Начинающий считает
что за самолетом надо ежесекундно смотреть в оба, иначе он выкинет
какой-нибудь фортель, и непрерывно дергает самолет без надобности. Опытный
знает, что если самолет летит более или менее правильно, пусть себе летит,
не надо ему мешать. Вмешиваться в управление нужно лишь тогда, когда без
этого режим полета будет нарушен сверх допустимой нормы. Но общество -- не
самолет, сказал Болтун. Кто определяет эти точки управления и время
вмешательства в ход процесса? Это зависит не от каких-то чисто
кибернетических идей улучшения, нахождения оптимальных вариантов и т.п. Это
зависит от природы, интересов и целей управляющих, от их взаимоотношений с
управляемыми и других социальных факторов. Общество не есть только машина
для выпуска метров ситца, тонн картошки и стали, тысяч врачей, кандидатов и
докторов наук и прочей дешевой продукции.
Тут вмешался Ученый и стал объяснять, насколько важно построение
теорий, позволяющих прогнозировать и объяснять общественные явления. Насчет
объяснения -- очевидный вздор, сказал Неврастеник. Насчет прогнозов -- тоже,
сказал Болтун. Как добиться того, чтобы теория давала наилучшие прогнозы?
Теоретики исходят из предпосылки, что сам предмет не зависит от них, и
конструируют необычайно сложные математизированные системы, не имеющие
никакой практической ценности. Не потому, что теоретики дураки. А потому,
что предмет сам дурак, т.е. "неправилен" и исключает возможность
"правильной" теории. Где выход? Кажется естественным сам предмет
приспособить к теории -- упростить и стандартизировать. Прекрасная идея,
сказал Карьерист. Так и делается фактически. Не сразу, конечно, а
постепенно. На это нужно время и большие усилия. Государство вольно или
невольно стремится усовершенствовать общество так, чтобы им было удобно
управлять научно. Если бы я не знал, что Вы иронизируете, я бы подумал о Вас
плохо, сказал Болтун. Теория Шизофреника при всей ее кажущейся наивности
поразительно верна и эффективна. По его теории, всякие попытки государства
усовершенствовать общественную жизнь, если таковые предпринимаются,
реализуются людьми и организациями, погруженными в поле действия социальных
законов со всеми вытекающими из них последствиями. Вам разве не известны
попытки в последнее десятилетие усовершенствовать и упросить аппарат
управления? Чем они кончились? Усложнением и запутыванием. В результате
совокупности действий миллионов людей и организаций в течение длительного
времени, действительно, складывается некоторое устойчивое состояние. Но лишь
как равнодействующая всех сил и в полном соответствии с их социальной
природой, а не как реализация некоего кибернетического идеала управления. А
где же выход, спросил Ученый. Зачем выход, сказал Карьерист, не надо выхода.
Нужна хоть какая-то стабильность.
БОЛЬШОМУ КОРАБЛЮ БОЛЬШОЕ ПЛАВАНЬЕ
Теоретик вызвал Претендента и намекнул ему, что его хотят использовать
на большой должности. И потому он должен отнестись к делу серьезно. Его
окружают несерьезные люди. Надо от них отмежеваться. Выйдя от Теоретика,
Претендент целых пятнадцать минут убеждал себя в том, что ради интересов
Дела надо на это пойти. И встретившись с членами Комиссии, он откровенно
рассказал обо всем. И как ему ни было жаль Мыслителя, Социолога и Приятеля,
он вынужден был признать свою ошибку: да, ошибку допустили они. Комиссия
сделала выводы и внесла предложения. С ними посчитались. Мыслителя,
Социолога и Приятеля вывели из редколлегии. Вместо них ввели Секретаря,
Неврастеника (талантливый молодой ученый, скоро защищает докторскую!) и
Сослуживца, о котором никто не слышал ранее. Претенденту объявили
благодарность и освободили от должности. Претендент ликовал. Он-то знал, к
чему это. Новая желанная должность была в руках! Мыслитель после этого
перешел на полную ставку в Закрытое учреждение, а на полставки в аналогичное
Открытое учреждение. Социолог уехал на длительный срок за границу. Супруга
объявила всеобщий оптимистический траур. Подождем немного, сказала она,
Претендент укрепится в должности директора, и мы там создадим мощное ядро.
Услыхав об этом. Претендент сказал своей голодающей для красоты злобной
жене: с какими болванами мне приходится делать дело! Да я их всех к
институту на пушечный выстрел не подпущу! Теперь-то я им всем цену знаю! И
Претендент стал обдумывать, как он реорганизует институт, кого привлечет,
кого выгонит, кого передвинет. И как благодаря этому резко поднимется
уровень на новую более высокую ступень. А там!... И он захрапел, отравляя
атмосферу Ибанска газами от плохо перевариваемых редких продуктов из
спецраспределителя.
ФОРТЕЛЬ ЛИТЕРАТОРА
Как сообщила официальная пресса, Правдеца справедливо наказали.
Передовая мыслящая ибанская интеллигенция сохранила при этом завидную
выдержку. Наиболее мужественные ее представители высказали одобрение,
остальные затаили дыхание в ожидании того, что вдруг и их заставят сделать
то же самое. Лишь один Литератор выкинул очередной фортель. Он написал
письмо Заведующему, в котором выразил протест, и дал по сему поводу
интервью. Мазила сказал, что жест Литератора ему не совсем понятен. Что это?
Искренняя реакция? Желание примазаться? Желание поправить репутацию?
Задание? Всего понемногу, сказал Неврастеник. Удобный человек. Но ему же за
это влепят, сказал Мазила. Могут из Союза исключить. Ничего подобного,
сказал Неврастеник. Пожурят и отпустят. Это лишь фарс. И вообще, все то, что
связано с Литератором, есть фарс. И если бы я хотел и имел бы возможность
сейчас его наказать самым страшным образом, я бы не стал его наказывать. Но
все-таки это хоть какой-то гражданский поступок, сказал Мазила.
Инспирированный или разрешенный протест не есть протест, сказал Болтун. Я
уверен, потихоньку Литератор раскается. Погодите до завтра. Но до завтра
ждать не пришлось: выяснилось, что он раскаялся уже сегодня.
ОТКРОВЕННОСТЬ
На наших глазах разыгралась историческая драма, говорит Мазила. А мы
помалкиваем. Трусим? Кто как, говорит Болтун. Если бы только трусость!
Трусость явление преходящее. Из сотни трусов рождается хотя бы один храбрец.
Дело не в этом. Большая часть нашей интеллигенции солидарна с властями
вполне искренне. Ее позиция -- не столько трусость, сколько соучастие. Ты,
например, сочувствуешь Правдецу. Но у тебя свое личное дело. Тебе наплевать
на страдания других. Тебе важны только твои собственные страдания. Кроме
того, тебя раздражает успех Правдеца. И вообще это не твоя игра.
Приблизительно так, сказал Мазила. Ну а ты? Я тоже сочувствую Правдецу,
сказал Болтун. Но будь иные условия, я бы, однако, скорее всего вступил с
ним в полемику. В каком-то смысле наши позиции противоположны. Его волнует
прошлое и прошлое в будущем. Меня волнует будущее и будущее в прошлом. Я
обречен молчать и сочувствовать. Если я буду возражать ему, я буду выглядеть
подлецом. А я не хочу им быть. А бежать в толпе за ним я тоже не хочу. Это
тоже не моя игра. Я не хочу в ней участвовать. Не боюсь, а не хочу. Я живу
совсем в другом плане, который априори обрекает на одиночество. Мои работы,
как и работы Клеветника и Шизофреника, одинаково неприемлемы и тут, и там. В
наших работах нет злободневности. Клеветник и Шизофреник погибли, потому что
они везде чужие. Их гибель естественна. Правдец выжил только потому, что его
поддержали там. Он выжил в силу социальности и полностью в ее рамках, только
в более широких, чем рамки Ибанска. Не будь этого, ситуация была бы иная.
Его бы придушили собратья по перу. А если бы его печатали, его принизило бы
ужасающее равнодушие благоустроенных соотечественников. В ситуации, в
которой извращены все нормальные формы реагирования и поведения, нормальный
человек кажется то трусом, то подлецом, то двуличным. Я ученый, хотя это и
звучит у нас смешно. И не хочу участвовать ни в какой политике. Моя политика
-- мое дело. Я не хочу примыкать ни к каким партиям и группировкам. Я
признаю одну партию, а именно ту, в которую вхожу один только я. Разве это
преступление? Я много лет работал, но не нашел ничего, что дало бы мне точку
опоры. Я словесно могу развить любую аргументацию в пользу любой концепции и
против любой концепции. Но у меня нет своей концепции. Недовольство и
раздражение не есть концепция. Равнодушие и отчаяние тем более. Для участия
в делах нужна достаточно высокая степень непонимания. У меня ее нет. Я
уверен только в одном. Мы стоим в самом начале долгой и трудной истории в
борьбе за такой образ жизни ибанской творческой интеллигенции, который ее в
какой-то мере устроит. А в ибанских условиях нормальный образ жизни
творческой интеллигенции -- борьба за улучшения и преобразования. И чем
более ибанская интеллигенция будет близка к своему идеалу, тем больше она
будет иметь шансов повториться. Но я в такой истории участвовать не хочу. Я
устал. Я исследователь, а не деятель. Как исследователь я знаю, что всякий
изолированный процесс источники и причины всех своих явлений находит в себе
самом. Как бы это не звучало дико, но даже режим Хозяина был защитой от
самого себя, т.е. протестом против разгула социальности, порожденным
законами самой этой социальности. Как исследователь я знаю, что это общество
рано или поздно выработает адекватную ему форму культуры. Этот процесс --
трагедия для таких, как ты и я. Но благо для других. И тут нет никаких
объективных критериев предпочтения. Как исследователь я убедился в том, что
наше общество не больное. Оно здоровое. Но у него свое представление о
здоровье и болезнях. Посмотри на молодых людей! Они красивы и веселы. Им не
скучно. Послушай они нас, они сочли бы нас сумасшедшими. В чем, собственно
говоря, твоя проблема? Твоя проблема -- проблема "я". Сильного, способного,
предприимчивого, борющегося. Приласкай тебя в свое время государство, ты был
бы свой. И служил бы ему верой и правдой. Тебя и сейчас ласкают. Ты --
первый в Ибанске скульптор по заказам. Мировая слава. Денег достаточно.
Мастерская терпимая, не надо лицемерить. Чего тебе нужно еще? Заслуженного?
Народного? Академика? Еще большую мастерскую? Монографию о себе? А по какому
праву? Да теперь тебя это уже не удовлетворит. Поздно. Моя проблема -- тоже
проблема "я". Но слабого, незащищенного, исключенного из борьбы. Защити меня
государство в свое время, был бы я благоустроенным более или менее известным
профессором, читал бы лекции, имел бы кафедру и аспирантов, может быть
создал бы школу. И все это на благо государства, а не вопреки ему. Но
государство не захотело приласкать тебя и защитить меня. И не захочет. Вот в
этом-то и состоит суть нашей личной драмы. Если даже оно и захочет это
сделать в отношении нас с тобой, оно не сделает это в отношении других
Мазилы и Болтуна, которые будут лучше нас. В этом суть общей драмы таких
людей, как мы. Только такие, как ты, время от времени побеждают. Такие, как
я, никогда. Ты не мыслишь себе жизни в рамках этой человеческой общности. Я
не мыслю себе жизни вне ее. Выходит, даже нас с тобой свел случай. О каком
же тут единстве реагирования можно говорить в отношении нашей интеллигенции
в целом?
ПРАВО И ИСТОЛКОВАНИЕ
Поводом к дискуссии послужило заявление Карьериста, что сочинение
Правдеца действительно антиибанское. Начался беспорядочный спор,
окончившийся заявлением Болтуна, что все разговоры на эту тему бессмысленны.
Надо, сказал Болтун, прежде всего различать текст и его интерпретацию
(или истолкование). Любой текст допускает неограниченное множество
истолкований. Любое истолкование данного текста не содержится в данном
тексте. Например, возьмем такой текст: "А хороший человек". В качестве
истолкования его может быть предложено предложение "В сволочь" или "В
лицемер". Ни одно из этих истолкований не содержится в истолковываемом
тексте. Автор текста не несет никакой юридической ответственности за
истолкование своего текста, каким бы ни было истолкование и кто бы его ни
предлагал. Допустим, сказал Неврастеник. Но ведь есть разные системы права.
Есть разные системы бесправия, сказал Болтун. Если автор текста несет
юридическую ответственность за истолкование текста, то это автоматически
означает отказ от юридической точки зрения. Какой текст считать
антиибанским? Обратите внимание, здесь речь идет об оценке текста. Причем,
об оценке юридической. Значит, должны быть критерии оценки. В связи с этой
проблемой надо различать правовой обычай и правовые нормы. Выражение
"правовой обычай" неточно. Правильнее было бы говорить "расправовый обычай".
Но так уж и быть, оставим для однообразия первый. В чем состоит правовой
обычай? В практике расправ фактически поступают так. Если некоторая группа
лиц (обычно это власть имущие или причастные к ней) считает, что данный
текст можно истолковать как антиибанский, и она так его и истолковывает, то
текст юридически считается антиибанским. Но сформулировать этот обычай как
юридическую норму нельзя, ибо тогда нарушается фундаментальный принцип
всякого права, а именно -- принцип независимости содержания правовых норм от
исполнительной власти. Выход один: законодательная власть каждый раз должна
издавать закон, согласно которому данный текст является антиибанским. Но до
таких столпов правового бесправия не докатится даже наше законодательство.
Выход находят в другом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62