- Замолчи! Да разве за все время нашего путешествия я совершил хоть один проступок? А вот ты, обжора, только и думаешь, как бы удовлетворить свою похоть, и ради выгоды готов отца родного продать. Сознайся, уж не сам ли ты захотел породниться с ней, да и привязал ее к дереву!
Танский монах принялся мирить их.
- Полно! Полно, Чжу Ба-цзе! Твой старший брат часто бывает прав. Раз он так говорит, давайте оставим ее здесь, бог с ней! Пойдем дальше своей дорогой!
- Вот это правильно! - в восторге воскликнул Сунь У-кун. - Значит, тебе, наставник, покровительствует сама судьба! Скорей садись на коня. А как только выберемся из леса, найдутся люди, которые не откажут нам в подаянии.
Все четверо двинулись вперед, оставив оборотня привязанным к дереву.
Оставшись в лесу, оборотень, скрежеща зубами от ярости бормотал:
- Много раз слыхала я о том, что Сунь У-кун обладает огромной волшебной силой, и вот нынче сама убедилась в том, что не зря про него идет такая молва. Зато Танский монах - совсем еще невинный отрок. Он сохранил свое целомудрие и, видимо, ни разу еще не источал из себя мужской силы. Я бы приворожила его к себе и сочеталась бы с ним брачными узами, чтобы обрести бессмертие, а эта обезьяна распознала меня, разбила все мои замыслы и увела монаха от меня. Освободи они меня от веревок, я тут же вцепилась бы в Танского монаха и завладела им! А теперь выходит, что зря я старалась. Постой! Позову-ка его еще разок! Посмотрим, что из этого получится!
Дева-оборотень, не дотрагиваясь до лиан, которыми была привязана, произнесла несколько ласковых слов и, легонько дунув, пустила их с попутным ветерком вдогонку, прямо в уши Танскому монаху. Хотите знать, о чем взывала она? Вот ее слова:
- О наставник! Как мог ты не пожалеть человеческой жизни и обречь меня на верную гибель? Как после этого ты сможешь поклониться Будде и просить у него священные книги?
Услышав эти слова, Танский монах тотчас же придержал коня и воскликнул:
- Сунь У-кун! Ступай назад и освободи деву от веревок.
- Что это ты, наставник, опять вспомнил про нее? - удивился Сунь У-кун.
- Да она ведь кричит! - ответил Танский монах.
- Ты что-нибудь слышишь? - спросил Сунь У-кун, обращаясь к Чжу Ба-цзе.
- У меня, должно быть, уши заложило, - ответил тот, - ничего не слышу.
- Ну, а ты, Ша-сэн, что-нибудь слышал?
- Мне что-то ни к чему: иду себе с ношей, ни о чем не думаю, поэтому ничего не слышу, - ответил он.
- Вот и я тоже ничего не слышу, - сказал Сунь У-кун, обращаясь к Танскому монаху. - Ты скажи, наставник, что она там кричит?
- Упрекает меня, - ответил Танский монах, - и совершенно справедливо. Говорит, как смогу я предстать перед Буддой и просить у него священные книги после того, как оставил ее погибать в лесу. Знаешь поговорку: «Спасти человеческую душу лучше, чем выстроить семиярусную пагоду». Живо ступай, освободи ее! Сейчас это, пожалуй, важнее, чем священные книги и поклонение Будде!
Сунь У-кун дерзко рассмеялся.
- Наставник! Раз тебе так приспичило совершить доброе деяние, то ничего не поделаешь, снадобья от этого нет никакого! Но ты вспомни, сколько гор тебе пришлось перейти за то время, что ты покинул восточные земли! Сколько злых дьяволов-оборотней попадалось в этих горах? Они хватали тебя, тащили в свои пещеры, а мне, старому Сунь У-куну, то и дело приходилось пускать в ход свой посох, убивать всяких бесов, чтобы выручать тебя из беды. И вдруг сейчас ты решил проявить жалость к какой-то ведьме-оборотню и хочешь, чтоб я спас ее.
- Вот что я скажу вам, братья мои, - серьезно проговорил Танский монах, перебивая Сунь У-куна. - Еще древние люди говорили: «Если можешь совершить благодеяние, пусть самое малое, никогда не пренебрегай им; если же совершил злодеяние, не оправдывайся тем, что оно невелико». Послушай меня, Сунь У-кун, и спаси несчастную деву!
- Ах, вот как! - грубо воскликнул Сунь У-кун. - Раз уж на то пошло, то скажу тебе прямо, что это дело мне, старому Сунь У-куну, не под силу! Если хочешь спасти оборотня, спасай, я не смею больше отговаривать тебя, а то ты опять разозлишься. Поступай как хочешь, только спасай ее сам!
- Замолчи! - крикнул Танский монах. - Оставайся здесь, а я с Чжу Ба-цзе пойду освобожу ее.
Танский монах вернулся в лес, велел Чжу Ба-цзе развязать лианы, которыми дева была привязана к дереву, затем приказал ему вырыть граблями нижнюю часть ее тела из земли. Дева-оборотень вылезла из ямы, расправила затекшие члены, оправила свои одежды и пошла за Танским монахом из леса, радостная и довольная. Сунь У-кун, увидев их, стал зло смеяться.
- Ты что смеешься, обезьянья морда! - выругал его Танский монах.
- Чего смеюсь? А вот послушай:
Когда улыбается счастье,
Хорошего друга ты встретишь.
Когда угрожает несчастье,
Прекрасную деву приметишь!
Танский монах окончательно обозлился.
- Негодная ты мартышка! Болтаешь всякий вздор! От самого рождения и до сей поры я веду монашеский образ жизни. Я получил царское повеление отправиться на Запад, и вот сейчас спешу с почтением поклониться Будде и попросить у него священные книги; я непохож на тех, кто гонится за выгодой. Как же ты смеешь говорить, что мне угрожает несчастье?
- Наставник! - с улыбкой перебил его Сунь У-кун. - Ты в самом деле с младенческого возраста стал монахом, вот потому, видно, и не знаешь мирских порядков и законов, а умеешь только читать каноны и молиться Будде. Девица эта молода, смазлива, а мы все - монахи, отрешившиеся от земных утех. Если мы пойдем с ней вместе и по дороге встретим дурного человека, нас схватят, сдадут властям и обвинят в прелюбодеянии; не посчитаются с тем, что мы направляемся на поклон к Будде за священными книгами. А если нас и не обвинят в прелюбодеянии, то начнут допытываться, не похитили ли мы деву, чтобы получить выкуп. А за это с тебя, наставник, спросят ставленную грамоту, да еще изобьют до смерти; Чжу Ба-цзе будет осужден на каторгу, Ша-сэна отправят в ссылку, да и мне, старому Сунь У-куну, непоздоровится. Как примутся мучить да терзать, так никакие речи не помогут.
- Хватит врать! - прикрикнул на него Танский монах. - Спасал деву я один, с меня и спросят. Вы тут ни при чем!
- Хоть вы и говорите, наставник, что за все ответите сами, - возразил Сунь У-кун, - но, видимо, не подозреваете, что на самом деле не спасаете, а губите человека.
- Отчего же? - удивился Танский монах. - Я спас ее и вывел из леса, а ты говоришь, что я гублю ее!
- В лесу, - стал пояснять Сунь У-кун, - она умерла бы с голоду через несколько дней, а то и через полмесяца, но после этого душа ее благополучно переселилась бы в царство теней. Ты ведь едешь верхом на быстром коне, мы и то еле поспеваем за тобой. Как же сможет угнаться за нами дева, с такими крохотными ножками? А стоит нам упустить ее из виду, как на нее нападут тигры, барсы или злые волки, они растерзают ее на части, вот и выходит, что ты станешь виновником ее гибели. Правду я говорю?
Танский монах задумался.
- Пожалуй, ты прав! - сказал он. - Хорошо, что надоумил меня. Как же нам быть теперь?
- Возьми ее в охапку, и пусть она едет с тобой вместе верхом, - смеясь, предложил Сунь У-кун.
Танский монах задумался и, наконец, сказал:
- Да разве к лицу мне вдвоем с девицей ехать верхом на лошади?!
- Но не может же она идти за тобой, - не унимался Сунь У-кун.
- Я велю Чжу Ба-цзе нести ее! - решительна произнес Танский монах.
- Ну, Дурень, - захихикал Сунь У-кун, - повезло тебе. Счастье выпало на твою долю!
- Ну и повезло! - сердито отозвался Чжу Ба-цзе. - «В дальней дороге не бывает легкой ноши», - продолжал он, - подумаешь, какое счастье тащить ее на спине!
- Морда у тебя длинная, - захлебываясь от смеха, трунил Сунь У-кун, - запрокинь ее назад, да и веди любовные разговоры. Очень даже удобно!
Чжу Ба-цзе не стерпел таких насмешек. Он стал бить себя кулаком в грудь и топать ногами от ярости.
- Вот наказание так наказание! Ты лучше избей меня, наставник, я стерплю боль от побоев, только не заставляй нести ее. Ведь после Сунь У-кун всю жизнь будет порочить мое доброе имя. Я хорошо его знаю, он ведь такой… Нет! Ни за что не понесу!
- Ну ладно, ладно! - стал успокаивать его Танский монах. - Я вполне могу идти пешком. Вот слезу сейчас с коня, а Чжу Ба-цзе пускай ведет его, вот и все!
Сунь У-кун разразился громким хохотом:
- Вот везет нашему Дурню: всегда оказывается при деле!
- Опять за свое, обезьянья морда! - оборвал его Танский монах. - Знаешь, что говорили древние люди: «Добрый конь способен пройти тысячу ли, но сам без человека никуда не направится!» Допустим, что я буду идти очень медленно. Неужели вы бросите меня одного на дороге? Конечно, нет. Вы тоже пойдете медленно. Мы все вместе, с этой доброй женщиной, спустимся с горы, и там, может быть, найдем какой-нибудь монастырь, скит или просто селение, где и оставим ее на попечение добрых людей. Таким образом, мы спасем ей жизнь.
- Наставник прав, - сказал Сунь У-кун с самым серьезным видом, - идемте же скорей!
Танский монах бодро пошел впереди, за ним последовал и Ша-сэн с поклажей и Чжу Ба-цзе, который вел порожнего коня. За Чжу Ба-цзе шла дева, а за ней Сунь У-кун, держа наготове железный посох.
Так прошли они двадцать, а то и все тридцать ли. Начало смеркаться. Вдруг они увидели какие-то строения с башнями.
- Брат! - обратился Танский монах к Сунь У-куну. - Я убежден, что это какой-то богатый монастырь! Вот здесь и попросимся на ночлег, а завтра ранним утром отправимся дальше.
Сунь У-кун поддержал его.
- Наставник правду говорит! Так и сделаем. Ну-ка, подтягивайтесь поживей!
Вскоре они подошли к воротам.
- Вы обождите меня здесь, - сказал Танский монах, - а я пойду проситься на ночлег. Если мне не откажут, позову вас!
Путники расположились под ивами, только Сунь У-кун стоял и наблюдал за девой.
Наставник пошел вперед. Подойдя к воротам, он увидел, что они покосились. Кругом царило запустение и не было ни души. Танский монах приоткрыл ворота и стал осматривать двор. Сердце его сжалось от грусти и скорби: длинная галерея вокруг храма была пуста. Древний монастырь казался покинутым, когда-то богатый двор порос мхом и лишайником, дорожки заросли бурьяном. То тут то там мелькали светляки, словно летающие фонарики, не слышно было колокола, отбивающего часы, лишь раздавалось кваканье лягушек. У праведного монаха потекли из глаз непрошеные слезы.
Вот как выглядел этот монастырь:
Храм разрушен,
И кровля успела, прогнив, обвалиться.
В кельях тихо и пыльно.
И гонга не слышится звон.
Всюду битый кирпич
И поломанная черепица.
Балки, треснув, прогнулись.
Столбы покосились колонн.
В кухне пусто,
Завален очаг перепрелою гнилью,
И трава разрослась
На парадных и черных дворах.
Украшенья разбиты,
И плиты подернулись пылью…
Барабаны без кожи.
И башня рассыпалась в прах.
Многоцветных лампад
Перебиты узорные стекла.
Потускнел образ Будды.
Упали архаты вокруг.
И богини чело Гуаньинь,
Словно глина, размокло.
И она уронила
И чашу и ветку из рук.
Дни за днями проходят,
И здесь ты не встретишь монаха.
Только вихри в провалах
И в каменных сводах поют.
Только тигр иногда забредает,
Не ведая страха,
Только барс и лисица
Ночами находят приют.
Покривились столбы
Монастырской старинной ограды,
Повалился забор,
И молельня вот-вот упадет.
И калитка распахнута настежь
И створки ворот.
Грустно людям бродить меж развалин,
А демоны - рады.
Старинный монастырь,
Заброшенный, затих.
Лишь ветры
В храмину слетаются пустую.
И зимние дожди
Размыли лик святых,
И Будды голову
Размыли золотую.
Сквозь трещины в стене
Глядит глухая даль.
И даже духу тьмы
Ночлег здесь дик и страшен.
Разбитый колокол
В душе родит печаль…
Жаль древней звонницы
И жаль упавших башен.
Набравшись храбрости, Танский монах прошел через вторые ворота. Здесь он увидел развалины колокольни и сторожевой башни. Его внимание привлек медный колокол, вросший в землю. Верхняя его часть покрылась белым как снег налетом, а внизу он стал синим, как индиго. Произошло это оттого, что колокол долго лежал под открытым небом. Белый налет на верхней его части образовался от дождей, а синева - от испарений земли. Поглаживая колокол рукою, Танский монах стал причитать над ним:
Ты когда-то
На башне высокой висел
И качался на балке,
Резной и богатой.
Ты рассвет, как петух,
Возвещал нам когда-то,
И, прощаясь с закатом,
Твой голос звенел.
Где ж прилежный умелец,
Подвижник простой,
Тот, кто гулкую бронзу
В горниле расплавил?
Расскажи, где ваятель,
Где мастер святой,
Кто в узорную форму
Струю золотую направил?
Скрылись оба в подземных чертогах
В назначенный час.
Имена их забыты.
Твой голос угас.
Танский монах стал громко вздыхать и охать, не подозревая, что растревожит обитателей монастыря. Первым услышал его голос монах, ведавший возжиганием лампад и фимиама. Он поднялся с земли, подобрал обломок кирпича и кинул его прямо в колокол. Раздался металлический звук. Танский монах с перепугу повалился наземь, затем хотел бежать, но зацепился за корень дерева и снова упал. Лежа на земле, он поднял голову и стал взывать:
Упавший колокол!
Я плакал средь развалин
Об участи твоей
В вечерней тишине.
В безлюдных сумерках
Ты вдруг ответил мне
Могильным голосом,
И гул твой был печален.
Испуганный монах,
Подумал я, скорбя,
Что оборотня дух
Вселился и в тебя.
Тем временем монах подбежал к Сюань-цзану, помог ему подняться и учтиво сказал:
- Прошу тебя, отец, вставай скорей! Не думай, будто колокол превратился в оборотня, это я только что кинул в него осколком кирпича, вот он и звякнул!
Танский монах поднял голову и поглядел на говорившего.
- А сам ты не оборотень камней или деревьев? Может, злой дух? - с опаской спросил Танский монах, вглядываясь в безобразное чумазое лицо незнакомца. - Имей в виду, что я из великого Танского государства. Мои ученики умеют покорять драконов и укрощать тигров. И если только ты заденешь их, прощайся с жизнью!
Монах опустился на колени.
- Отец родной! Ты не бойся! - молил он. - Я вовсе не оборотень и не злой дух, а служу в этом монастыре, слежу за лампадами и курильницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76