравлический театр был заведением состоятельным. Кроме балагана из изъеденных червями досок, превосходно пропускавших ветер и снег, в нем имелись колченогие скамьи, тамтам, большой барабан, кларнет, тромбон, китайские тени, немного мебели, шпаги Саладена и канат мадемуазель Фрелюш. Еще был огромный фургон, своего рода дом на колесах; в него загружалось все хозяйство и впрягалась тощая кляча. Клячу звали Сапажу.
Да, мы чуть не забыли картину с многочисленными дырами, отчего местами она напоминала шумовку; картина была написана господами Барюком и Гонрекеном-Воякой, знаменитыми художниками из мастерской Каменного Сердца.
Мадам Канада назидательно говорила:
– Вряд ли я бы выручила больше сотни экю за все это барахло, но если бы мне вдруг приспичило купить такую картину, мне бы и трех тысяч франков не хватило.
Руины тоже имеют свое поэтическое очарование. Дождь завершил сегодняшнее выступление. Покончив с едой, мадам Канада провозгласила:
– Свободны! Все могут отправляться по своим делам! Только возвращайтесь не слишком поздно: завтра на рассвете мы уезжаем.
– А куда мы направляемся? – спросил Колонь.
– Если кто-нибудь решит пронюхать наши планы, – презрительно ответила хозяйка балагана, – тебе, дурень, лучше отвечать, что ты ничего не знаешь!
Пансионеры мадам Канады мгновенно рассеялись; каждый отправился туда, куда влекла его неугомонная душа.
В Париже порок затронул своим тлетворным дыханием не только богачей, но и бедняков; ты можешь быть беден, как Иов, и порочен до мозга костей. Вы донимаете, о чем я говорю? Нищие тоже пьют, играют, заводят любовные интрижки. Как! Неужели и Колонь? Да, разумеется. А также Атлант, вернее, Поке, тромбон, прозванный Атлантом! Не забывайте, что он еще и горбун! Но разве от этого в его жилах течет другая кровь?
Поке содержал даму!
В недрах трущоб, в мрачных закопченных комнатушках без окон, где неизменно царит влажная жара и ее постоянная спутница удушье, там, где вы, любезная читательница, через десять секунд умрете от нехватки воздуха, развлекаются не менее весело, чем у вас в салоне.
Там есть свои законодатели мод, своя утонченность, свои излюбленные темы для пересудов, свои изысканные манеры и свой театр.
Там живут, грешат, любят, предают – словом, все, как у ваших соседей; это светское общество, настоящее светское общество. И вы только посмотрите! Любовница горбатого тромбона в залог нежной привязанности мощно пинает под столом огромные ноги Колоня: кларнет, хоть и глуп, зато статен телом.
Вот видите, это настоящие сливки общества!
Симилор устыдился бы спуститься сюда. Сам он регулярно посещал хорошенькую простушку в маленьком кабачке у заставы и делал там долги.
Никто не знал, куда отправлялся Саладен.
Мадемуазель Фрелюш прогуливалась как Диоген, но без фонаря.
Сегодня мадемуазель Фрелюш и Саладен остались в балагане.
Саладен был по-прежнему задумчив, мадемуазель Фрелюш хотела спать.
Мадам Канада и ее Эшалот, будучи важными персонами, удалились в свои апартаменты. Они спали в огромном фургоне, как и Симилор с Саладеном. Их комната, размером с два гроба, могла запираться. Они закрылись в ней.
Там, в этой комнате, они проводили свои самые счастливые часы. Это были незлобные люди, и они любили друг друга.
– Амандина, – произнес Эшалот, – нам надо подсчитать выручку; что, если мы позволим себе по чашечке черного кофе, просто так, в качестве премии, не намереваясь превратить это в привычку?
– Ах ты, гурман! – ответила мадам Канада; в предвкушении изысканного пиршества у нее уже потекли слюнки. – Иди за черным кофе.
Искусство приготовлять кофе – в высшей степени парижское искусство. Для этого имеется множество симпатичных замысловатых приспособлений, настоящих сокровищ, позволяющих наблюдать за кипящей водой именно в тот момент, когда она вбирает в себя вожделенный порошок. Кофейник можно увидеть как в руках опытной хозяйки, так и в нежных, еще детских ручках ее дочери.
Сейчас я расскажу вам, как варила кофе мадам Канада.
Пока Эшалот подсчитывал су и франки в кожаном кошеле и выписывал цифры на листок промасленной бумаги, Амандина открыла свой чемодан и достала оттуда капустный лист, в который была завернута горсть драгоценного порошка. Однако следует знать, что это были не те молотые зерна, к каким привыкли мы, а сухая, спекшаяся масса, именуемая кофейной гущей: мальчишки из кафе продают ее любителям удовольствий, не обласканным фортуной.
Мимоходом заметим, что эта гуща уже использовалась дважды. Поэтому мадам Канада щедрой рукой вытащила из капустного свертка изрядную порцию порошка.
Эту бурую массу она положила в котелок, добавив туда жареного лука, щепотку перца и зубчик чеснока. Затем водрузила котелок на шаткую горелку. Залив все двумя стаканами воды, она принялась размешивать содержимое котелка деревянной ложкой, которой обычно снимала пену с супа.
Уверен – даже спартанцы отказались бы от этого варева, однако как только из котелка поползли первые запахи, ноздри Эшалота затрепетали.
Он прекратил складывать монеты в столбики по сто су и с чувством произнес:
– Такого аромата нет ни в одном кафе. Дома все гораздо вкуснее и значительно дешевле. Господь создал меня для невинных удовольствий домашнего очага, для наслаждения достатком и благополучием. Ах, Амандина, сколько прекрасных лет потеряно! Почему мы не встретились раньше, почему мы так долго не подозревали о чувствах, кои питаем мы друг к другу? Наша юность прошла бы в трудах, мы обеспечили бы себе зрелые годы, а в старости пожинали бы обильный урожай, посеянный честным многолетним трудом.
Мадам Канада бросила в котелок огрызок сардельки и крохотный кусочек настоящего цикория, случайно попавшийся ей под руку. Из груди у нее вырвался глубокий вздох.
– Сколько добра промотали мы вместе с покойным месье Канадой! – томно произнесла она. – Какими страстными и пылкими были мы оба! И он, и я, мы были необычайно хороши собой, и поэтому никто из нас не собирался хранить верность другому; мы гуляли направо и налево, он веселился с самыми шикарными женами торговцев, а иногда и аристократов, а я кутила в обществе офицеров и нотариусов. Но никто из нас никогда не поступался честью! Такова уж жизнь артиста – сегодня здесь, завтра там, постоянная забота о насущном куске хлеба, и тут же – балы, праздники, кафе-концерты! И чем при такой жизни прикажете кормить ребенка? А разборки, когда мы оба вечером, немножечко на взводе, возвращались в балаган! Ведь покойный Канада не стыдился даже бить меня, меня, бедную слабую женщину!
Эшалот смотрел на нее с восхищением.
– Я тоже бывал в аристократических салонах, – произнес он, – вместе с Симилором, в давние времена Черных Мантий: у нас с ними были кое-какие делишки, так, совершеннейшие пустяки. И знаешь, что я тебе скажу? Я не видел ни одной настоящей графини, которая бы изъяснялась с такой легкостью, как ты, Амандина, никогда не видел! Если бы этот твой Канада оскорбил тебя в моем присутствии…
– О! – воскликнула владелица балагана, миролюбиво улыбнувшись, – вы льстите мне, сударь, благодарю. В те времена я работала с гирями. Канада был видный мужчина, но куда ему было до меня… Что у тебя в итоге?
– Шестьдесят три франка двадцать четыре сантима за двадцать один день, – ответил Эшалот. – Не густо.
Похлебка из кофейной гущи была готова. Мадам Канада вылила ее в клетчатый платок, которым она повязывала голову, когда не надевала парик.
– Времена, когда после выступления в столице ты купался в золоте, прошли, – произнесла она. – Конечно, там надо появляться, чтобы не потерять престиж, но только в провинции артисту настоящее раздолье… Ну-ка, выжми мне это, Биби!.. А если вспомнить о таких типах, как этот твой Симилор и Саладен, так просто пиши пропало, конец всякому честному предприятию.
Эшалот молча взялся за один гонец платка.
Они принялись его выкручивать. Нечто черное и вязкое закапало в большую потрескавшуюся чашку.
Запах этой жидкости заставил бы вас бежать на край света, но Эшалот и его подруга низко склонились над чашкой, стремясь не потерять ни единого флюида бесподобного аромата. Их глаза встретились. Они обменялись поцелуем, в котором не было ни намека на чувственность, только страстное желание наконец попробовать кофе.
– Вот это да! Ну и запах, – восхитился Эшалот. – В котелке, кажется, оставалось еще немного капусты…
– В этом-то и вся соль! – торжествующе перебила его мадам Канада. – Всегда должно быть нечто, что дает букет… Накрывай на стол, Биби.
Эшалот поторопился выполнить приказ. Кошель и бухгалтерская книга были закрыты, а вместо них появились два черепка из темной терракоты, графинчик водки и кулечек из серой бумаги, где лежал сахар-сырец.
Графинчик – увы! – был почти пуст.
Содержимое щербатой чашки заполнило маленькие черепки до краев.
– А вот выпивки у нас маловато! – вздохнул Эшалот, поглядывая на графинчик.
Мадам Канада улыбнулась.
– Идем, посмотрим, не осталось ли еще чего-нибудь в источниках! – произнесла она. – Поглядим, что там, на донышке наших бутылок.
Под кроватью лежало пять бутылок, памятников былой расточительности: одна из-под кассиса, другая из-под напитка, именуемого парфэ-амур, третья из-под эликсира храбрых, четвертая из-под ликера Венеры и пятая из-под пива. В каждую налили воды, тщательно ополоснули и вылили в графин: уровень «капельки» значительно поднялся.
Эшалот и мадам Канада – словно Филемон и Бавкида – уселись друг напротив друга и с легким сердцем и чистой совестью разделили пополам сахар-сырец землистого цвета; тот с бульканьем погрузился в темную жидкость.
Кофе поглощалось с наслаждением, крохотными глотками; гурманы удостоили его звания «чудеснейший». Когда чашки были наполовину опустошены, в них долили омывков из графинчика; те также заслужили искренней и нежной похвалы.
На улице бушевала гроза, дождь лил как из ведра. Поэт Лукреций выразил кредо эгоиста следующими словами: «Как приятно оказаться в тихой гавани и наблюдать за тем, как разгневанное море швыряет из стороны в сторону корабли, захваченные врасплох жестоким штормом!»
Ох, уж эти философы!
Наши Филемон и Бавкида слушали шум дождя и на свой манер вторили древнему поэту.
– У нас сухо и уютно, – говорила мадам Канада.
– У нас прочная крыша над головой, – вторил ей Эшалот.
– А каково сейчас тем, кто мокнет под дождем! – сочувственно произнесла хозяйка балагана.
Одновременно они сделали несколько энергичных вращательных движений своими черепками, что позволило им выпить последние капли бесценного напитка.
– Амандина, – промолвил Эшалот, – у меня возникла мысль, которая уже давно не дает мне покоя.
– И у меня тоже, – быстро ответила мадам Канада. – А когда родилась твоя мысль?
– Сегодня вечером.
– Моя тоже.
Коробка, служившая комнатой юному Саладену, была смежной с пеналом, где обитали Филемон и Бавкида.
Саладен погорел в своем кабачке: хозяин выставил ему счет. Поэтому этот последний вечер в столице он вынужден был проводить в своей берлоге. Ему не спалось; запах славного напитка проникал к нему через щели в перегородке, внушая ревнивые мысли, которые мы также можем найти у Лукреция. Чтобы скоротать время, он принялся подслушивать.
Вот что он услышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61