Листва надо мной, фантастически голубая, почти сливалась с небом. Где-то в глубине парка шумел ручей, его не было видно отсюда, но звонкий плеск воды, бегущей по камням, доносился отчетливо.
Айронг как-то расстроил меня. Потому что я не смог ответить на его вопрос. Что-то пробормотал, конечно, но на самом деле не смог. Я понимал, что он имел в виду. Об этом у нас были неоднократно разговоры с Дэцином, да и читал я много на эту тему.
Сагоны, на самом деле, происходят от людей. Они были людьми когда-то, это теперь уже точно доказано. Наверное, они с той самой Прародины, с Терры или еще откуда. Как и все мы. Только сагоны пошли по пути совершенствования своего тела и разума. У них была очень развита биотехнология и психология, а потом они нашли как-то способ превращаться в сверхлюдей – вот таких, способных телепортироваться, занимать чужие тела, подчинять себе волю десятков, сотен людей, и еще Бог знает что, говорят, они, например, в Пространстве могут существовать без скафандра… да много чего про них говорят. Например, они бессмертны. Не рождаются, вернее, рождение – создание каждого сагона – плод творческого труда целого коллектива предшественников. У них коллективный разум. И так далее.
Казалось бы, как прекрасно… как замечательно. На каждой планете, наверное, есть целая фантастическая литература на эту тему – развитие у людей сверхспособностей, вертикальный прогресс, дальнейшая эволюция, сверхразум, сверхцивилизация.
Только вот в реальности ни к чему хорошему эта эволюция не привела. Впрочем, это для нас, людей, ничего хорошего – сагоны решили нас из Галактики выжить. А может, и вообще из Вселенной. Не знаю уж, почему, то ли мы им все же какую-то конкуренцию составляем (уничтожают же люди вредных животных), то ли это они нас так воспитывают, перестраивают по своему образцу… что вполне возможно. Предлагал же мне Цхарн этакий путь совершенствования… Ведь не все обитатели Сагоны стали вот такими… женщин вообще среди них ни разу не видели. Наверное, они и с людьми так хотят, неспособные просто должны вымереть, а способные – пополнить ряды сверхцивилизации.
А что значит все это для самих сагонов, с их точки зрения – кто знает? Счастливы ли они?
Не знаю. Мне в любом случае не хочется превращаться в такого монстра. Для меня они монстры и останутся таковыми. На Квирине принято считать, что сагоны и сами несчастны, взять хоть хрестоматийную историю с Кьюрин, только вот это все действительно чистая литература…
С самого начала борьбы с сагонами и за всю историю много раз делались попытки развить и у людей подобные «сверх» качества. И легендарные, и вполне реальные. Изучали религиозный опыт разных народов, под девизом – все равно, что, лишь бы работало. Но все эти попытки, если они оканчивались успешно, приводили к тому, что человек быстрее и прочнее подпадал под влияние сагона – и сам становился, нет, не сагоном, конечно, но подчиненным, эммендаром, слугой… По-видимому, не может человек эволюционировать дальше и не превратиться в сагона. Сейчас эти попытки оставлены, причем до такой степени, что бойцам Дозорной службы даже и простые медитации запрещают. Конечно, есть красивые легенды, например, про кнасторов, людей, якобы развивших у себя способности вроде сагонских, но оставшихся людьми… Но это только и именно легенды. Как и про сына Кьюрин. Да, Кьюрин существовала, и сын у нее был, и даже вроде действительно наполовину сагон, но только вот что с ним на самом деле произошло, никто не знает и не узнает никогда.
Все это и Айронг, конечно, знал. Его и бесило, видимо, что он не может нам передать даже ту малость «владения собой», которую получил на Крооне сам. Сделать нас ну хоть немножечко сверхлюдьми… Ну отказалась уже Дозорная служба от такого пути. Напрочь отказалась.
А вот на что мы надеемся… Не знаю. Знаю только, что люди обычно побеждали в сагонских войнах. И не один мир, уже захваченный, удалось от сагонов освободить. И еще сагоны никогда не появлялись на Квирине. Не только благодаря линиям и кольцам обороны в системе и на орбите. На Квирине сагон даже присниться не может. Почему – этого я не знаю.
Но это дает основания надеяться хоть на что-то.
Кривая вывезет. Бог поможет. Вот именно – Бог, Он поможет.
Я вышел к легкому павильону «Рисанты». Обещал же Сэйн зайти на репетицию, посмотреть и заодно забрать у нее кое-какие пленки для подготовки к событию, которое мне скоро предстояло. А сейчас она как раз должна быть в театре…

На сцену спускались какие-то хрустящие белые полотнища. Между ними бродил мальчик лет двенадцати, золотоволосый, с длинным синим шарфом. Вдруг появилась Сэйн, я даже не сразу ее узнал – в короне и роскошном длинном платье из розоватого гипюра. Сэйн сидела на почти незаметной трапеции, которая несла ее от самого потолка книзу. Мальчик остановился и с печалью уставился на Сэйн. Она произнесла.
– Мне кажется, ты узнал, что такое грусть.
– Нет, – сказал мальчик, – я люблю.
– Это одно и то же, – возразила Сэйн. Вдруг зазвучала музыка. Мальчик отошел к краю сцены и запел…
Мое сердце так и подпрыгнуло. Он пел:

Я строю воздушные замки,
Хрустальные города.
Живет в глубине моей памяти
Лазоревая звезда.
Над берегом океана,
Где ласковая волна,
Звезда моя всходит рано,
И ярче других она.

Вот так, Арни, подумал я. Нет, плакать было бы глупо… идиотизм просто. Только вот так радостно знать, что ты живешь здесь, на Квирине. Ведь когда-нибудь и я погибну, и от меня, наверное, останется, еще меньше – от тебя хоть песни остались. Тебя знают и помнят. Даже, наверное, твое имя будет стоять мелкими буквами внизу афиши, но даже если и нет, какая разница, эта песня – ты…
Почудилось, будто кто-то прикоснулся к моему плечу. Я обернулся. Нет, никого. Ерунда какая-то… Зал пустой. Только сзади, в двух рядах позади меня сидит незнакомая женщина. Нет, где-то я, вроде, ее видел.

Несчастье мое – я строю
Воздушные города,
И вечный мой крест надо мною –
Лазоревая звезда.

На сцене действие шло дальше. Сэйн и мальчик уже сидели вместе на трапеции и о чем-то говорили. Я медленно обернулся назад.
Она. Только слишком уж постарела… Боже мой, и вот из-за этого я так сходил с ума?
Да она вовсе и не так уж красива. Просто я был тогда еще совсем щенком. Да она же просто вульгарна… Искусственно тонкие брови – в ниточку, волосы, на этот раз черно-рыжие, как-то хитро выкрашенные, сверкающая серебряная нить вдоль носа. Она смотрела на меня. И вдруг моргнула, сделала странное движение лицом – узнала. Узнала, но ничего не сказала. Занавес с шумом стал закрываться. Я выбрался из ряда и подошел к Аделаиде.
– Привет. Узнаешь?
– Здравствуй, ско, – она лениво протянула мне руку. Я схватил ее и чмокнул в запястье. Сел рядом.
Как она постарела… или она и тогда была уже старой? Во всяком случае, старше меня, это точно. И даже не объяснишь, в чем это выражается, кожа по-прежнему гладкая и безупречная, глаза блестят, одета по-молодежному – в коротком кожаном костюмчике, грудь полуобнаженная, серебряные полоски и стрелки в кожных отверстиях. Не знаю. Просто, какая-то она… поношенная, потрепанная, как старая вещь.
Старая вешалка… тьфу ты, чего это я?
Аделаида, судя по всему, вовсе не чувствовала себя старой вешалкой. Жесты, интонации, манеры – все было по-прежнему выверенным и точным. Вот только мне это уже казалось дешевым актерством.
– Ну как? – спросил я, – смотришь спектакль?
– Я в отборочной комиссии, – пояснила Аделаида, – будем проводить театральный конкурс. Наблюдаю…
– Вот как, – я был удивлен. За одну секунду я узнал о ее жизни больше, чем за месяц нашего странного и страстного знакомства, – ты, значит, театральный критик.
Аделаида лишь улыбнулась криво.
– Прости, – поспешно сказал я, – я забыл, что ты сама по себе. Ну и что ты думаешь об этом спектакле?
Аделаида пожала плечами.
– Тебя это интересует?
– Да. Пожалуйста, выскажи свое мнение. Меня оно интересует.
– Любительская вещь, – сказала Ада, – во всех смыслах любительская.
– А мне понравилось, – сказал я честно, – песня хорошая. И вообще.
– Вполне естественно. – Аделаида криво улыбнулась, – ну и чем ты теперь занимаешься, ско?
– Летаю, – сказал я, – а ты? Замуж вышла?
– Я? – Аделаида рассмеялась как-то ненатурально.
– Понятно.
– Что тебе понятно? – она словно ощетинилась, и вдруг мне стало жаль ее. Показалось, что ей очень плохо… она ищет утешения, и не может, боится его принять. Захотелось сказать ей хоть что-нибудь хорошее.
– Я тебя часто вспоминал. А ты – помнишь?
– Помню, – сказала она неожиданно. И вдруг до меня дошло – что-то сломалось в ней, в ее заведенном механизме отработанных жестов и ответов. Так она не должна была сказать… так – слишком искренне. Неужели помнит? Правда? Ведь я же был совсем мальчишкой.
– Ада… – я посмотрел на нее.
– Ты изменился, – сказала она вдруг.
– Да. Конечно, – я положил ладонь на ее обнаженное осыпанное серебром предплечье. Аделаида отобрала руку.
– Видишь ли, Ланс… ты стал теперь настоящим ско. Тогда у тебя был еще какой-то шанс, а теперь…
И она снова заговорила о том же, будто расстались мы только вчера. Человек должен быть просто человеком. Просто мужчиной. Просто женщиной. Не мужем, не эстаргом, не работником культуры, а просто – мужчиной… Короче говоря, то же самое, что я слышал от нее несколько лет назад. Почти в тех же самых словах. И смутно мне припомнилось, что нечто подобное я читал где-то в Сети. Статья какая-то на этические темы…
Ада говорила, а мне было уже не жаль ее. Не жаль, и не злился я на нее, и не любил. Мне стало просто скучно. И пять лет назад она говорила это. И сейчас говорит. И в старости, наверное, вылезет на трибуну, заслуженный искусствовед или там критик, и повторит ту же самую мысль, может, единственную, которая родилась у нее в голове за всю жизнь, а может, даже и не родилась, а была где-то прочитана и освоена как собственная. А со мной что? Да я, имея мало времени на чтение, и не отличая любительского спектакля от профессионального, ползая на пузе в грязи и расплачиваясь за каждый шаг своей и чужой кровью, за эти годы пойму и осознаю очень много, и полностью сменю мировоззрение, и буду падать и подниматься снова, и набираться мудрости, и может быть, у меня будут дети, и что-то останется и для них, когда я исчезну из этого мира…
Навстречу мне между рядами шла Сэйн – она уже переоделась в легкий синий брючный костюм. Я протянул Аде руку.
– Ну пока. Я пошел.
Ада так раздухарилась, что даже и руки мне не подала. Я пожал плечами и двинулся к Сэйн.
– Ара!
– Ара, Ланс. – Сэйн озабоченно полезла в сумку. Мимоходом сказала Аде «Здравствуйте». Вынула пленки в футлярчике и протянула мне. Я положил пленки в карман.
– Пойдем. Ты домой? Пройдемся до стоянки, да? Я заберу малыша, он тут, в группе.
Мы вышли из ворот театра, двинулись по какой-то боковой аллейке.
– Как тебе спектакль? – спросила Сэйн.
– Трогательно, – признался я, – вообще здорово.
– А что это ты с Крибинц разговаривал?
– С кем?
– Ну, с этой… критикессой. Ты ее знаешь, что ли? Устрой нам протекцию на конкурсе, а?
– Боюсь, я могу только антирекламу сделать… Крибинц, значит, ее фамилия? Странная какая-то.
– Фамилия как фамилия.
Мы подошли к маленькому белому домику, где располагалась одна из многочисленных детских групп, облегчающих существование родителям маленьких детей – ребенка всегда можно было отдать в такую группу на несколько часов при необходимости. Дежурили с детьми обычно или практиканты-педагоги, или, в некоторых, сами матери и отцы по очереди – скажем, каждая семья по нескольку часов в неделю.
– У Герта сейчас как раз процедуры, так неудобно, – пожаловалась Сэйн, – а то я Лина, конечно, с ним оставляла.
Мы вошли в здание. Из любопытства я заглянул внутрь детских помещений. Их было всего два. Обстановка, типичная для любой школы (а на Квирине в «школу» идут уже лет с двух, только понемногу и с родителями). В одном довольно большом зале вдоль всех стен тянулись две полки на уровне глаз малышей, уставленные всякими игрушками, разноцветным пластилином, инструментами, деревяшками, железками, стекляшками, клеем и красками, настольными играми, словом, даже у меня глаза разбегались, не говоря о детях. Весь зал был уставлен столиками. Малыши от года до шести лет бродили вдоль полок, выбирая себе игры, сидели за столами, тихо работая. Виднелась дверь во второй зал, где свисали с потолка какие-то канаты, раздавались дикие вопли, как в джунглях, кто-то там раскачивался, кто-то прыгал под потолок. Воспитательница, тоненькая темноволосая девушка, переходила из зала в зал, то подстраховывая буйных прыгунов в «громкой комнате», то помогая мастерить или рисовать какому-нибудь малышу в «тихой». Угол «тихой комнаты» был отделен мягким валиком для грудничков, там на полу, в компании мягких и всяких других игрушек, лежал один, вроде совсем новорожденный, и ползал малыш Сэйн и Герта. Воспитательница подобрала его и принесла матери.
– Не буйствовал? – поинтересовалась Сэйн. Девушка покачала головой.
– Все хорошо. Заходите еще.
Мы попрощались и вышли. Сэйн усадила ребенка в перевязь на животе. Мальчик задумчиво гулил и шлепал ладошкой по боку матери. Мы направились к стоянке флаеров.
– Подвезти? – предложил я. Сэйн покачала головой.
– Да ну, что ты… автопилот есть, да и вообще Лин прекрасно полежит в детской сидушке, если что. Хотя… давай к нам на чай, а? Герт скоро тоже придет.
Я подумал и с сожалением покачал головой.
– Не… завтра мне вставать рано. Пойду уж домой.

Дома меня ожидал еще один сюрприз. Я посадил флаер на стояк, вылез, вошел в квартиру и остолбенел. Прямо посреди гостиной в кресле восседал Валтэн.
– Ну дела, – только и сказал я. На Валтэне лица не было. Какой-то он весь был грустный, несчастный… Поднял на меня глаза – как у побитой собаки.
– Ланс… Ара. Ничего, что я так?
– Ничего, конечно, – я сел против него, – удивляюсь только, как тебя система впустила.
– Да она ж меня знает…
– Что случилось, Валт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61