Или когда проходят испытания какого-нибудь супернового корабля. Но они не отмечаются как годовщины. Да и не празднуются всем-то народом…
И все-таки праздников на Квирине много. Только они все индивидуальные. Конечно, христиане, к примеру, празднуют Пасху и Рождество. Есть свои традиции в отдельных Космических службах. Но в основном празднуют – дни рождения (у нас вообще никто свой день рождения даже не знает), всякие личные и коллективные события. Например, когда спасатели кого-нибудь избавляют от смертельной опасности, спасенные должны устроить вечер в честь спасателей. Ну, так принято… никто, конечно, не возмутится, если этого не будет (иногда и не бывает). Но так принято, и обычно делается. А что, это же приятно – праздничный вечер устроить.
Я долго думал, почему здесь не празднуют, к примеру, день победы в последней сагонской войне. Но почитав кое-что по истории, понял. Во-первых, не было никакого дня. Война прекратилась постепенно. Во-вторых, не было и победы. Ну, победа в том смысле, что сагоны не добились своего – не захватили ни одну из планет Федерации. Но все же сагоны тогда сильно продвинулись в завоевании галактики, и все это до сих пор постепенно отвоевывается. Но это уже войной не считается почему-то.
Но я отвлекся. Так вот, в семье Энгиро собирались праздновать юбилей Открытия Гетеротропного Принципа. Во-первых, потому, что открыл его Геррин Энгиро. Во-вторых, потому, что этот принцип коренным образом (я не понял, как) изменил взгляды на поиск каналов и навигацию.
Я еще не изучил физику настолько, чтобы понять этот принцип. В общем, он заключается в том, что пространство неоднородно, что в некоторых его частях выходы в подпространство гораздо чаще, чем в других. Остается только искать эти области повышенной концентрации выходов. Но это все, наверное, звучит как ужасающая профанация, поэтому я больше не буду пытаться это объяснить.
В общем, Геррин – великий физик. Я это понял, когда приехал на праздник в дом Энгиро. Потому что туда собрался, наверное, весь Институт Физики Подпространства и еще представители всех других физических институтов, лабораторий и отделов. И еще там был Марк Энгиро и четверо его детей. Старшего мальчика я видел впервые, ему было двенадцать. Трехлетняя Лиль была на этот раз наряжена в очень пышное блестящее розовое платьице до колен и огромный белый с розовыми блестками бант, и в этом виде напоминала дивный тропический цветок. Не было только жены Марка – она по-прежнему находилась в экспедиции.
Геррин, очень изящный и подтянутый, в каком-то фраке, с цветком в петлице, стоял у одного из столов с бокалом в руке и разговаривал со всеми подряд. К нему подходили все новые и новые люди. Геррин сиял. Рука с бокалом, кажется, никогда не опускалась.
Ирна была очень занята. Тем не менее, увидев меня, она ко мне бросилась с радостной улыбкой: «О, Ланс, здравствуй, здравствуй, пойдем, я тебя покормлю». Она мне еще в первую встречу сказала, что я слишком худой. Хотя по-моему, я очень растолстел за последнее время. Ирна провела меня в Летний Зал… я даже не думал, что в этом маленьком доме могут быть такие огромные помещения. В Зале были по периметру расставлены столы с разной едой. Ирна подала мне огромную тарелку из розового стекла и стала накладывать на нее по ложечке разнообразных салатов и закусок. Очень скоро я начал протестовать, но Ирна никакого внимания не обращала на мои протесты. Наконец с наполненной тарелкой она проводила меня в угол, усадила в кресло и притащила еще бокал с какой-то темной жидкостью.
– Сначала поешь, – сказала она, – а потом все остальное.
В это время кто-то позвал.
– Сэни Энгиро! Там ваша внучка, кажется, залезла в фонтан.
Ирна охнула, бросила на меня извиняющийся взгляд и убежала.
Что было делать? Вокруг толпились ученые… нда, никогда бы не подумал, что это ученые. Нормальные люди. Старички, вроде Геррина, еще похожи на ученых. Но вот – молодая девчонка, моего возраста наверное, вся в рыжих кудряшках, очень смешливая. Она что – тоже физик? Все, конечно, бывает… Парни, вполне нормально одетые. Правда, вот разговоры… Слева от меня обсуждали какую-то локальную трансформацию при гиперпереносе. Справа двое парней вообще изъяснялись исключительно короткими и странными словами. Один говорил что-то вроде: пи… четыре эс… перенос… си… двенадцать в восьмой степени… А другой кричал, что не в восьмой, а в девятой, и если он думает, что там есть си, то он сам коллапсар кренделеобразный. Правда, рядом с ними несколько физиков говорили о вполне понятных вещах – о том, когда наконец откроют Лунный Павильон в Бетрисанде.
Делать нечего, я стал есть. Действительно, было очень вкусно. По крайней мере, некоторые из закусок мне сильно понравились. Я увлекся едой. Вскоре ко мне подошел какой-то физик и сел на подлокотник моего кресла. От неожиданности я перестал есть. Физик наклонился ко мне.
– Ты и есть Ландзо?
– Я? Да.
– Ара, – он небрежно протянул мне руку. – Я Марк.
– А… – я только сообразил, кто это такой… и глаза. Точно, как у Таро. Это у них семейное.
– Пошли? – спросил Марк. Я отставил тарелку в сторону и с трудом выбрался из кресла.
Вдали Ирна вытащила из фонтана дочку Марка в совершенно мокром, облепленном вокруг тела розовом платьице. Платье распушилось вокруг тело – автоматическая сушка. Бабушка что-то выговаривала внучке.
– Разберутся. – Марк легкомысленно махнул рукой. Мы вышли в сад. Здесь народу было поменьше. В основном, дети физиков. Они с визгом гонялись вокруг фонтана – того самого, в который упала (или влезла) дочь Марка.
Я не знал, о чем можно говорить с квиринцем, да еще и с физиком. Но Марк взял инициативу на себя.
– Кварковый бульон хочешь? – я раскрыл широко глаза, потому что слова «кварковый суп» ассоциировались у меня с чем-то другим и явно несъедобным. Но Марк махнул рукой, исчез на несколько секунд и появился с двумя высокими бокалами, в каждом бокале было три разноцветных слоя непрозрачной жидкости, из которой торчала соломинка.
– Это коктейль такой, – пояснил Марк. Я попробовал. Нижний слой явно состоял из пива.
Мне не хотелось пить. Я всю эту неделю даже не прикасался к алкоголю. Вообще странный у меня запой какой-то был… Я думал, что так не бывает. После посещения семьи Энгиро я как-то успокоился, жизнь моя более-менее вошла в норму, и пить расхотелось. Совсем.
Но из вежливости я тянул коктейль. Закусывали мы оливками и солеными орешками. Пошло довольно неплохо.
– Такого даже в «Синей вороне» не попробуешь, – объяснил Марк, – это наш, фирменный… у нас в институте изобрели. А ты в «Синей вороне»-то, кстати, был?
Я знал, что это такой ресторан, видел, конечно, снаружи. Там у входа такая старинная каменная птица сидит. Действительно, синяя. Но внутрь я не заходил. Поэтому помотал головой.
– Ну ты даешь… ты ведь уже здесь три месяца? И до сих пор даже в «Ворону» не зашел… Может, ты и в Бетрисанде не был?
В Бетрисанде я был, конечно. Хотя и не везде.
– Да мне неудобно… – сознался я, – одному как-то…
– В какой-то степени ты прав, – согласился Марк. – Действительно, идти и напиваться в одиночку… Ну ладно, сходим вместе. Вот Мира на той неделе прилетит, и сходим.
Он уже опустошил свой бокал и вертел в руках, с сожалением на него поглядывая. Я подумал, что надо что-нибудь вставить и сказал.
– Так много народу…
– Да. – Марк задумчиво оглядел зал. – Папа ведь… знаешь, вот я иной раз думаю. Мне уже сорок. Ну, конечно, что-то я делаю… вот монографию недавно закончил. В принципе, мне интересно работать. Но вот папа уже в тридцать лет открыл гетеротропный принцип. В тридцать четыре обосновал его экспериментально на практике, в знаменитой экспедиции Ларгоса. В тридцать шесть уже решил проблему Соторна. Если все его конкретные – понимаешь, конкретные достижения перечислить, то получится, что он – целая эпоха в физике подпространства… А тут – ковыряешься, ковыряешься, а спросить себя – что ты в жизни сделал? Да ничего. Сказать-то нечего. А ведь я, в общем, на хорошем счету… А с другой стороны, – оборвал он себя, – подумаешь, зачем это надо? Мне интересно. Людям и такие работники, как я, нужны. А то, что мне такие темы и такие проблемы не попадаются, как папе… удачные… ну и что?
– Да, – сказал я, чтобы не молчать. Марк посмотрел на меня и покачал головой.
– Как тебя называть-то? Ландзо как-то длинно. Ланс? Слушай, пошли лучше на море, а? Кей! – окликнул он пробегавшего мимо мальчишку. Тот остановился. Подошел к нам.
Это был старший сын Марка. Очень серьезный веснушчатый мальчик двенадцати лет. На Анзоре я бы ему дал все четырнадцать – здешние дети крупнее.
Я вдруг подумал, что по возрасту ближе к этому мальчику, чем к его отцу… да так оно и есть – ведь Кей двоюродный брат Таро.
– Кей, пока ты окончательно не исчез из моего поля зрения… ты завтра что планируешь?
Мальчик поглядел на отца и серьезно ответил.
– Завтра с утра у меня занятия по музыке и пилотированию. Потом я пойду на тренировку, потом еще мне надо часа два позаниматься по программе… наверное, после обеда. А потом, вечером мы собирались с ребятами планер готовить.
– Ясно, – сказал Марк, – а послезавтра? Найдется у тебя время для родного отца?
– А что надо-то, пап? – деловито спросил мальчик.
– Да вот, хотел вам показать один эффект интересный…
– Тот самый? – глаза мальчика загорелись. Марк кивнул.
– Тот самый. Туннель.
– Так вы смоделировали? А можно я ребят тоже приведу? – обрадовался Кей.
– Приводи хоть всю группу, – сказал Марк, – кстати, мы с Лансом собираемся на море. А, вы же еще не знакомы. Ланс – Кей.
Мы пожали друг другу руки.
– Вы друг Таро? – серьезно спросил мальчик. Я кивнул.
– Я тоже хочу на море, – сказал Кей, – я вам не помешаю?
По-моему, мальчик был куда солиднее и серьезнее своего отца.
– Не только ты не помешаешь, но и шибагов неплохо бы взять с собой. Шиба-аги! – заорал Марк. Кей слегка поморщился.
– Я их найду, папа… а Лиль тоже брать?
– Как хочешь… ну что, пошли?
И мы двинулись к морю.
В Летнем Зале тем временем мельтешение прекратилось. Я только теперь заметил, что вдоль одной из стен тянется широкая черная панель, на которой золотом выведена гигантская и очень длинная математическая формула… вероятно, она имела какое-то отношение к принципу гетеротропности. Я не стал уточнять.
Физики – в основном, начиная от сорока лет, молодые уже перекочевали наружу – расселись вдоль столов и стен. В центре располагалось трио – женщина в облегающем серебристом платье за большим синтаром, другая женщина, в черном, со скрипкой, и мужчина с виолончелью. Они исполняли что-то очень красивое. Я люблю музыку и с удовольствием бы послушал, но Марк не проявил к концерту большого интереса, и я послушно пошел за ним. Тем временем нас нагнал Кей с «шибагами» – младшими братьями Ларсом и Лиссом, семи и шести лет, за ними семенила с угрюмо выпяченными губками Лилль – теперь ее платье стало голубым, но по-прежнему очень пышным, и к нему голубой же бант.

Оказывается, не нам одним пришла мысль отправиться к морю. На волнах невдалеке от берега колыхался огромный плот, и на нем расположилась куча народу, включая детей. То и дело кто-нибудь нырял с плота, а кто-то неуклюже на него влезал, отряхивая воду, как собака.
Песчаный берег был живописно заляпан разноцветными пятнами брошенной одежды купальщиков. Дети Марка тут же начали раздеваться, папаша стянул через голову рубашку и обернулся на меня.
– Давай, Ланс! Ты чего, не в плавках? Ладно, трусы сойдут…
– Понимаешь… – сказал я смущенно. Марк подошел ко мне поближе.
– Я плавать не умею, – прошептал я. Марк уставился на меня. Потом сказал.
– Как же ты минимум собрался сдавать?
– Не знаю, – сознался я, – я еще об этом не думал.
– Ладно, – сказал он, – раздевайся. До плота я тебя довезу, а там посидишь.
По правде сказать, я чувствовал себя очень хреново. Я еще ни разу вообще не раздевался на пляже. У нас в отеле был бассейн, и кажется, все жильцы туда ходили постоянно. Кроме меня. Не только потому, что я плавать не умею. Мне вообще кажется совершенно дикой мысль на людях раздеться. Это так ужасно, унизительно… хотя когда я на других на пляже смотрю, мне это кажется нормальным.
Шрамов уже на мне не было, так что особенно стесняться нечего. Я потолстел, мышцы тоже стали получше. Но все равно. У нас это совершенно не принято. Дико просто. У нас раздеваются только в бане. Но деваться некуда… Я неловко стал стаскивать с себя одежду.
Дети тем временем молниеносно покидали свои вещички на песок (включая осевшее проколотым воздушным шариком голубое платье) и рванули к воде. Я с большим удивлением наблюдал, как все четверо шустро вбежали в волны и с крейсерской скоростью поплыли. Причем малышка не отставала от остальных. Похоже, плавала она лучше, чем бегала.
Марк совершенно беспечно отнесся к вхождению детей в воду. Он дождался, пока я разденусь, хлопнул по голой спине ладонью
– Пошли, горемыка.
И мы вошли в воду и поплыли к плоту. Я держался за плечо Марка и подгребал кое-как рукой и ногами. Для меня это было совершенно новое ощущение – вода охватила тело со всех сторон, ласково, легко, и какое-то беспричинное веселье начало овладевать мною. Но за Марка я держался крепко.
Он подсадил меня на плот. Я вскарабкался, сел, вцепившись руками в какую-то скобу. Плот мягко покачивался на волнах. Это было даже приятно, хотя и страшновато немного.
– Ну пока, я пошел. – Марк махнул мне рукой и нырнул. В нескольких метрах от плота он вынырнул. Я с тревогой за ним следил. Вот темноволосая голова снова исчезла. И больше не появилась…
Не знаю, сколько прошло времени. Нигде поблизости Марк не выныривал. Я вскочил на ноги… С великим трудом стал передвигаться по качающейся поверхности. Может, он где-нибудь с другой стороны? Нет… Цхарн, что за ерунда? Я не сводил глаз с водной глади. Ведь уже не меньше трех минут прошло. Может, он где-то выныривал, а я не заметил?
На меня уже стали посматривать. Я видел темно-русые головки детей Марка – а самого его так и не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61