Но страх – все равно…
Врач, видимо, понял мое состояние и сказал мягче:
– Ничего, это не к спеху. Меня зовут Ингор, – и протянул мне руку. Я назвал свое имя. Я знал уже, что здесь принято так знакомиться, и после знакомства уже не называют друг друга «сэн» и по фамилии, а только по имени.
– Ландзо, рука ваша, конечно, нуждается в лечении. Но у вас и весь организм не здоров. Вы говорите – жалоб больше нет. А вот как вы переносите полеты, скажем?
– Тошнит, – признался я.
– Так ведь это уже ненормально, – объяснил Ингор. – И выглядите вы не лучшим образом. Ландзо, давайте всерьез займемся вашим здоровьем.

И мы занялись всерьез. Врач ввел мне какой-то раствор, как он объяснил – в растворе плавали очень мелкие невидимые, меньше микробов, роботы, которые собственно обследуют меня изнутри. Он усадил меня в кресло, а сам открыл перед собой экран и долго туда смотрел и что-то диктовал циллосу.
Потом Ингор велел мне встать и снять рубашку – скету, то есть. Мне, конечно, не хотелось этого делать, я вообще раздеваться ненавижу, но что поделаешь? Врач зашел ко мне за спину и остановился.
– Так… а это что такое у вас?
И он ткнул пальцем прямо в болевую точку – надо сказать, точки после качалки остаются очень надолго, хотя и очень маленькие, но болезненные – жуть. Но только если прямо в них ткнуть. Я, конечно, взлетел на полметра.
– Больно?
Я отдышался и объяснил ему все про качалку. Ингор снова зашел за спину. Мне даже страшновато стало – что, если опять ткнет. Но он больше меня не трогал, только осмотрел эти точки тщательно.
– Одевайтесь, Ландзо… в принципе, уже все ясно.
Он сел за монитор и что-то там забормотал. Я оделся. Ингор оторвался от монитора и посмотрел на меня внимательно.
– Вам нужно будет, во-первых, привести биохимию в соответствие с нормой. И перестроить все эти ваши рубцы на легких, на костях. К тому же у вас нарушения мозгового кровообращения. Чтобы с этим разобраться, я приготовлю вам индивидуальные капсулы… Госпитализация не понадобится, справимся так. Но я бы очень рекомендовал вам психотерапию. А вот эти ваши… точки на спине. Если это то, что я думаю – мы пока ничего не сможем с ними сделать.
– Да они сами пройдут через несколько лет… а что это такое? – спохватился я.
– Пока я не могу сказать точно. – Ингор покачал головой, – позже. В следующий раз.
О насечках на запястье он больше не упоминал.

Я полюбил бродить по Набережной днем.
Делать-то особенно нечего.
Про учебу я еще не рассказывал – учиться здесь вообще плевое дело. Надеваешь на голову мнемоизлучатель, такой обруч будто металлический. Включил. Через полчаса снял – и уже все знаешь, что нужно. Информация переписывается прямо в мозг, как будто наш мозг – это компьютер (впрочем, так оно и есть отчасти). Ну правда, потом надо все-таки потренироваться – например, порешать задачки или физические упражнения поделать.
Я занимаюсь по программе, не торопясь. Часа четыре в день всего, да и из них два часа на физические упражнения – выдали мне какой-то комплекс, а еще я на тренажере занимаюсь в спортзале нашего дома. Изучаю все подряд – чтобы сдать экзамен на общее образование, а потом уже можно будет выбрать профессию. Изучаю математику, физику и астрофизику разную, основы навигации (это очень здорово и интересно), информатику, историю разных миров (тоже очень поучительно!), искусство и литературу Квирина и еще других миров, три космических языка, биологию, генетику и многое, многое другое, чего только я не изучаю, в общем.
Но это не так долго, а больше-то делать ничего не надо. По дому – никаких забот. Деньги сами на счет поступают… короче говоря, заняться нечем.
И – все время один. Все время. Как-то мне Рица позвонила, поинтересовалась, как и что… но и я, и она почувствовали – не о чем говорить. Она явно куда-то рвалась, торопилась уйти. Рассказать о своей жизни не могла – слишком уж все это мне чуждо, непонятно. Так, обменялись новостями – и разбежались.
Сэйн звонила два раза. С тем же эффектом. Спросила, как дела, не нужно ли чего… убедилась, что все в порядке, и… о чем еще говорить-то?
Никого у меня не было на этой планете. Все хорошо, еда, деньги, развлечения – сколько угодно. Образование – такого ни в одном Магистерии не получишь. Только вот нет никого рядом. Все время один. И часто возникает такое чувство, что все это – вкусная еда, фильмы, книги – нужно только для того, чтобы отвлечься, забыться… забыть что-то главное, тревожащее, мучащее. Как будто внутри рана открытая, неизлечимая, и все время стараешься чем-нибудь заняться, чтобы не думать о ней, не замечать боли.
Я начал просто гулять. Каждый день. Надо же, раньше и представить такого не мог – просто, без дела пойти погулять. Всегда ведь если идешь, то с какой-то целью. Послали тебя за чем-то, или в столовую торопишься, или на раздачу. Или, скажем, в гости к кому-нибудь собрался… да и один я не ходил почти никогда. Мы ведь всегда втроем были (и это и есть рана…)
А тут я приноровился просто прогуливаться. В Бетрисанду ходил, это парк такой чудесный… или просто бродил по аллеям. Здесь ведь не улицы – аллеи, дома скрываются среди рощиц и полян. Не город – сплошной парк. Но больше всего мне нравится на Набережной.
Море – оно притягивает, но и пугает немного. Я раньше никогда не видел моря. Синее такое, огромное, а на горизонте плавно перетекает в голубизну – в небо. Особенно красиво на закате, здесь солнце садится в море, это и с нашего балкона видно, и смотреть на это можно часами, не отрываясь. Но страшно немного, не конкретно чего-то, ведь понимаешь, что тут никаких цунами быть не может, сейсмологи же следят. Вообще страшно, как всегда боишься чего-нибудь большого. Так же Космос пугает, когда смотришь в беспредельность эту с Палубы. Или, скажем, Цхарн…
Здесь и горные вершины есть. Только с Набережной они не повсюду просматриваются. Коринта взбегает на гору, а там дальше, за городом – хребет Дали, и даже снежная шапка на гиганте Года лежит. Особенно хорошо видно горы за «Ракушкой» – там небольшая площадь, и над верхушками деревьев вдали, в дымке – синие изломанные линии гор.
Вдоль моря внизу тянется полоса пляжей. Во время прилива, да когда сильное волнение, пляжи почти полностью залиты водой, а потом море схлынет – и снова выползают купальщики. На пляжах только детишки с мамашами подолгу играют, а так – забегут на пляж, скинут одежду – и в море. А потом обратно.
Мне и самому иногда хочется окунуться. Особенно когда жарко – просто войти в прохладную, пронизанную солнцем до дна, зеленоватую воду, так заманчиво она под ногами колышется. Но ведь я ни разу даже в реке не купался, а моря и не видел. Я лучше уж в ванне полежу.
Да и раздеться мне стыдно… хотя шрамы почти сразу же все заросли – зря я боялся к врачу ходить. Но я не похож на местных – они тут все красавцы, а я и ростом по здешним меркам не вышел, и вообще – вид как у подростка, тощий, ребра торчат, мышц нету никаких. А ведь я уже далеко не подросток.
Правда, мышцы стали тоже нарастать. Как-то очень быстро – наверное, какие-нибудь стимуляторы у меня внутри стоят. Но все равно стесняюсь.
Набережная сама широкая, отгорожена от моря высоким парапетом, и на ней вечно толпится народ. Ну, не толпится, словом – бродит. По одну сторону – море, по другую – строения. Дома здесь интересные. На набережной в основном старинные, некоторые чуть ли не с основания Квирина (а это уже почти тысяча лет) сохранились. Во всяком случае, еще с Первой Сагонской войны. Но есть кое-где и современные здания, особенно если до окраины добраться. Есть статуи разные, памятники… дуб один стоит, решеточкой огороженный, тоже, говорят, со времен Первой Сагонской – ему чуть ли не семьсот лет. А может, врут.
Но самое интересное – на людей смотреть. Я поэтому и люблю гулять. Такое впечатление, будто ты не совсем один.
Двое парней в бикрах. Зеленый цвет, точнее – хаки, а накладка (выглядит как жилет) пятнистая, маскировочная. На поясе – кобура. Это мне уже знакомо, это – ско. Космическая Полиция. Идут они как-то неуверенно, и взгляды странные. Вроде не пьяные – или? Не поймешь. Скорее всего, только что вернулись из патруля. Четыре месяца в Космосе, наверное, ошалели, понять теперь не могут, где находятся. За одним из парней бежит неприметная серая остроухая собака. Без всякого поводка. Тут они вообще на собак внимания никакого не обращают, и собаки ни на кого не кидаются. А эта и вовсе – генетически модифицированная, из рабочей линии явно, трусит себе, уткнув нос чуть ли не в коленку хозяина, как привязанная, по сторонам даже не смотрит.
Мамаша с тремя детьми. Молоденькая, симпатичная блондинка. Младший привязан на животе большим платком, как у нас носили до Большого Преобразования в деревнях. Девочка лет четырех идет, крепко держась за мамину руку. И еще карапуз, годика два, сзади ковыляет, самостоятельный – то в клумбу залезет, то подберет что-нибудь. Мамаша идет, улыбается мечтательно, на детей как будто даже и не смотрит.
А нет, четверо детей у нее! Пацан лет семи догнал, в руках – целый букет из ледяных коричневых палочек мороженого. Раздает всем – сестре, маме… карапуз уже ковыляет с криком – как же, вдруг ему не достанется.
«Ракушка». Оригинальное здание такое. Сделано в виде огромной раковины, рубчатые стены переливаются перламутром. Это ресторан, недорогой, государственный… можно было бы зайти, да что-то мне боязно. Я вообще стараюсь никуда особенно не заходить.
Целая компания – четверо ребят, двое девчушек, самому старшему, наверное, и восемнадцати нет – с хохотом и гвалтом вываливается из «Ракушки». Девушки обе очень симпатичные, а одна одета так оригинально: алое полотно перекинуто через плечо, обернуто вокруг тела два раза и свисает с одной стороны, а со второй – нога очень высоко обнажена. Даже описать трудно, но смотрится красиво. И вдруг полотно начинает менять цвет и как-то расползается, и вот она уже в серебристом широком балахоне словно из нитей.
Здесь вся одежда из такого материала – и моя, если я захочу, может так измениться. Но я пока еще не экспериментировал – как-то страшновато… Только раз намок, так скета сама высушилась автоматически. Да и большинство все-таки ходит в нормальном виде. Вот вторая девушка просто в черном топе на тонких бретельках и в белой юбке. И хохочет так заразительно, что я невольно начинаю тоже улыбаться.
На море, наверное, идут, купаться? Нет… пошли вдоль набережной. Просто так.
Перед «Ракушкой» на площади всегда торчат несколько художников – тут вид очень хороший на горы, да и на море тоже. Ну и вообще здесь у них такое место, где они привыкли собираться. Я пристроился за плечом у одного – он работал просто руками, под его пальцами возникали сами собой странные светящиеся краски и ложились на холст. Горы на его полотне поднимались – те же, но словно в другом измерении, сияющие какие-то, фиолетово-синие… вот на таких вершинах, наверное, и живет Цхарн. Я пригляделся к художнику – немолодой уже мужик, морщинки у темных глаз залегли. Волосы стрижены коротко. Да и не художник он, наверное, не профессионал. Я уже понял, что в Коринте профессионалов-художников, композиторов, писателей очень мало. Эстарг, наверное, просто развлекается, пока свободное время есть.
Глупо это, наверное… Нецелесообразно как-то.
Интересно, зачем он здесь сидит – по идее, если рисовать с натуры, так нужно ее стараться поточнее скопировать. А так, как он, можно и дома рисовать…
Может, здесь просто ему привычнее? Атмосфера, друзья рядом. Я обошел, не приближаясь, других художников – эти просто горы изображали, и у каждого получалось совершенно по-своему. И та же линия, вроде бы, и краски те же, и выполнено все вполне профессионально. Но вот общая атмосфера каждый раз – другая.
И не та, что в реальности, на самом деле. Ведь на самом деле мир трехмерный. А может, и четырех, и шестимерный. И солоноватый свежий воздух, и голоса, и смех, летящий издалека, и мерный, едва слышный рокот прибоя, и вот это дрожащее марево, чуть искажающее великолепную строгую линию гор… Все это буквально просто невозможно передать на бумаге. Ведь бумага – плоскость, а проекция на плоскости всегда отличается от самого предмета. Как ни старайся. И однако – в каждой картине чуть по-другому, но тоже присутствует и воздух этот, и запах, и смех… вся эта жизнь. Как они добиваются этого?
Тьфу ты, Цхарн, ну у меня и мысли пошли… скоро, видно, искусствоведом заделаюсь.
На другом краю площади женщина играла на скрипке. Я постоял немного, послушал. Аккомпанемент – целый оркестр играл тихонько, а скрипка вела первую партию. По-моему, она импровизировала. Но хорошо получалось.
Скрипка, тень от здания ложится синим углом, ярко вычерченные вечерним косым лучом ровные трещинки ретанового тротуара, воздух прозрачен и высвечен до самой высоты…
Компания расселась в кружок прямо на ретане. Гитару передают по кругу, каждый поет строфу -и дальше. Я остановился, прислушался… а, это любимое местное развлечение, лимерики, каждый сочиняет кто во что горазд.

Как-то вечером в «Синей вороне»
Пели песни ребята из СКОНА,
И солист так старался,
Что народ разбежался
В этот вечер из «Синей вороны».

Парень передал гитару следующему. Тот задумался на мгновение, ударил по струнам.

Местный житель с планеты Даная
В Космос вылетел в поисках рая.
Но найдя астероид,
Загрустил гуманоид,
Лучше нету родимого края.

Следующей гитару взяла девушка. Запела тоненьким голоском.

Как-то дэггер в системе Изеле
Встретил ско в состояньи похмелья
И от ужаса дрогнув,
Улетел биоробот
Поскорей из системы Изеле.

На меня стали посматривать, и я с сожалением зашагал дальше. Интересно, что там дальше будет.
Очень уж тема специфическая попалась. Про дэггеров. Это такие, говорят, сагонские биороботы, их на самом деле никто не видел, даже в фильмах их в натуральном виде не показывают. Они вызывают панический ужас одним своим видом. Частушки дурацкие, конечно, но на ходу лучше трудно сочинить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61