прибегают к экспертизе. Специальная группа лиц
назначается для того, чтобы дать оценку текста как ибанского или
антиибанского и, тем самым, совершить беззаконие. Экспертиза правомочна
только констатировать факты, но не правомочна давать оценки. Если есть
некоторый текст, то правосудие само должно дать ему оценку исключительно на
основе тех критериев, которые имеются для этого, т.е. специально принятых
законов. Если таких норм для данного текста нет, он не подлежит юридической
оценке. Юридическая оценка экспертом текста в принципе есть беззаконие.
Более того, если сам обвиняемый вынуждается к такой оценке, это тоже есть
беззаконие. Обвиняемый вправе настаивать на том, чтобы юридическая оценка
текста была дана в соответствии с фактическим словесным и фразовым составом
текста и принятыми нормами оценки.
Дело прежде всего не в том, плохое или хорошее право. Дело в том, есть
или нет какое-то право вообще. Плохое право все равно право. Хорошее
бесправие все равно бесправие. Я берусь доказать как математическую теорему,
что в любом правовом обществе, каким бы плохим ни было его право, возможна
оппозиция. Наличие оппозиции вообще есть признак правового общества. И
отсутствие оппозиции есть признак того, что общество бесправно. Но ближе к
делу. Возьмем некоторый текст А. Пусть имеется система правовых норм В,
согласно которой этот текст оценивается как враждебный данному обществу (как
текст "анти"). И человек, утверждающий А, привлекается к ответственности. А
если, допустим, я выскажу такой текст: "Н утверждает, что А", я не утверждаю
А, я утверждаю, что Н утверждает, что А. Спрашивается, каким будет с точки
зрения В текст типа "Н утверждает, что А"? Текстом "анти"? Прекрасно, а как
будет выглядеть прокурор, который на суде заявит по моему адресу, что я
утверждаю текст "Н утверждает, что А"? Как человек, произносящий текст
"анти"? Нет? А почему? Где формальный критерий различения? Допустим, что я
один раз употреблял слово "утверждает", а прокурор -- два. Но если будет
принят такой закон, я заранее выскажу такой текст: "М утверждает, что Н
утверждает, что А". Я вам привел лишь один логический ход. А их очень много.
Постройте мне кодекс В правовых норм, позволяющих оценивать тексты как
"анти", и я вам берусь для любого текста, который оценивается как "анти",
построить текст, который не может быть оценен так согласно В, но который все
равно будет восприниматься как оппозиционный. Всякое строгое право априори
есть возможность оппозиции. Но строгого права боятся, фактически
существующее право содержит норму и систему оговорок, позволяющих ее
обходить, т.е. есть завуалированная форма бесправия. Оно есть право до тех
пор, пока ничем не угрожает власть имущим. Но как только появляется намек на
такую угрозу, оно превращается в форму бесправия. Так что сочинение Правдеца
может быть истолковано как оппозиционное, но никак не антиибанское, если
термин "антиибанское" является юридическим. Юридически у нас нет таких норм,
согласно которым оно антиибанское. Ваше мировоззрение в данном случае есть
типичное мировоззрение людей неправового общества. Чего же вы хотите от
других?
САМОЗАЩИТА
Случай Мазилы, говорит Карьерист, беспрецедентен. Смотря с какой точки
зрения, говорит Посетитель. С чисто социальной точки зрения -- нет.
Прошедшая эпоха породила много личностей такого рода. Можно назвать десятки
писателей, художников, ученых и т.п. того же социального типа. Немногие из
них добились мирового успеха. Многие из них интегрировались с официальным
обществом. Многие погибли. Мазила тут типичен. Он лишь наиболее ярко
выражен. Вы же не будете отрицать огромный талант, работоспособность,
житейскую нетребовательность, смелость, говорит Карьерист. Не буду, говорит
Посетитель. Клеветник и Шизофреник были не менее талантливы, работоспособны,
нетребовательны в быту и смелы. А где они? Работы Мазилы имеют широкий
общественный резонанс, а Клеветника и Шизофреника -- нет, сказал Карьерист.
Да, сказал Посетитель. Но не торопитесь с заключениями. Во-первых, работы
Мазилы несмотря ни на что остаются весьма далеко от политики и даже от
идеологии, работы Клеветника и Шизофреника говорят о самой их сути и основе.
На работы первого можно взглянуть и испытать их воздействие. Работы вторых
трудны с точки зрения доставания (практически они изъяты) и еще труднее для
понимания. Они в принципе не рассчитаны на массовый успех. А во-вторых, дело
обстоит не так, будто в самих работах есть залог успеха, а иначе. В
сложившихся условиях люди избирают себе подходящего и удобного для них
человека, творчество которого и делают выражением своих настроений. Между
прочим, И и Е имеют не меньший успех. А что это такое, вам хорошо известно.
Посетитель прав, говорит Болтун. Мазила -- удобный материал для
социологических наблюдений. Вот, скажем, проблема самозащиты. Есть
официальные и неофициальные формы самозашиты. Первые общеизвестны. Вторые не
изучены совсем. К ним относятся, прежде всего, антиофициальные общности
людей. Некоторые из них сами образуют социальные группы. Последние вплетены
в официальные, испытывают на себе их влияние, состоят из тех же социальных
индивидов, сами в качестве общностей подчиняются хотя бы частично законам
социальности. Лишь благодаря их антиофициальной позиции входящие в них
индивиды и они сами в целом приобретают некоторые черты, позволяющие
рассматривать их как антисоциальные явления. При всяком удобном случае они
стремятся утратить эти черты. Их победа есть ликвидация своей
антисоциальности и создание социальности как правило в еще более явном виде,
чем ранее. Эта форма самозащиты пригодна для слабых индивидов, как правило,
лишенных социальных потенций. Если сильные личности и попадают в общности
такого рода, то лишь в качестве лидеров или организаторов их, причем в таких
случаях общность фактически используется сильной личностью в своих
эгоистических интересах. Другие общности рассматриваемого типа социальными
группами не являются, поскольку между членами общности не складывается
устойчивая жизненно необходимая связь и не происходит разделение функций.
Такие общности складываются вокруг крупных художников, писателей, поэтов,
артистов, ученых и т.д. Люди попадают в эти общности лишь вследствие своего
личного отношения к объединяющей личности. Если последнюю изъять из такой
общности, она распадается. Эта личность здесь не может быть заменена другой.
Такого рода общности суть личностные общности. Они дают поддержку творческой
личности. Иногда -- очень сильную, если поклонники имеют социальный вес.
Сюда можно отнести также профессиональные общности. Но они дают защиту лишь
в очень узких пределах. Да и то лишь при том условии, если защищаемая
личность соразмерна защищающим, не задевает их профессиональное самолюбие и
нуждается в защите в ином (по отношению к данной профессии) качестве. Вторая
форма социальной самозащиты -- самопожертвование. Наиболее существенную роль
здесь играет вынужденный героизм, когда человек силою обстоятельств
выталкивается на роль протестующего. Вообще-то говоря, врагами люди не
становятся добровольно. Они сопротивляются этому Общество само делает своих
врагов. Отчасти -- удобных врагов, с которыми легко вести эффектную борьбу.
Отчасти -- жизненно необходимых врагов, которые защищают его и несут ему
благо, то есть будущих героев. Тут действует нечто похожее на инстинкт
самосохранения. Третья форма -- стать значительной личностью за счет своих
способностей и продуктов своего личного труда и тем самым добиться некоторой
независимости. Это -- персонализм. Но у нас крупные личности -- дело случая.
Без ведома начальства крупной личностью стать нельзя. А начальство разрешает
только имитацию крупной личности или контролируемую личность. Наконец,
использование неоднородности объединений людей и несовпадения их интересов,
выход за рамки данного объединения. В качестве примера напрашиваются
международные связи. Но аналогичные явления возможны и внутри страны.
Вспомните случай с "Прометеем" и взаимоотношения министров культуры и
электроники. Случай Мазилы -- комбинация всех этих форм в условиях
прошедшего периода растерянности. Прибавьте к этому умение использовать
ситуацию и организовать дело... Все это так, сказал Неврастеник. Но
невероятно скучно. Исчезает романтический эффект внезапного результата.
Скучно потому, говорит Посетитель, что Вы не относитесь к этому делу
серьезно и не хотите извлечь урок. Урок, сказал Неврастеник презрительно. А
для кого? Для других, сказал Посетитель. Пустое занятие, сказал Неврастеник.
Никаких уроков не бывает. Неверно, сказал Посетитель. Люди все делают по
образцам.
КОНЕЦ ЗАПИСОК КЛЕВЕТНИКА
Дойдя до того места в записках Клеветника, начиная с которого он
приступил к изложению официальной идеологии в наиболее рафинированном (с его
точки зрения) виде, Мыслитель сказал, что тут Клеветник совсем деградировал,
и выбросил рукопись в мусорное ведро. А напрасно. В конце рукописи имелся
анализ причин, по которым всякая работа по реальному улучшению официальной
идеологии во имя этой идеологии и в ее пользу (на самом деле, а не по
видимости) есть одна из самых опасных форм деятельности в ибанском обществе.
Ее можно было слегка перефразировать и опубликовать в Журнале с иными
намерениями и как свои собственные соображения. На последней странице
записок Клеветника Мыслитель заметил слова: если хочешь быть другом -- стань
врагом, такова печальная участь всякого порядочного человека, дерзнувшего
сделать благо. Но смысла этих слов Мыслитель не понял.
РУКОПИСИ ИСЧЕЗАЮТ
Ты не имеешь права жаловаться на свою судьбу, сказал себе Болтун, начав
просматривать и уничтожать свой архив. У Шизофреника не было никакого стола.
У Клеветника не было письменного стола. У тебя -- изолированный письменный
стол! И какой! Мечта графомана! У Шизофреника пропало все. Клеветник кое-что
успел напечатать. Но большая часть его работ исчезла. А у тебя? Напечатал ты
больше Клеветника. Архив твой невелик. И к тому же цел. Так что прогресс
налицо. Теперь модно говорить, будто рукописи не горят. Какая чушь! Уцелеет
одна-две, и уж концепция готова. Гореть-то они может быть не горят,
поскольку их не жгут. Но они не рождаются. А родившись -- исчезают. Как?
Никто этого не знает. Вот моя статья. Провалили ее реакционеры Секретарь и
Троглодит чуть ли не двадцать лет назад. Тогда она имела бы эффект. И сейчас
я ее не стыдился бы. А что делать с ней теперь? Теперь я ее печатать не
могу. Даже хранить не хочу. Она теперь не моя. И дорога ей -- в мусорный
ящик. Вот другая моя статья. Провалили ее Претендент и Мыслитель. Либералы!
Друзья юности! Единомышленники! Тогда ее можно было напечатать без всякого
для них риска. Теперь она не пройдет ни в коем случае. Через два-три года я
не соглашусь ее печатать сам. Так что и ей дорога туда же. И так почти вся
жизнь в мусор. Может быть, даже вся. Неужели вся? Умом я понимаю, почему
так. А сердцем не могу никак примириться. Кто тут сошел с ума? Я же отдаю, а
не беру! Я же не требую, дайте мне! Я же умоляю, возьмите от меня!
ФЕНОМЕН
Похоронили Ф., сказал Ученый. Кто такой, спросил Карьерист. Неужели не
слыхали, удивился Ученый, фактический основатель модного сейчас
направления... Более двадцати лет назад сделал работу, которая породила
поток статей (без ссылок на первоисточник, конечно), но сама не была
напечатана. К делу присосался не один десяток ловкачей. Потом пришли веяния
с Запада. Все это перелицевали в новую терминологию. Погрузили в скопище
зарубежных имен. И закрутили! Новая область науки. Журналы. Симпозиумы.
Конгрессы. Институт. Тонны книг и статей. И все -- липа. Один ф работал как
настоящий ученый. Его отпихнули, конечно. Сначала еще упоминали, а потом как
будто не бывало. Обычная история, говорит Мазила. Большинство крупных
деятелей культуры умирает непризнанными при жизни. Тут совсем другое, сказал
Ученый. Он был признан. Все знали, кто он такой. Он не был признан
официально в виде наград и званий. Об этом позаботились его коллеги. Но
они-то знали Ф. Если бы они не ценили его, все было бы иначе. Они
воспринимали его как угрозу своему положению. На кладбище ему пели
дифирамбы. Говорили об издании трудов. Может быть, издадут. Хотя вряд ли.
Идеи растащут. Скорее всего -- без ссылок на него. Скорее всего -- со
ссылками на Запад. Там отчасти позаимствуют у него, отчасти переоткроют его
результаты заново. Идеи Ф не пропадут, это всем ясно, но не как идеи Ф, а
как идеи кого-то другого, на кого удобно будет ссылаться. Может быть,
когда-нибудь найдется добросовестный историк науки. Раскопает Ф, изучит наше
время. И удивится тому, что был такой удивительный феномен. Но не удивится
тому, что он остался без последствий: последствия-то так или иначе будут.
Имей этот Ф власть, сказал Карьерист, все было бы иначе. Был бы академиком,
лауреатом, героем. От ссылок некуда было бы податься. Школа была бы. Чтобы
удержать учеников, надо иметь власть, т.е. способность устроить их и
накормить. Идеями теперь никого не удержишь. А вдруг сама судьба Ф есть лишь
имитация судьбы настоящего ученого, сказал Болтун. Где критерии? Представьте
себе, работает Ф годами один, делает как будто бы дело. Банда проходимцев
раздувает рядом грандиозную имитацию дела. Но ведь сама жизнь Ф в этих
условиях может быть рассмотрена с точки зрения подлинности и подделки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62