на этот раз в ее еду добавили наркотик!
Но она при этом не испытала ни гнева, ни страха. Ее невесомое тело словно оборвало все земные связи, включая ее способность страдать, испытывать страх и даже отвращение. Оно парило, расслабленное, с чудесной легкостью в блистающем мире, тепло украшенном цветами утренней зари. Стены расступились, тюрьма рухнула.
Огромный мир, испещренный молниями, отливающий цветами радуги, как венецианское стекло, открылся перед Марианной движущейся волной, в которую она бросилась. Это было так, словно она внезапно оказалась на высоком борту корабля… может быть, даже того самого, о приходе которого она мечтала и который вела зеленоглазая сирена? Она плыла, стоя у бушприта, к странному берегу, где дома фантастических форм сверкали, как металлические, где растения были синие, а море пурпурное. Корабль с поющими парусами двигался вперед по восточному ковру яркой расцветки, а морской воздух нес аромат ладана, и, вдыхая его, Марианна, преодолев изумление, ощутила странное животное удовлетворение, проникшее до самых интимных фибр ее естества…
Это было удивительное ощущение, эта радость, залившая ее до самых кончиков ногтей. Подобно тому как после любви, когда удовлетворенное тело, достигнувшее вершины ощущений, колеблется в нерешительности перед возможностью ухода в небытие. И сейчас произошло нечто подобное. Мгновенно все изменилось, все стало черным… Сказочный пейзаж поглотила непроглядная ночь, и сладостное ароматное тепло уступило место влажной свежести, но ощущение счастья осталось нетронутым.
Темнота, в которой она оказалась теперь, была приятной, близкой ей. Она ощущала ее вокруг себя, словно ласку. Такую же, как в тюрьме, мерзкой и чудесной, где она единственный раз в жизни отдалась Язону. И обратив время вспять, Марианна вновь ощущала под своей обнаженной спиной шероховатость досок, служивших им брачным ложем, их царапающую жесткость, так хорошо компенсировавшуюся ласками ее возлюбленного.
Эти ласки… Марианна их еще чувствовала. Они порхали по всему ее телу, сплетая жгучую сеть, под которой ее плоть, в свою очередь, воспламенялась, распускалась, открывалась, подобно цветку в тепле оранжереи. И Марианна изо всех сил зажмурила глаза, пытаясь даже не дышать, настолько она старалась удержать в себе это чудесное состояние, которое, однако, было только прелюдией к приближающемуся высшему сладострастию… Она ощутила, как ее горло раздувается от вздохов и стонов наслаждения, но они умирали не родившись, в то время как сон еще раз изменил свое направление, превращаясь в форменную нелепицу.
Вдалеке раздался и стал приближаться барабанный бой, медленный, отчаянно медленный, мрачный, как похоронный звон, но мало-помалу ускорявший свой ритм. И это напоминало биение огромного сердца, которое, приближаясь, волновалось и стучало все быстрее, все сильнее.
Марианна представила себе, что она слышит биение сердца Язона, но по мере того как оно становилось более отчетливым, любовная темнота рассеялась как туман и окрасилась алым светом.
И внезапно женщина низверглась с высоты ее сна любви в центр такого кошмара, что ей показалось: она сходит с ума…
Благодаря странному раздвоению ее естества она со стороны увидела себя распростертой в черной прозрачности, оттенявшей ее наготу.
Она лежала на каменном столе, довольно низком, своеобразном алтаре, за которым возвышалась бронзовая змея с золотой короной.
Место казалось зловещим — какой-то склеп без окон, с низкими, сочащимися сыростью сводами, с потрескавшимися липкими стенами, освещенный гигантскими свечами из черного воска, испускавшими зеленоватый свет и едкий дым. У подножия этого алтаря две чернокожие женщины сидели в своих темных одеяниях и били в зажатые между колен маленькие круглые барабаны. Но только их кисти двигались. Все остальное сохраняло полную неподвижность, даже губы, из которых тем не менее вырывалось своеобразное музыкальное жужжание, странный речитатив без слов.
И под этот удивительный аккомпанемент Истар танцевала.
За исключением обвивавшей ее бедра тонкой золотой змейки, ничто не скрывало ее наготу, и пламя свечей оставляло на ее блестящей коже синеватые отражения. С закрытыми глазами, отбросив голову назад, подняв вверх руки, подчеркивая этим округлость тяжелых остроконечных грудей, она оборачивалась на одном месте вокруг себя, как волчок, все время увеличивая скорость…
И вдруг блуждающий дух Марианны, который парил изолированный и бесчувственный над этой странной сценой, вернулся в покинутое им распростертое тело. Вместе с ним вернулись страхи и тревога, но когда Марианна захотела подняться и бежать куда глаза глядят, она обнаружила, что не может даже шевельнуться. Без всяких уз, которые могли удерживать ее на каменном столе, ее члены и голова отказывались повиноваться ей, словно она была в каталепсии…
Это было таким наводящим ужас ощущением, что она хотела закричать, но ни единый звук не вышел из ее рта. Прямо перед ней Истар кружилась теперь в бешеном темпе. Пот оставлял на ее черной коже сверкающие бороздки, и от ее разогретого тела исходил звериный, почти невыносимый запах.
Но Марианна даже не могла отвернуть лицо.
Тогда она увидела, как из темного угла склепа появился Маттео Дамиани, и пожелала себе немедленной смерти. Он медленно приближался с широко раскрытыми остановившимися глазами, держа обеими руками серебряную чашу, в которой что-то кипело. Он был одет в длинное черное одеяние, напомнившее Марианне то, что она видела ужасной ночью на вилле князя, когда она спасла Агату от его бесовских занятий. Но на этом переплетались длинные змеи из серебра и зеленого шелка, а глубокий вырез спереди позволял видеть жирную грудь — волосатую, серую…
При его приближении Истар сразу прекратила свой неистовый танец. Задыхаясь, она рухнула на пол и припала губами к обнаженной ноге Маттео. Но, словно ничего не замечая, он продолжал идти вперед, отбросив женщину носком черной сандалии.
Он подошел к Марианне, протянул руку и, схватив за край туники, разорвал ее одним рывком. Затем, подняв с пола небольшой поднос, он положил его ей на живот, а сверху поставил серебряную чашу. Сделав это, он упал на колени и начал бормотать странную литанию на незнакомом молодой женщине языке.
Из глубины парализующего оцепенения охваченная ужасом Марианна поняла, что он собирается совершить над ней сатанинский обряд, с которым она познакомилась на развалинах маленького храма, только на этот раз уже она была в самом центре черной магии. Теперь ее тело… ее собственное тело служило алтарем для кощунства…
Стоя на коленях рядом с Маттео, Истар исполняла роль служанки в дьявольской церемонии, нараспев бормоча ответы на своем непостижимом языке.
Когда ее господин схватил чашу и опорожнил до последней капли, она испустила дикий крик, перешедший в заклинания. Без сомнения, она призывала покровительство какого-то мрачного и ужасного божества, возможно, этой змеи с золотой короной, чьи глаза казались угрожающе живыми.
Маттео задрожал. Похоже, его охватило что-то вроде священной ярости. Расширившиеся зрачки бешено вращались, на губах выступила пена. Из его груди раздавался глухой гул, как в вулкане перед извержением… Тогда Истар протянула ему черного петуха, которому он одним ударом большого ножа отсек голову… Брызнула кровь и потекла по обнаженному телу распростертой женщины…
В этот момент ужас Марианны дошел до такой степени, что позволил победить парализующую власть наркотика, пленницей которого она была. Нечеловеческий вой вырвался из ее напряженного горла. Это было так, словно ее голосовые связки сами по себе воскресли, но это усилие лишило ее возможности защищаться: едва ее крик пронесся под сводами, как сознание Марианны милосердно покинуло ее.
Она не видела, как Маттео в разгаре безумия сбросил одежду и с протянутыми руками нагнулся над ней. Она не ощутила, как он обрушился всей своей тяжестью на ее красный от крови живот и с сумасшедшей яростью овладел ею. Она отправилась в мир без цвета и звуков, где ничто не могло ее задеть.
Сколько времени оставалась она в беспамятстве? Это невозможно установить, но когда она вернулась в реальный мир, она лежала в большой кровати с колонками и чувствовала себя смертельно больной…
Может быть, чтобы подавить ее сопротивление, ей дали слишком сильную для ее организма дозу наркотика, или, может быть, виноваты наполнявшие Венецию своим жужжанием комары, которые внесли в ее кровь лихорадку, но ее мучила жгучая жажда, а виски разламывало от боли. Она чувствовала себя так плохо, что сознание мутилось. Остававшаяся ясной его малость сосредоточилась на одной-единственной мысли, навязчивой и упорной: немедленно бежать! Бежать подальше, как только возможно дальше, оказаться вне пределов досягаемости этих демонов!
И в самом деле, она все же обрела достаточно ясности ума, чтобы осознать, что долгий сон, так трагически вмешавшийся в дьявольское действо, не избавил ее от оскорбительной реальности:
Дамиани с участием черной колдуньи овладел ею, не встретив ни малейшего сопротивления.
Это была мысль одновременно отвратительная и губительная, ибо Марианне теперь стало ясно, что, если она не хочет умереть от голода и жажды, ей невозможно избавиться от унижения, к которому вынуждал ее Дамиани. Ничто и никто не помешает ее палачам пользоваться загадочным наркотиком, который отдавал ее совершенно беспомощную во власть скотских желаний управляющего…
Подобные мысли усилили лихорадку, а та, в свою очередь, разожгла жажду… Никогда еще не хотелось так пить!.. Появилось ощущение, что язык, ставший вдвое толще, заполняет рот и упирается в небо.
Ценой мучительного усилия ей удалось приподняться на подушках в попытке преодолеть расстояние, отделяющее ее от кувшина с водой. Движение усилило дергающую боль в голове, и она застонала. И тогда черная рука поднесла к ее губам чашку.
— Пей! — прозвучал спокойный голос Истар. — У тебя жар!..
Это было так, но появление черной колдуньи вызвало у нее дрожь ужаса. Она рукой оттолкнула чашку. Истар не шевельнулась.
— Пей, — настаивала она, — это простой отвар. Он успокоит твою лихорадку.
Просунув руку под подушку, чтобы приподнять молодую женщину, она снова поднесла сосуд к пересохшим губам, которые инстинктивно всосали теплую жидкость. У Марианны больше не было сил сопротивляться, к тому же напиток приятно пахнул лесными растениями, свежей мятой и вербеной. Ничего подозрительного в этом знакомом запахе не было, и Марианна в конце концов выпила все до последней капли, после чего Истар отпустила ее.
— Ты еще поспишь, — приказала она, — но теперь спокойно.
Когда проснешься, будешь чувствовать себя лучше.
— Я не хочу спать! Я вообще не буду спать, — запротестовала Марианна, вновь охваченная страхом перед сном, который может плохо кончиться.
— Почему же? Сон — это лучшее лекарство. И к тому же ты слишком устала, чтобы противиться ему…
— А… он? Этот… этот негодяй?
— Господин спит тоже. Он счастлив, ибо он овладел тобой в благоприятный час и надеется, что боги приняли его жертву и наделят тебя хорошим ребенком!
При спокойном упоминании об отвратительной сцене, в которой она играла основную роль, тошнота вывернула Марианну наизнанку, затем бросила ее, задыхающуюся, всю в поту, на подушки.
Она внезапно осознала покрывший ее тело позор и ужаснулась.
Провидению угодно было позволить ее сознанию отсутствовать в худший момент, но стыд и унижение от этого не уменьшились, равно как и отвращение к своей плоти, ставшей добычей другого.
Как после этого сможет она смотреть в глаза Язону, если Бог позволит когда-нибудь встретиться с ним? У американского корсара был сильный и цельный характер, но достаточно расчетливый и трезвый ум, мало склонный к суевериям. Признает ли он пагубный заговор, жертвой которого стала Марианна? Он был ревнив и в ревности не в меру неистов Он согласился, причем не без труда, что Марианна — возлюбленная Наполеона, но он никогда не смирится, узнав, что ее поработил какой-то Дамиани. Возможно, он убьет ее… или навсегда уедет от нее, полный отвращения.
В терзаемой болью голове Марианны мысли бились и сталкивались с неистовством, рождавшим страдание и отчаяние. Нервы не выдержали, и она разразилась конвульсивными рыданиями, к которым молча прислушивалась, нахмурив брови, высокая чернокожая.
Ее знание целебных отваров оказалось бессильным перед подобным отчаянием, и, пожав в конце концов плечами, она на цыпочках покинула комнату, оставляя пленницу в надежде, что она выплачется и наконец уснет.
Так и произошло. Когда Марианна достигла последней ступени нервного истощения, она перестала сопротивляться благотворному действию микстуры и уснула, уткнув лицо в смоченный слезами алый шелк с последней и угнетающей мыслью, что ей останется только покончить с собой, если Язон отвергнет ее…
Благодаря еще трем чашкам, которые регулярно приносила Истар, лихорадка рано утром уступила. Марианна была еще очень слабой, но в полном сознании, увы, трагичности ее положения.
Однако отчаяние, особенно охватившее ее в приступе лихорадки, ушло, как набежавшая волна, и Марианна осталась наедине с сокровенным желанием борьбы, которое всегда носила в себе. Чем грознее и коварнее враг, тем сильнее укреплялось в ее сердце желание победить, победить любой ценой!
Решив для начала испытать свои силы, Марианна хотела встать, чтобы спокойно осмотреть комнату. Там, на стенке старинного сундука, железная оковка, которую ей удалось вытащить, сверкала, казалось, новым блеском и притягивала ее как магнит. Но когда она села на кровати, то обнаружила, что у нее есть сиделка: одна из черных женщин расположилась у ее ложа, расстелив на медвежьей шкуре свою голубую тунику. Она сидела неподвижно, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, напоминая странную задумчивую птицу.
Услышав шум, она посмотрела в сторону молодой женщины и, увидев, что та проснулась, похлопала в ладоши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61