– повторила она. – Через два дня… а может быть, даже завтра!
Она вскочила, озаренная радостью, увенчавшей ее словно нимбом.
В последний раз она в сердце своем вознесла хвалу Господу, потом замерла, безмолвная и с улыбкой на устах – с той улыбкой, с какой матери смотрят на спящего в колыбели младенца, на счастливый сон дорогого дитяти.
– Королева-Малютка! – вздохнула она. – Как она станет любить меня! Я уверена, что узнаю ее… разве я не следила за ней мысленно, день за днем? Разве я, в скорби своей, не видела, как она растет, меняется, становится все прекраснее? Конечно, у нее теперь не такие ясные голубые глаза, ее светлые локоны потемнели… все это я знаю, я видела ее сотню раз, я и сейчас ее вижу, и если она сейчас войдет…
Она вздрогнула от звука открывшейся двери.
– Письмо для госпожи герцогини, – сказал из-за опущенной портьеры голос одного из слуг.
Лили со вздохом встала: она почти поверила в чудо. Слуга вручил ей криво сложенное письмо, написанное на грубой бумаге сомнительной чистоты.
– Госпожа герцогиня, – произнес он, – приказывала безотлагательно передавать ей письма от бедных.
Она жестом отпустила его.
Даже к самому милосердному человеку бедный может постучаться не вовремя. Лили, всегда такая щедрая, и нынче насыпала бы пригоршню золота первому встречному.
Но ее прекрасную мечту безвозвратно загубили.
Письмо осталось лежать на столике, куда она с досадой его бросила.
И все же вскоре она снова взяла его в руки, потому что была добра и потому что подумала: «Может быть, он ждет».
Письмо было запечатано еще не высохшей облаткой. Лили совершенно равнодушно вскрыла его, спокойно и уверенно, поскольку внешний вид письма заранее позволял угадать содержание. Должно быть, это прошение, подкрепленное свидетельством приюта или мэрии.
Но письмо оказалось не прошением. На белой бумаге со множеством пятен ничего не было написано.
Внутри лежала продолговатой формы картонка, на обороте которой оказался адрес фотографа-медалиста.
Удивленная Лили перевернула ее и пошатнулась.
Это был ее собственный портрет – ее, Лили, сделанный пятнадцать лет назад; она держала в руках нечто вроде облачка, потому что Королева-Малютка пошевелилась во время съемки.
Госпожа де Шав несколько минут смотрела на фотографию, остолбенев от изумления.
Потом резко позвонила.
Прибежала ее горничная.
– Да не вы! – закричала Лили. – Слуга! Кажется, это был Жермен… Жермен! Скорее!
Отыскали Жермена, который уже занялся своими делами, и послали его к госпоже герцогине.
– Кто дал вам это письмо? – с нескрываемым волнением спросила она.
– Швейцар, – ответил Жермен.
– Немедленно позовите сюда швейцара.
Швейцар явился, нельзя сказать чтобы немедленно, это показалось бы неправдоподобным, но в конце концов достаточно быстро для такого значительного лица.
Это был превосходный швейцар, каких поставляет предместье Сент-Оноре, с лицом префекта, с генеральским брюшком; такой обходится недешево.
На вопросы герцогини швейцар мог бы ответить: это касается только моей жены, но он проявил великодушие.
– Какой-то несчастный, жалкий, растрепанный, – сказал он. – Ему велели подождать за воротами.
– И он еще здесь? – торопливо спросила Лили.
– Прошу прощения у госпожи герцогини, он ушел. Моя хозяйка, я хочу сказать, моя супруга по своим делам подошла к воротам, и этот бедняга, который довольно долго ждал, сказал ей: «Раз герцогиня не хочет принять меня сегодня, я вернусь завтра…» Он еще прибавил: «Герцогине хорошо известно мое имя».
И я запомнил его имя, – сам себя перебил на этом месте швейцар, – оно странное: его зовут Медор.
– Медор, – сдавленно повторила госпожа де Шав. Она отпустила швейцара и рухнула в кресло, еще раз повторив:
– Медор!
В голове у нее помутилось: тучи мыслей, роившиеся в ее мозгу, причиняли ей боль.
Четырнадцать лет тому назад она оставила этот портрет в своей каморке вместе со всем, что у нее было.
Конечно, она собиралась вернуться туда или по меньшей мере послать кого-нибудь за этими бесценными реликвиями, но события стали разворачиваться с нежданной быстротой; тот, кто увел ее, не дал ей времени на размышления.
Карета, в которую она села вместе с господином герцогом де Шав у дверей дома, отвезла ее на железнодорожный вокзал, и через час после того, как она покинула свое жилище, скорый поезд уже мчал ее в Гавр, к морю.
Она часто жалела об оставленных вещах, которые утешали бы ее в ее горе; главным образом, о колыбельке – о колыбельке, полной игрушек, платьиц, воротничков, с лежавшим в ней высохшим букетом сирени, подношением доброй молочницы.
Как живо пробудились все эти воспоминания при имени Медора!
Медор был здесь, кроткий и преданный Медор, он тоже смотрел на колыбельку, тоже плакал, слушая стоны юной матери.
Она сохранила всего одну реликвию, и эта реликвия принесла ей счастье; это был маленький браслетик с застежкой из позолоченной меди, который принес ей сегодня господин маркиз де Розенталь.
Какая игра случая! Накануне того самого дня, того страшного дня, Королева-Малютка сломала проволоку, на которой держался браслет. Лили положила его в карман, чтобы отдать в починку, но, поскольку после того, как пропала Королева-Малютка, починка – увы! – стала бессмысленной, Лили оставила браслет у себя.
Судите сами, как она им дорожила! Только это обстоятельство и могло заставить ее обратиться к ясновидящей.
Маркиз де Розенталь! Медор!
Сколько событий за один день!
Однако же мысль о Медоре почему-то не радовала Лили – напротив, в ней зарождались сомнения.
Она сохранила признательное и нежное воспоминание об этом славном существе; она часто говорила себе: хотела бы я его найти, чтобы сделать счастливым.
И вот теперь она боялась Медора.
Этот страх сразу объяснится, как только мы расскажем, какая мысль пришла в голову Лили.
Лили хотела верить словам маркиза де Розенталя; ей необходимо было верить в них, и Лили тихонько шептала:
– А если Медор принесет мне доказательство того, что все это ложь?
Почему он явился? И почему с тех пор, как он явился, Лили с ужасом отталкивала мысль, что эта ее мечта может развеяться?
На вопрос, зачем он пришел, этот славный бедняга Медор сам, должно быть, не сумел бы найти вразумительного ответа.
Конечно, он пришел не за подачкой. Но только ли желание увидеть Глорьетту привело его сюда?
Он достаточно сильно любил ее. Те несколько дней, когда он охранял обезумевшую юную мать, лежа, словно пес, в дровяном сарае, были для него драгоценнейшим воспоминанием. Собственно говоря, он не жил ни до, ни после: в те несколько дней вместилась вся его жизнь.
И все же он пришел не только для того, чтобы увидеть Глорьетту.
Он искал в течение четырнадцати лет. Искать сделалось для него своего рода манией, поскольку по мере того, как шло время, невозможность найти ее становилась все более очевидной.
Зарабатывая свой скудный хлеб при помощи странного ремесла шпагоглотателя, Медор воображал, что ему представится случай внезапно столкнуться лицом к лицу, где-нибудь на ярмарке, с Королевой-Малюткой.
И не раз во время своих странствий он встречал девочек, а потом молодых девиц в возрасте Королевы-Малютки, которым его воображение придавало черты сходства с предметом его мыслей.
Наконец он догадался и стал расспрашивать – он, такой робкий, – но полученные ответы всякий раз убивали его надежду.
Однако вот уже несколько дней удача улыбалась ему.
Напротив того места, которое он выбрал для своей жалкой лачуги, на площади Инвалидов возвышалось роскошное сооружение супругов Канада, истинных хозяев ярмарки.
Это были славные люди (впрочем, нам и так это известно), и к тому же они знали Медора как единственного друга папаши Жюстена, прославленного законника, нору которого Медор время от времени убирал – если только папаша Жюстен на это соглашался.
Эшалот часто говорил Медору:
– Если бы карьера шпагоглотателя не была обречена на провал, мы охотно взяли бы тебя к себе, старина, потому что жалость берет смотреть на твою будку; но ремесло шпагоглотателя увяло и не расцветет, пока в одни прекрасный день причуды моды не вызовут его к жизни; после молодого Саладена, который заглатывал добрых двадцать четыре дюйма, это занятие совершенно исчезло из обычаев XIX века.
Медор не раз заходил посмотреть, как танцует мадемуазель Сапфир, и независимо от своего таланта и своей красоты (что само по себе – и то и другое – редко встречается на ярмарке) она произвела на него странное, неопределимое впечатление.
Он спрашивал себя: на кого она похожа?
И по всей видимости, навязчивая идея продолжала преследовать его, ибо он вспоминал Глорьетту.
Но мадемуазель Сапфир не была похожа на Глорьетту.
Однажды Эшалот сказал ему:
– Мадам Канада приглашает тебя на чашечку кофе.
И вот, пока варился кофе, мадам Канада поинтересовалась, где обретается в данный момент папаша Жюстен. Ей необходимо было увидеться и посоветоваться с ним.
– О вещах весьма важных, – прибавил Эшалот, – о всяческих тайнах и тонкостях, касающихся нашей приемной дочки, ни секреты которой, ни подробности жизни тебе знать незачем.
Медор пообещал проводить семью Канада к папаше Жюстену.
Но, вернувшись в свою нору, он сказал себе:
– Значит, здесь есть тайна! На кого же она похожа? Накануне того дня, о котором мы рассказывали, Медор встретил мадемуазель Сапфир, которая по обыкновению своему шла к мессе в Сен-Пьер-дю-Гро-Кайу.
В своем скромном, почти строгом наряде она была точь-в-точь барышня из хорошего дома!
Священник, обративший внимание на ее ненапускную набожность, непременно страшно рассердился бы, если бы вы сказали ему, что его новая прихожанка – бродячая циркачка.
Медор внимательно в нее всмотрелся, и, когда он остался один, его озарило.
– На папашу Жюстена, вот на кого она похожа, – внезапно решил он, – но не на того папашу Жюстена, каким он стал теперь, а на того отважного юношу, который давным-давно приходил на улицу Лакюе, в дом N 5, – на «человека из замка», вот оно как!
Это открытие совершенно выбило его из колеи. Он весь день только о нем и думал – до того самого часа, когда его пыл направился на другой предмет, потому что он увидел смуглого господина входящим в балаган, а Глорьетту, по-прежнему юную и прекрасную – в костюме амазонки и рядом с красивым молодым человеком.
Так вот, он пришел в особняк герцогов де Шав не только для того, чтобы увидеть Глорьетту, но и для того, чтобы сказать ей: «Я знаю одну девушку, жизнь которой окутана тайной и которая похожа на отца Королевы-Малютки».
Но как пробиться к госпоже герцогине де Шав?
Медор отлично сознавал свое убожество. Между собой и семьей Канада он видел огромное расстояние. Представьте же, какая пропасть разверзлась, когда речь заходила о благородной обитательнице дворца, расположенного на улице Фобур-Сент-Оноре.
Всю ночь Медор размышлял.
Утром он отправился к папаше Жюстену, но не с тем, чтобы посвятить его в свои затруднения (поскольку он никогда не разговаривал с Папашей Жюстеном), а только для того, чтобы подмести в его логове.
Во время уборки Медор заметил фотографический портрет Глорьетты, по-прежнему висевший над колыбелью.
Недолго думая, Медор украл фотографию и, осмелев от собственного порыва, попросил самого папашу Жюстена, как только тот вернулся домой, уже полупьяный, написать на листке бумаги адрес госпожи герцогини де Шав – адрес особняка на улице Фобур-Сент-Оноре.
Так Глорьетта получила это послание – волнующее свидетельство очень далекого прошлого.
Она смотрелась в зеркало так, как будто не видела себя много лет. На мгновение годы, прошедшие с тех пор, как закончилась ее юность, словно исчезли, попросту перестали существовать.
Это облачко, которое она держала на руках и чьи смутные очертания, казалось, улыбались ей, было Королевой-Малюткой.
Она поцеловала Королеву-Малютку – облачко.
И независимо от ее воли опьянявшая ее прежде великая радость утихла.
Это был символ: сегодня, как и тогда, что она держала на руках, если не облачко?
И, возможно, здесь таилась угроза. Ничто не указывало на нее, но Лили ее ощущала.
В ней поселился смутный страх, подавлявший радость и шептавший в глубине ее сознание:
– Берегись!
И тогда ее взгляд устремлялся на улыбающийся туман, в очертаниях которого можно было угадать Королеву-Малютку; она пыталась разглядеть сквозь облако свою дочурку…
Подобное направление мыслей обычно не приводит к осознанию необходимости привести себя в порядок, особенно тогда, когда подобно госпоже де Шав, живешь в почти полном уединении.
И тем не менее к двум часам пополудни госпожа герцогиня позвонила своим горничным, чтобы ей подали одеться.
Это были две добрые, преданные женщины; они решили:
– Кажется, придет граф Гектор.
Против обыкновения, госпожа герцогиня уделила много внимания своему наряду. Она все время оставалась недовольна. Пришлось три раза укладывать ее роскошные волосы – в другие дни прическа сооружалась в один миг.
Обе верные камеристки задавались вопросом:
– Может, теперь это не для графа Гектора?
И обе искренне жалели его, потому что это был красивый и приятный молодой человек.
– Надо ли закладывать карету? – спросила одна из них.
– Нет, – ответила мадам де Шав, глядя на себя в большое зеркало и расправляя складки платья.
Она явно ждала кого-то и для него хотела быть красивой.
Когда она отпустила горничных, те долго судачили и строили всяческие предположения.
Кто же этот счастливейший из смертных?..
Часы пробили три, потом четыре. Во всяком случае, счастливейший из смертных заставлял себя ждать.
Незадолго до пяти часов обе створки ворот распахнулись. Это был господин герцог, вернувшийся в почтовой карете из путешествия, которого вовсе не совершал.
– Поздно! – решили обе горничные. – Счастливейший из смертный упустил случай!
Но в это время госпожа герцогиня позвонила. Они со всех ног бросились на зов. Вот какой приказ им был отдан:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61