еще с лестницы Медор услышал, как она тихонько напевает песенку, которой некогда научила Жюстину.
Голос ее звучал совсем по-детски. Она словно бы пыталась обмануть себя, чтобы еще раз услышать серебристый голосок-колокольчик исчезнувшей девочки.
Когда Медор вошел, она умолкла, а затем спросила:
– Вы что-нибудь узнали?
Медор был удивлен – она ни о чем не расспрашивала его почти целую неделю.
– Все идет хорошо, – ответил он, – они ищут и, конечно, найдут.
Лили протянула ему руку – в первый раз за все время. Казалось, стоило присмотреться – и можно было увидеть, как сильно заколотилось под курткой сердце бедного малого.
– Вы ее очень любили, – сказала она. – Ради нее вы и меня пожалели.
– Ради нее и ради вас, – с живостью возразил Медор. Но тут же осекся и добавил:
– Да, верно, я ее очень любил, это ради нее.
На этом разговор иссяк. Глорьетта вновь занялась своим делом.
Через несколько минут она подошла к Медору, который, усевшись у двери, погрузился в размышления. В руках она благоговейно сжимала маленькие башмачки.
– Смотрите, что я нашла, – сказала она, сияя от радости. – Я надела их ей в тот день, когда ее крестили.
И она стал рассказывать о крещении с той многословностью, с какой всегда повествовала о Королеве-Малютке.
– В этот день ее отец был так счастлив, – со вздохом закончила она.
Лили никогда не упоминала об отце Королевы-Малютки; хотя Медор догадался, кто он: это был человек, живший в замке Монсо в Блере, возле Тура.
Бедный малый не проронил ни слова, Лили же продолжала:
– Наверное, он умер, раз не отвечает мне. У него было доброе сердце, и девочку он обожал.
– Возможно, он отправился в путешествие? – предположил безупречный Медор, не без удивления обнаружив, что ему неприятно защищать отца Жюстины.
– Или же я плохо написала, – подумала вслух Глорьетта. – У меня не было сил на длинное письмо, слишком дрожали руки. Надо бы вспомнить…
Она прижала ладони ко лбу, а затем прошептала:
– Да, да, я написала так: «Дорогой Жюстен, наша малышка потерялась, ее украли у меня, приезжай скорее, мне нужна помощь». Этого мало?
– О! – промолвил Медор. – Если бы я был на краю света или лежал на смертном одре…
Он не закончил фразу. Глорьетта вновь заговорила, не обратив внимания на его слова и обращаясь к самой себе:
– Да, этого было мало, мне надо было прибавить: «Я вовсе не собираюсь удерживать Вас. Как только мы найдем ребенка, Вы вольны делать все, что Вам хочется».
– Вы его очень любите? – спросил, не утерпев, Медор.
Лили посмотрела на него.
– Не знаю, – ответила она. – Это ее отец.
Она поцеловала крохотные башмачки и стала подыскивать им место на алтаре. Но вскоре добавила:
– Должно быть, о ней идут разговоры в Ботаническом саду. Сегодня ночью я подумала: ведь мамаша Нобле каждый день приходит к дереву со своими малышами; ей сообщают все новости, все слухи… Не обратиться ли вам к мамаше Нобле?
Медор уже вскочил на ноги. Надев свой картуз, он выбежал за дверь и вихрем помчался по лестнице.
– Хотя, – продолжала Лили, и взор ее потух, – мамаша Нобле добрая старуха и не стала бы меня томить… Если бы она что-то узнала, то сама пришла бы ко мне…
– Две недели! – оборвала она себя. – Боже мой, Боже мой! Уже две недели ее нет со мной!
Она упала на стул возле колыбели и застыла в оцепенении, сложив руки на коленях.
Она была изумительно красива: роскошные, рассыпавшиеся в беспорядке кудри обрамляли бледное до прозрачности лицо; благодаря невольному посту глаза стали еще больше; даже в безнадежности ее улыбки было нечто невыразимо трогательное и обаятельное. Над ней витал тот ореол кроткого страдания, который заставляет благоговейно взирать на Матерь всех слез.
Довольно долго она сидела в безмолвии, погрузившись в свои неизменные грезы – грезы, напоминавшие о печальном счастье минувших дней.
Близился вечер. На лестнице раздались шаги.
– Уже! – сказала она, думая, что возвращается Медор.
Но едва было произнесено это слово, как она вытянула вперед свои изящные руки, а на щеках ее появился слабый румянец.
Широко раскрыв глаза, она прошептала:
– Это не Медор. Неужели это…
И с губ ее, порозовевших от радости, сильнее которой не бывает, ибо вызвана она появлением того, кого уже перестали ждать, слетело имя Жюстена.
Она вскочила, обретя силы в надежде – такой великой надежде, которая почти равна уверенности. Это был Жюстен, а вместе с Жюстеном Королеву-Малютку можно будет отыскать очень скоро!
В дверь постучали.
– Войдите!
В комнату вошел мужчина.
Глорьетта в отчаянии опустилась на стул.
Это был не Жюстен.
Лили узнала в вошедшем того самого мужчину с бронзовым цветом лица, с бородой и волосами черными, как уголь, который не раз возникал на ее пути две недели назад, который сел недалеко от нее во время ярмарочного представления – и которого Медор схватил за шиворот возле дерева, обвинив в связях с той женщиной, что воровала детей.
Когда-то она испытывала смутный страх перед этим человеком, но теперь – чего ей было бояться?
Незнакомец шагнул в комнату и почтительно поклонился. Весь облик его дышал благородством, но было видно, что он находится в крайнем смущении.
В целом мрачная красота его лица могла бы навести на мысль о Дон Жуане, если бы не манера держаться, выдававшая робость дикаря или ребенка.
Он опустил взор под взглядом Лили и протянул ей визитную карточку – точно так же, как сделал бы в присутствии полицейского комиссара.
Лили взглянула на карточку, где было написано:
«Эрнан-Мария Жерес да Гуарда, герцог де Шав, португальский гранд, чрезвычайный посланник Его Величества императора Бразилии».
– Что вам угодно? – спросила она с усталым безразличием тех, кто много выстрадал.
– Я вас люблю, – ответил герцог очень тихо. Карточка, выскользнув из пальцев Лили, упала на пол. Глорьетта отвернулась.
Этот человек со всеми его пышными титулами и страстной любовью не значил в ее глазах ровным счетом ничего.
Он не задел ее словами «Я вас люблю»; она не заметила ни боязливой дерзости герцога, ни смешной стороны, безусловно наличествующей в этой одновременно странной и драматической сцене.
Она ничего не сознавала.
Герцог покраснел так, что это было заметно даже при бронзовом цвете лица. Быть может, он устыдился.
– Я вас люблю, – упрямо повторил он, говоря с усилием и подыскивая слова на чужом и трудном для него языке. – Я люблю вас пылко и мучительно. Я бы отдал кровь свою, чтобы перестать вас любить.
Лили не слушала. Она думала: «Мне почудилось, что это он. Последняя надежда исчезла. Жюстен получил мое письмо двенадцать дней назад. Он никогда не вернется».
Внезапно она повернулась к герцогу и смело взглянула ему в лицо.
– Вы богаты? – спросила она.
– Я очень богат! Очень!
– Очень богат, – произнесла Лили, вновь обращаясь к самой себе. – Если бы я была богата, я бы им всем сказала: тот, кто отыщет Жюстину, получит мое состояние!
– Если вы захотите, я скажу это, – серьезно промолвил герцог.
– Почему вы любите меня? – невпопад спросила Лили.
Он хотел встать на колени, но молодая женщина остановила его властным жестом, и он застыл в смущении.
– Подождите! – воскликнула она. – Вы были знакомы с похитительницей детей?
– Нет, – ответил герцог, – я знал только девочку.
– А вы смогли бы узнать ее, эту воровку?
– Да, конечно.
– Сядьте вот здесь, рядом со мной.
Герцог подчинился. Он не счел это за начало сближения, ибо лицо его омрачилось грустью.
Лили пыталась осмыслить сложившееся положение.
– Я думала, что это вы, – прошептала она после минутной паузы, – что это вы ее похитили.
– Если бы это был я, – ответил герцог, – если бы мне могла прийти в голову мысль завоевать вас таким способом, то я привел бы ее к вам.
Лили вздрогнула, однако на лице у нее появилась улыбка.
– А вы потом встречались еще раз с воровкой детей? – спросила она.
– Нет. Хотя я сделал все, что было в моих силах. За эти две недели не было ни одного дня, чтобы я не попытался поощрить деньгами или обещаниями тех, кому поручено разыскать преступников.
Он говорил правду, Глорьетта видела это по его глазам. Она протянула ему руку. Герцог приложился к ней губами.
– Отчего же вы так меня любите? – повторила она свой вопрос.
– Не знаю, – произнес герцог, и голос его дрогнул. – Я увидел вас, вот и все. Вы были с малышкой. Наверное, есть женщины красивее вас, но я таких не встречал. Я вышел из кареты и шел за вами до самого дома. С тех пор я думаю только о вас.
Лили пробормотала: .
– Вы любите меня так, как я люблю Королеву-Малютку.
– А я полюбил бы Королеву-Малютку так же, как и вас, – очень тихо сказал герцог.
В голосе его звучали неподдельная искренность и доброта.
Лили напряженно размышляла.
– И вам, – промолвила она с видимым все еще сомнением, – вам не удалось ничего обнаружить?
Задавая вопрос, бесполезность которого она сама сознавала, Лили не решилась взглянуть на герцога, иначе она увидела бы, как тот смущенно опустил глаза.
– Кое-что удалось, – промолвил он, стараясь говорить уверенным тоном.
Лили, прижав обе руки к сердцу, ни о чем не спрашивала.
Она просто ждала, затаив дыхание, чтобы не упустить ни единого слова.
– Выслушайте меня, – сказал решительно герцог де Шав, – я поведу речь о нас с вами. Мы оба можем быть счастливы, если на то будет Божья воля, в противном случае несчастье ждет и вас, и меня. Я не знаю, кто вы и что делали в прошлом… но это меня не интересует. Богатств и знатности у меня хватит на двоих – я претендую только на ваше будущее. Когда я начинал поиски, то думал, что приду к вам с вашей дорогой малюткой на руках и скажу: «Вот она, возвращаю вам ее, а вы в благодарность дайте согласие стать герцогиней де Шав…»
– Герцогиней де Шав! – пролепетала Лили. – Я?
О нет, она не была ослеплена этим предложением. Бывает горе столь глубокое, что всякое тщеславие умирает в нем – даже то естественное жалкое тщеславие, что присуще каждому человеку; даже те грезы, в которых пастушка выходит замуж за короля, – грезы, что сбываются только в сказках.
Истинно так: у любого есть это детское тщеславие; в нем могут признаваться или же таить его, но сохраняется оно вплоть до смертного часа.
У Лили же его не было больше, поскольку Лили фактически умерла. Она продолжала жить лишь в надежде отыскать дочь. И сейчас ей вдруг стало страшно. Этот человек, на которого она возлагала отныне все надежды, вероятно, сошел с ума.
Герцогиня де Шав!
А герцог заговорил вновь.
– Этого я сделать не смог. Я не нашел ребенка, я всего лишь напал на след.
На сей раз Лили, схватив его руку, припала к ней губами.
Герцог сильно побледнел.
– След очень слабый, – произнес он. – Как раз сегодня мне стало известно, что в Гавре на корабль, отплывающий в Америку, села труппа бродячих комедиантов. С ними была девочка примерно трех лет, и описание ее…
– Океан! – со слезами промолвила Лили. – Между мной и ею теперь лежит океан!
Герцог, чей лоб покрылся крупными каплями пота, сказал в заключение:
– И вот я пришел, чтобы предложить вам следующее: если вы согласны стать герцогиней де Шав, едем. Мои богатства, мое влияние, сама жизнь моя будут посвящены одной цели – найти ваше дитя.
Глорьетта поднялась со стула и обвила руками шею этого совершенно незнакомого человека, который вполне мог и солгать.
Она могла бы обнять и его колени.
Герцог прижал ее к груди со свирепой радостью и не увлек, а скорее понес к лестнице. У подъезда ждала карета с опущенными шторами. Герцог помог Глорьетте подняться в нее. И лошади тут же галопом рванулись вперед.
Едва карета свернула за угол бульвара, как у дома Nu 5 по улице Лакюе остановился фиакр. Из него вышел красивый молодой человек и обратился к одной из соседок, чтобы узнать, на каком этаже живет мадам Лили.
– Она только что ушла, – ответила соседка, по чистой случайности оказавшаяся милосердным созданием, ибо не добавила: уехала в экипаже с незнакомцем, у которого денег куры не клюют.
Красивый молодой человек поднялся наверх. Дверь была распахнута; он ступил на порог, и взволнованный взгляд его сразу же упал на колыбель, где на самом видном месте была водружена фотография Лили, держащей на руках неясную тень Королевы-Малютки.
Он сел на место, только что оставленное Лили, и стал ждать.
XIV
ЖЮСТЕН
Веселый замок Монсо стоял между роскошным лесом и изумрудными лугами, спускавшимися к Луаре. Эта местность походила на сад, в котором все дышало безмятежностью и довольством. Из окон замка можно было увидеть еще с десяток подобных живописных строений, а за рекой простиралась серебристая долина, оттенявшая темную листву тополей. Каждый день тут сновали шаланды, подставляя ленивому ветру свои огромные квадратные паруса. Словно мираж, вздымались вдали высокие колокольни и башни Тура.
Здесь и поселился бывший король студентов Жюстен де Вибре – подле своей превосходной матери, которая его обожала и жаждала женить.
Это было совсем нетрудным делом. Богатых наследниц здесь было видимо-невидимо, а местные барышни безусловно оправдывали свою репутацию – коей обязаны были влюбленным кавалерам – девиц прелестных и добрых, целомудренных и очаровательных.
Мать Жюстена уже давно овдовела; она владела вполне приличным состоянием, так что наш студент, будучи единственным ее сыном, мог считаться завидной партией. Мы знаем, что он был очень красив, очень умен и при этом даже образован; знаем и то, что он легко увлекался, обладал чувствительным сердцем и был отчасти склонен к риску.
Для Турени, где люди безмятежностью своей напоминают здешнюю природу, все это было не вполне обычно.
Впрочем, сам Жюстен искренне верил, что полностью исчерпал жар души на пирушках в гостинице «Корнель»; он пресытился жалкими интрижками в Шомьер и Прадо; что до поэмы, главной героиней которой была Лили, то мы умолкаем в растерянности. Экстравагантное начало этой любви вышло за пределы романтического воображения Жюстена: было совершенно очевидно, что он потерял голову в угаре страсти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61