– А шепотом упрашивал: – Давай, Колонь! Жарь, Поке! Вон там идут три женщины, наверняка – из деревни, мы можем заманить их… а еще артиллерист и хорошенькая блондинка со своей крошкой! – И громко в рупор: – Великие фонтаны Версаля в натуральном виде, Рейн, низвергающийся в Шафхауз, совершенно натурально! – И снова тихонько: – Вон еще два артиллериста, как раз для тех трех девиц: нам везет! – В рупор же заорал: – История Абеляра и Элоизы, исполняют мадемуазель Фрелюш и юный Саладен, первый ученик сицилийской консерватории, удостоившийся похвалы генерала Гарибальди! – Тихо предупредил: – Внимание! Две толстые кумушки и их мальчишка мясник! Звони, Амедей! – Громко заявил: – Смерть Авеля, исполняется знаменитым шпагоглотателем, который тут же проглотит три кавалерийские сабли и разобьет полдюжины камней на прелестях мадам Канады, первой женщины-физика Обсерватории! – Тут же тихо заметил: – Ах ты, Господи! Смотрите! Плантатор из заморских владений Франции или работорговец из колоний! Следит за хорошенькой блондинкой! Зажигай! – И громко завопил в рупор: – Танцы и полеты в воздухе на туго натянутом канате! Исполняет мадемуазель Фрелюш, единственная ученица, вызвавшая ревность мадам Саки, запретившей ей появляться на публике! – В рупоре что-то заскрежетало и вдруг полилось: – Мадам Саки! Мадам Саки! Мадам Саки!
Всякий героизм вознаграждается. Когда охрипший Эшалот умолк, перед входом во Французский Гидравлический театр столпились по крайней мере полторы дюжины зевак: три артиллериста, три крестьянки из Пикардии, две достойные кумушки, между которыми, словно корзина с двумя ручками, был плотно зажат молодой человек, четверо или пятеро солдат линейного полка и столько же мальчишек.
К тому же была еще молодая белокурая дама, державшая за руку очаровательную девчушку лет трех, и некая личность высокого роста, с темными волосами и необычайно смуглой кожей; этот мужчина не отрывал пристального и мрачно взора от красивой дамы и ее хорошенькой дочки.
Армия мадам Канады, возбужденная столь неожиданным наплывом публики, встрепенулась. Польский улан отчаянно замахал колокольчиком, одновременно посылая пылкие взгляды крестьянкам и толстым кумушкам – то есть зрителям, носившим юбки. И хотя Амедею Симилору была уготована судьбой более чем скромная участь, он несомненно являл собой законченный тип Дон Жуана. Грянула музыка, мадемуазель Фрелюш бешено заколотила в тамтам, а Эшалот испустил в рупор львиный рык.
Увы! Все оказалось тщетным. Три крестьянки из Пикардии прошли мимо, и, несмотря на свое нежное сердце, мадам Канада готова была немедленно удавить их, ибо они увлекли за собой и трех артиллеристов. Две толстые кумушки, зажав с обеих сторон юного мясника, удалились в сопровождении гримасничающих сорванцов, которых очень забавляло это трио. Пятеро солдат линейного полка последовали примеру мальчишек, и даже хорошенькая блондинка повернулась спиной к балагану и уже сделала шаг в сторону предместья Сент-Антуан, как вдруг ее маленькая дочка нежным и звонким, словно у птички, голоском, воскликнула:
– Мамочка, я хочу посмотреть на мадам Саки!
– Мадам Саки! Мадам Саки! Мадам Саки! – проревел в свой рупор Эшалот. – Два су! Два су! Два су!
Девочка повисла на руке матери; дама сразу же остановилась.
– Зацепило! – прошипел юный Саладен, с видом знатока наблюдавший за этой сценой.
Глаза Саладена были довольно красивыми, однако, когда он принимался что-нибудь пристально разглядывать, они округлялись и становились похожими на глаза хищной птицы.
Хорошенькая блондинка подхватила малышку на руки и нежно поцеловала ее.
– Мы живем очень далеко, – произнесла дама, – а сейчас уже поздно. Завтра, Королева-Малютка, если ты захочешь, мы пойдем смотреть на канатную плясунью на мосту Аустерлиц.
– Нет, – отвечала Королева-Малютка, – я хочу сегодня! И только мадам Саки.
Молодая мать подчинилась и ступила на шаткую лестницу, ведущую в балаган. Мадам Канада, колотя одной рукой в огромный барабан, а другой потрясая видевшими виды цимбалами, одарила мать и дитя нежным признательным взглядом. У укротительницы было доброе сердце, она хотела расцеловать их обеих.
И было за что, ибо «плантатор из заморских владений Франции», нахлобучив на глаза шляпу, двинулся следом за хорошенькой блондинкой. Две барышни, о которых мы еще не успели упомянуть, оказывается, вовсе не принадлежали к привередливым обитателям Сен-Жерменского предместья, а посему пошли за смуглокожим работорговцем; трое приказчиков поспешили за барышнями.
Пятеро солдат, увидев, как обернулось дело, стали совещаться: они привыкли идти туда, куда идут все, держать нос по ветру, никогда не теряться и получать удовольствие от любого зрелища. И солдаты двинулись к балагану.
Трое сорванцов сказали себе: «Кажется, там что-то новенькое», – и тоже встали в очередь за билетами.
– Эй! – прикрикнул юный мясник на своих толстых кумушек, – оплатите-ка спектакль!
И три артиллериста, воспользовавшиеся моментом, чтобы подхватить под руки трех пикардийских крестьяночек, предложили своим новым знакомым вместе насладиться представлением модного театра.
Теперь вы понимаете, что мадам Канада вовсе не напрасно с материнской лаской взирала на Королеву-Малютку!
– Два су! Два су! Два су! Держите ваши билеты!
Зеваки, словно овцы за бараном, повалили со всех сторон.
– Следуйте за всеми!
Балаган быстро заполнялся. Эшалот, надменный и гордый, в конце концов был вынужден встать возле двери и отправить на улицу последнего мальчишку с неплатежеспособной внешностью.
– Мест нет! – заявил Эшалот и пояснил: – Если бы у меня, молодой человек, был такой зал, как в королевской Академии музыки, мне бы не приходилось ежедневно отказываться от целого состояния!
II
КОРОЛЬ СТУДЕНТОВ
Балаган мадам Канады, первой женщины всех европейских столиц, возвысившейся до постижения физической науки, без преувеличения был набит битком. Но так как героиней нашей драмы является хорошенькая блондинка, уступившая капризу своей дочурки, то мы будем заниматься только Королевой-Малюткой и ее матерью.
Войдя первыми, они, разумеется, сели в первом ряду, и скудное освещение сцены падало прямо на них. Три бра, служившие во Французском Гидравлическом театре рампой и единственным источником света в зале, никогда еще не окутывали своим дымом столь изысканные существа. Девочка была мила и очаровательна, но юная мать – просто неотразима.
Разумеется, читатель вряд ли мог предположить, что нам в голову взбрело позабавить его и привести знатную даму в балаган мадам Канады. Госпожа Лили, или, как ее еще называли в квартале Мазас, Глорьетта, не была ни графиней, ни баронессой; она принадлежала – и это было видно невооруженным глазом – к низшим слоям общества, однако ее манеры отличались грацией и изяществом, а сшитый из весьма скромной ткани простой наряд свидетельствовал о хорошем вкусе и некоторой кокетливости. Вряд ли следовало причислять ее к простым работницам.
Сама того не ведая, Глорьетта шла гордой и уверенной походкой; она выглядела «благовоспитанной», несмотря на маленькую плоскую плетеную корзинку, висевшую у нее на руке. И тут надо честно сказать, что она пришла на Тронную площадь, чтобы купить себе обед по более низкой цене, чем в Париже.
Она была так невинно хороша и свежа, что все, кто видел ее, радовались от чистого сердца. Все в ней дышало жаждой жизни и молодостью, хотя на лице застыла грусть. Но так как подобное чувство не было свойственно ее натуре, то этот отпечаток выдавал тщательно скрываемое горе, переносимое стоически и с гордостью.
Почему ее прозвали Глорьеттой? Полагаю, вы догадались об этом, когда я рассказал вам о человеке со смуглой кожей, этаком набобе, которого Эшалот назвал работорговцем. Мужчина сел неподалеку от прелестной блондинки, но, несмотря на ее скромное черное бумажное платье, шаль того же цвета, явно связанную не из шерсти лучших мериносов, и шляпку из тафты, местами уже порыжевшую, заговорить с ней не осмелился.
Нет, вовсе не ее туалет был тому причиной, и уж тем более не ее лучезарная улыбка, иногда становившаяся на удивление презрительной, и даже не грусть в ее черных глазах.
Однажды утром, давно, когда Королева-Малютка еще не умела ходить, соседки видели, как мадам Лили садилась в фиакр; на ней было шелковое платье и шаль из самого настоящего кашемира.
Ни шали, ни платья больше никто не видел, и только в ломбарде для бедняков со странным названием «Холм Милосердия», возможно, могли бы ответить, что случилось и с платьем, и с шалью. Однако это не имело никакого отношения к прозвищу мадам Лили.
Соседки мадам Лили назвали ее Глорьеттой из-за Жюстины – обожаемой дочери, единственного сокровища, – которая также удостоилась чести получить прозвище: Королева-Малютка. Обычно требуется либо огромное состояние, либо талант или порок, чтобы стать предметом пересудов кумушек из своего же квартала. Мадам Лили была очень бедна – у нее не было никаких ярких талантов, она жила одна, в строгом уединении. Однако одному Господу известно, сколько интереса проявляли к ней соседки.
Нам удалось узнать кое-какие подробности той легенды, героиней которой она стала.
Лили была низкого происхождения – столь низкого, что многие подозревали, не похитили ли ее во младенчестве из королевской колыбели.
Чтобы попасть на ее родину, надо было перейти на другой берег Сены и подняться вверх по бульвару л'Опиталь. В те времена за Итальянской заставой существовал своеобразный поселок, населенный старьевщиками, строившими свои дома из самых невероятных материалов.
У этого поселка было несколько названий. Его именовали Вавилоном, Тряпичным Пекином, Полем Аристократишек, Волчарником, Калифорнией или Кашемирской долиной – кому как нравилось.
Пять или шесть лет назад в этом поселении парижских нищих, всегда готовых поиздеваться над самими собой, проживала девушка, прекрасная, как ангел; спина ее никогда не сгибалась под тяжестью заплечной корзины старьевщика, ибо с утра до ночи она прислуживала посетителям «Золотого Дома».
«Золотой Дом» Тряпичного Пекина, привлекавший гостей совсем другими развлечениями, чем одноименное заведение, расположенное на бульваре Итальянцев, являл собой огромную лачугу с глинобитными стенами, замешанными на костях, бумаге, бутылочных осколках, древесных стружках и всякой грязи. Мы называем только основные строительные материалы; подвергнув стены более тщательному анализу, мы бы обнаружили в них множество иных предметов. Крыша дома целиком состояла из старых подметок, искусно расположенных по принципу рыбьей чешуи. Над дверью висел кошачий скелет, совершенно иссохшийся от времени.
«Золотой Дом» содержала Барба Малер по прозвищу Любовь-и-Удача; прежде она играла на гитаре, теперь же заделалась кабатчицей, а по совместительству – акушеркой, хотя в кармане ее грязного фартука никогда не лежал диплом Медицинского факультета; главное же – она была матерью-покровительницей старьевщиков.
Это была мужеподобная, крепкая женщина лет пятидесяти, с лицом, обезображенным оспой. Обладая нравом императрицы Екатерины, она жестоко колотила своих Орловых. Впрочем, один из них, когда императрица находилась в хорошем расположении духа, вырвал ей левый глаз. У нее также отсутствовала половина носа: говорили, что ее откусил очередной Потемкин. Однако это не мешало ей считать себя привлекательной женщиной.
Она правила жителями Тряпичного Пекина, руководствуясь принципом кнута и пряника. Ее уважали и приглашали в судьи, когда надо было решить спорное дело; в таких случаях она для острастки запугивала всех, но приговор выносила беспристрастно, словно царь Соломон; ее вердикты, зачастую весьма сомнительные, только укрепляли ее славу опытнейшего юриста.
Одной рукой она принимала роды, другой наполняла стаканы, делала авансы на куче мусора, и даже, как говорили, держала банк, то есть ссужала деньги под проценты: двадцать процентов в месяц, двести сорок процентов в год: это была официальная ставка, однако в укромном уголке под каминным колпаком можно было удвоить процентную ставку для подозрительных заемщиков, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
В дальнем углу кабака она хранила свою гитару. Время от времени, когда восторженная публика принималась осыпать ее «знаками внимания» и льстить напропалую, она снимала со стены любимый инструмент и пела песенки, сочиненные женевским гражданином Жан Жаком Руссо.
Зрителям следовало либо безудержно аплодировать, либо удирать со всех ног: Барба Малер не любила умеренности.
В Вавилоне находились легковерные, твердившие на все лады, что у нее в Париже имеется капитал, вложенный в недвижимость и приносящий ей пятьдесят тысяч ливров годовой ренты.
У Барбы Малер была рабыня: девчонка-дикарка, прятавшая под копной спутаных белокурых волос маленькое бледное личико, на котором сверкала пара огромных черных глаз. Все удивлялись, как это Барба до сих пор не искалечила свою рабыню Лили; но надо сказать, что Барба не часто колотила ее, зато заставляла работать круглые сутки. Она называла ее то доченькой, то племянницей, то Бродяжкой.
Среди подданных Барбы Малер никто никогда не задавался вопросом, какие узы связывают Бродяжку и ее хозяйку.
В то же самое время, то есть примерно в 1847 году, в гостинице «Корнель» проживал образцовый студент, каких в Латинском квартале вот уже много лет днем с огнем не сыщешь. В те времена гостиница «Корнель» еще не имела конкурентов по количеству и разнообразию номеров, а также по изобилию предлагаемых постояльцам блюд. Там имелись комнаты стоимостью 50 франков в месяц и обеды за 3 франка 50 сантимов.
С тех пор подобные цены стали достоянием заведений, не имеющих столь славной истории.
Достопримечательность Латинского квартала – образцовый студент, о котором мы ведем речь, – звали Жюстен де Вибре. Он был вызывающе красив – из тех мужчин, что пробуждают зависть у солдат и любовь у женщин;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61