— Будьте так добры, — попросила она тихо, — вы не можете хотя бы сказать, где я нахожусь? Я не имею об этом ни малейшего понятия…
Но женщина и не подумала ответить.
— Откуда ты приплыла на своей лодке?
— С корабля, который направлялся в Константинополь и бросил меня в открытом море перед рассветом три дня назад, должно быть, — вздохнула Марианна. — Предыдущим утром мы обогнули Киферу…
— Какой стране принадлежит этот корабль? И что ты сделала, что тебя бросили в море? B одной рубашке?
Голос женщины был полон подозрения, и Марианна с отчаянием подумала, что в ее истории было действительно что-то сногсшибательное и в нее трудно поверить. Тем не менее у правды всегда больше шансов попасть в цель, чем у самой ловко придуманной басни.
— Корабль американский. Бриг из Чарлстона в Южной Каролине. Капитан… Язон Бофор!
Она с трудом произнесла это имя, и при этом что-то вроде рыдания вырвалось из ее груди, но оно неожиданно смягчило строгие черты женщины. Ее густые брови, такие черные, словно покрашенные китайской тушью, приподнялись.
— Язон? Красивое греческое имя у американца!.. Но ты, похоже, страдаешь из-за него: значит, ты Медея этого Язона?.. И это он бросил тебя в море?
— Нет… не он!
Протестующий крик вырвался из самого сердца Марианны, которая, внезапно взволновавшись, продолжала угасшим голосом:
— На корабле вспыхнул мятеж… Язон, без сомнения, арестован… может быть, убит, и мои друзья вместе с ним!
Тогда, опуская пережитую в Венеции личную драму, которая только добавила бы не правдоподобия ее положению, она начала рассказ о трагически завершившемся для нее плавании «Волшебницы». Она рассказала, как Лейтон, желая захватить корабль, который он наметил для работорговли, сделал все, чтобы восстановить Язона против его подруги, как ему удалось, насколько она представляла себе ход событий, осуществить этот захват, как, наконец, он оставил ее без средств к существованию и надежды на помощь в открытом море. Она высказала, заканчивая, свои опасения относительно судьбы тех, кто остался на борту: ее друг Жоливаль, Гракх, Агата и также Калеб, подвергшийся истязанию за попытку избавить корабль от злобного демона.
Без сомнения, она вложила в свои воспоминания о пережитых ею трагических днях достаточно страсти и искренности, ибо, по мере того как она говорила, сомнение постепенно исчезало с лица женщины, уступая место любопытству. Скрестив длинные ноги, поставив локоть на колени, а подбородок на ладонь, она слушала с явным интересом, но в глубоком молчании. И когда Марианна, уже встревоженная этим молчанием, робко спросила:
— Разве… это не кажется вам чересчур необычайным? Я прекрасно понимаю, что моя история похожа на роман… однако клянусь вам, все это правда!
Женщина только пожала плечами.
— Турки говорят, что у правды есть крылья и никто не властен над ней… Твоя звучит удивительно… как любая правда. Но успокойся, мне приходилось слышать истории еще более удивительные, чем твоя! Тебе остается сказать мне твое имя… и что ты собиралась делать в Константинополе…
Трудный момент наступил, момент выбора, который мог иметь тяжелые последствия. С самого начала этого разговора Марианна сомневалась, стоит ли назвать свое подлинное имя. Она думала взять другое, объяснить свое пребывание на американском судне как бегство увлекшейся женщины, желающей оставить между ее преступным счастьем и гневом мужа по возможности большее расстояние, но по мере того как, рассказывая, она всматривалась в строгое лицо своей хозяйки, она испытывала все большее отвращение к необходимости преподнести ей любовную историю, которую та может найти мерзкой. К тому же Марианна знала о своем неумении лгать, тем более трудно сделать это перед таким дышащим честностью лицом. Даже простая скрытность ей плохо удавалась: недавнее крушение ее любви было тому ярким доказательством.
Неожиданно она вспомнила слова Франсуа Видока, сказанные им, когда они возвращались вместе с берегов Бретани:
«Наша жизнь, мой дорогой друг, — это огромный океан, усеянный рифами. Мы должны в любой момент ждать крушения. Лучше всего приготовиться к нему. Тогда появляется шанс выйти из него живым».
Риф был здесь, перед ней, скрытый за высоким непроницаемым лбом, за загадочными чертами… Марианна подумала, что ей больше нечего бояться, кроме гипотетической мести, и решила идти напролом. Последствия после всего не имели больше никакого значения, и если эта женщина посчитает ее своим врагом и убьет ее, это не будет большой катастрофой. И без обиняков она заявила:
— Меня зовут Марианна д'Ассельна де Вилленев, княгиня Сант'Анна, и я направляюсь в Константинополь по приказу императора Наполеона, моего властелина, чтобы убедить султаншу, которая является в какой-то степени моей кузиной, разорвать союз с Англией и восстановить дружеские отношения с Францией, и продолжать войну с Россией! Теперь, мне кажется, вы знаете все!..
Результат этого откровенного признания был удивительный. Женщина мгновенно встала, сильно покраснела, затем постепенно обрела прежнюю бледность. Она с изумлением смотрела на спасенную, открыла было рот, но не произнесла ни звука, затем повернулась кругом и направилась к двери, словно она внезапно почувствовала слишком большую ответственность и предпочла избежать ее. Но голос Марианны заставил ее остановиться.
— Я должна заметить, что сказала все, что вы хотели знать, а вы до сих пор не ответили на вполне естественные вопросы, которые я уже дважды вам задавала: где я нахожусь?.. И как вас зовут?
Женщина полностью повернулась и устремила на Марианну взгляд своих черных, ставших как будто еще больше глаз.
— Это остров Санторин, в прошлом Тира, самый бедный из греческих островов, где сегодня не знаешь, будешь ли жив завтра, или даже вечером, потому что он стоит на подземном огне. Что касается меня… ты можешь называть меня Сафо! Здесь меня знают под этим именем…
И, не добавив больше ни единого слова, странная особа торопливо покинула комнату, но тщательно заперла за собой дверь. Заранее смирившись с этим новым видом тюрьмы, Марианна пожала плечами, снова взяла забытый Сафо пеплум, закуталась в него, затем, растянувшись на козьей шкуре, решила восстановить свои силы глубоким сном.
Теперь жребий брошен. Продолжение зависит не от нее!
Конец дня прошел для Марианны, по-прежнему запертой в ее убежище и не увидевшей ни единой живой души, перед двойным окном. Открывавшийся из него вид был очень своеобразным: поле руин и пепла, где каждый предмет казался сделанным из серебра.
Стволы колонн и куски стен выступали из тончайшей пыли, соединявшей все оттенки серебристо-серого цвета. Все это находилось на обширном плато, с одной стороны которого раскинулось большое сельскохозяйственное угодье, где на широких уступах рос виноград, укрытый скособоченными ветрами смоковницами и посеребренный вездесущей пылью. С другой стороны плато, похоже, обрывалось в море за старой каменной мельницей с разбитыми крыльями.
Иногда вдалеке, на фоне белого дома, возникал скучный силуэт осла, такого же серого, как все окружающее. Это был угнетающий пейзаж, вряд ли способный поднять дух у женщины, с полным правом считающей себя пленницей, и ничуть не очаровавший Марианну, которая вздрогнула, когда сзади прозвучал спокойный голос Сафо.
— Если ты хочешь присоединиться к нам, — сказал этот голос, — приближается час, когда мы должны идти прощаться с солнцем. Оденься!
Она протянула тунику, похожую на те, что Марианна видела на других девушках, сандалии и ленты, чтобы подвязать волосы.
— Я хочу помыться, — сказала Марианна. — Я никогда не ощущала себя такой грязной.
— Правильно! Подожди, я принесу воду…
Вскоре она вернулась с полным ведром, которое поставила на выщербленный пол. Другой рукой она протянула кусок мыла и полотенце.
— Я не могу дать тебе больше, — тоном сожаления сказала она. — Вода — самое ценное здесь, и мы рассчитываем только на дожди, чтобы наполнить наши водоемы, а когда наступает лето, уровень в них быстро понижается.
— Тогда местные люди страдают?
Быстрая улыбка придала очарование строгому лицу Сафо.
— Меньше, чем ты думаешь. Они не особенно любят мыться, а для утоления жажды у нас есть в изобилии вино. Никому здесь и в голову не придет пить воду. Поторопись. Я подожду тебя снаружи. Кстати, ты говоришь только на родном языке?
— Нет. Я говорю также на немецком, английском, итальянском, испанском и когда-то изучала древнегреческий.
Сафо сделала гримасу. Видимо, ее больше удовлетворило бы знание современных греческих диалектов. После короткой паузы она решила:
— Лучше всего, если бы тебя поменьше слышали, но если возникнет необходимость, пользуйся итальянским. Эти острова долго были венецианскими, и этот язык еще понимают здесь. И не забудь говорить всем «ты». Дипломатические тонкости не в ходу у нас.
Марианна стремительно принялась за туалет и сотворила чудо с тем небольшим количеством воды, которое ей предоставили. Ей удалось даже вымыть волосы, кое-как заплести и обвить вокруг головы.
Самочувствие ее после этого стало превосходным. Солнечные ожоги на лице, шее и руках успокоились благодаря маслу рыбака, и когда она надела плиссированную тунику, она почувствовала себя почти такой же свежей, как при выходе из своей парижской ванны Толкнув наконец грубую деревянную дверь, закрывавшую ее временное обиталище, она увидела Сафо, сидевшую в ожидании у колодца.
Она держала в руке лиру, а девушки, которых Марианна видела утром, окружили ее, уже готовые к выступлению.
При виде новоприбывшей Сафо встала и рукой указала ей место между двумя девушками, которые даже не взглянули на нее.
Затем белая вереница направилась к краю плато, открывшемуся перед Марианной во всей своей протяженности.
Покатое к востоку, покрытое виноградниками и грядками томатов, оно довольно плавно спускалось к морю, но с западной стороны переходило в возвышение, увенчанное широким массивным белым строением, которое из-за отсутствия колокольни легко могло сойти за крепость и за которым собиралось исчезнуть солнце. Что касается места, где Марианна провела день, это действительно оказалась небольшая полуразрушенная часовня, на желтой крыше которой торчали, словно громоотвод, остатки древнего креста. Рядом, за водоемом, виднелись обвалившиеся портики венецианской виллы.
По-прежнему распевая какой-то древний гимн, процессия подошла к возвышавшемуся над синеющим пространством моря месту.
Серую пыль здесь сменила застывшая лава, которая образовала черную груду, напоминавшую формой трон. Сафо величественным шагом взошла на него, обеими руками прижимая лиру к груди, в то время как девушки опустились на колени вокруг нее. Все повернулись к заходящему солнцу, стараясь изобразить выражение экстаза, который запечатлелся на лице их жрицы и который Марианна нашла бы довольно смешным, если бы не поняла, что это только спектакль и что дело в другом, в чем-то гораздо более серьезном и достойном уважения, скрытом под постоянным маскарадом, вынужденно разыгрываемым этими женщинами.
«Меня считают безумной», — сказала Сафо, и действительно, она поступала так, чтобы убедить в этом всех. После минутной сосредоточенности она взяла несколько аккордов на лире и сильным голосом запела что-то вроде литании солнцу, ритм которой был не без достоинств, но показавшейся Марианне слишком скучной и длинной, чтобы попытаться вникнуть в ее смысл.
Затем несколько девушек встали и начали танцевать. Это был танец медленный и чопорный, но вместе с тем удивительно яркий.
Он словно приносил в жертву угасающему солнцу крепкие юные тела, обрисовывающиеся складками полотна во время танца…
Вскоре этот удивительный концерт привел к не менее удивительным последствиям. На крутой тропинке, ведущей к белой крепости, появились три черные фигуры, которые гневно кричали, грозя кулаками танцующим. Марианна поняла, что то, что она считала крепостью, было монастырем, и хореографические упражнения пришлись не по вкусу обитавшим в нем священнослужителям.
Вспомнив, какое отвращение проявил к ней поп в лодке Иоргоса, она не особенно удивилась, но все-таки встревожилась, когда эта троица неистово принялась швырять в них камнями. К счастью, они находились довольно далеко и их броски не достигали цели.
Впрочем, ни Сафо, ни ее ансамбль это ничуть не тронуло. Они не смутились, даже когда один из монахов подбежал к двум турецким солдатам, двум янычарам в фетровых фесках и красных сапогах, проходившим по дороге, и исступленными жестами стал показывать в сторону женщин. Турки едва повернули головы, скучающе взглянули на танцующих, пожали плечами и, оттолкнув монаха, пошли дальше.
К тому же Сафо закончила пение. Солнце исчезло за гребнем.
Быстро наступала ночь. В молчании девушки собрались и в том же порядке направились к старой вилле следом за их жрицей и флейтистами, которые с еще более вдохновенным видом шли впереди.
Находясь в середине процессии, Марианна тщетно пыталась найти ответы на терзавшие ее любопытство вопросы. Она настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила брошенный на тропинке пучок веток мастикового дерева, налетела на него, споткнулась и наверняка упала бы, но шагавшая рядом девушка удержала ее сильной рукой. Настолько сильной, что молодая женщина с большим вниманием посмотрела на нее. Это было создание худощавое и стройное, с тонкими, но энергичными чертами лица под шапкой собранных в шиньон черных локонов. Как и большинство ее подруг, она была высока и крепко сложена, но не лишена грации. Девушка слегка улыбнулась, когда ее темные глаза встретились с глазами Марианны, затем она отпустила ее и спокойно пошла дальше, словно ничего не произошло. Но новый вопросительный знак добавился к тем, которые уже беспокоили спасенную: Сафо тренировала этих девушек так же сурово, как делали некогда в Лакедемонии, — тело той, что поддержала ее, было твердым, как мрамор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61