Да, сказал Болтун. Ошибок тут не может быть. Но не потому, что система
разумна. А потому, что она абсолютно иррациональна. Ошибка всегда есть
ошибка раздумья. Когда не думают, ошибок не делают.
Мы установили также, читал далее Болтун, что в сложной системе
управления колонией регулярно производится смена крыс, реализующих
управление, сопровождаемая мероприятиями, которые нам на первый взгляд
показались нелепыми, но в разумности которых неоднократно убеждались в
дальнейшем. Это осуществляется в такой последовательности: 1) стадия
продвижения отмеченных крыс в круг особей, являющихся кандидатами в лидеры;
2) стадия вживания (ее результат -- снюхивание с определенными кругом крыс);
3) выталкивание в лидеры (захват поста); 4) замена чужих своими, обычно при
этом происходит массовое уничтожение чужих; 5) массовый террор, имеющий
целью устрашить всех и сделать покорными; б) некоторые преобразования
крысария, имеющие целью завоевание популярности и оправдание сделанного
ранее. Разумность систематически проводимых при этом массовых уничтожении не
подлежит сомнению. Мы предприняли однажды попытку воспрепятствовать им, но
результат получился плачевный. Находящиеся в системе управления старые крысы
устроили такой погром, что потребовалось несколько лет, чтобы крысарий
восстановил нормальный вид.
Только в этом пункте Болтун допустил неточность. Предсказанные им
величины оказались вдвое меньше тех, которые получились в опыте. Но он
объяснил несовпадение внешним вмешательством в ход процесса, которое было с
научной точки зрения неправомерным отклонением от типа эксперимента.
ЗАПИСКИ КЛЕВЕТНИКА
Идеологическое учение содержит в себе учение о мире вообще, учение о
человеке и учение о человеческом обществе. Подчеркиваю, учение, а не науку,
если под наукой иметь в виду научность в указанном выше смысле. Если кратко
и ориентировочно сформулировать суть идеологического учения, то она сводится
к следующему. Мир, человек (т.е. ты) и общество (т.е. система большого числа
таких "ты" со всеми их орудиями, средствами существования и т.д.) устроены
так (или существуют по таким законам; или подчиняются таким законам;
заметьте, подчиняются!), что общество, в котором ты живешь, есть наилучшее
изо всех мыслимых. Твое начальство глубоко (глубже, чем кто бы то ни было)
постигает законы мира, человека и общества и строит твою жизнь в полном
соответствии с ними. Оно делает максимально лучшее для тебя. Оно живет и
тяжко трудится во имя тебя. И жизнь твоя прекрасна. Прекрасна только
благодаря твоему мудрому начальству, которое руководствуется самой
правильной теорией и т.д. Короче говоря, тут мы найдем все атрибуты
божественной премудрости, доброты, провидения и прочая, и прочая, и прочая.
Но тут есть одна особенность, на которую стоит обратить внимание.
Особенность эта -- двадцатый век, несколько отличный по условиям
существования человека от тех времен, когда создавались такие великие
идеологии, как буддизм, мусульманство, христианство.
Учение о мире? Есть мощное естествознание. Есть физика, которая
недвусмысленно заявила свои претензии на многое такое, что считалось
неотъемлемой сферой философии (а философия стала частью идеологии; "стала",
если не хотим сказать "есть"). Учение о человеке? Есть антропология,
физиология, медицина, психология, педагогика, генетика, логика, лингвистика
и т.д. Учение об обществе? Есть история, социология, политэкономия,
социальная литература, социальная журналистика и т.д. Причем, человек
сведения всякого рода на этот счет получает в любом количестве и регулярно.
В результате перед идеологией возникает задача: занять определенную позицию
по отношению ко всему этому (а позиция эта общеизвестна -- контроль, надзор,
опека, цензура) и отвоевать у науки, литературы и прочих областей культуры
свою собственную вотчину, в которой идеология являлась бы не только
надсмотрщиком, но хозяином, исполнителем, созидателем, хранителем и т.п.
Такую вотчину, которая стала бы неотъемлемой частью тела идеологии. И такую
вотчину она имеет. Это -- некое общее учение о мире в целом (мировоззрение),
некое учение о познании и мышлении и вся область общественных наук. Недавний
печальный опыт социологии обрести если уж не автономию, то хотя бы право на
отдельное название, красноречиво говорит о том, что сферу наук об обществе
идеология никому без боя не уступит. Повторяю, захватив сферу общественных
наук, сама идеология от этого не становится наукой. В отношении мира в целом
и познания (и мышления) идеология имеет конкурента, с которым не так-то
просто справиться, -- логику. И даже не столько конкурента, сколько
постоянную угрозу быть уличенной в мошенничестве.
ВЫСШАЯ ВЛАСТЬ
У нас, говорит Карьерист, самая высшая власть -- это самая низшая
власть. Имя Р. тебе, конечно, известно. Так вот, его окончательно выперли с
кафедры. Р много лет заведовал кафедрой. Целую школу создал! Превосходная
кафедра была. Кстати, я был у него аспирантом. Помнишь, эти истории с
письмами? Подсунули и ему. Он человек порядочный, не смог отказаться, хотя к
политике совершенно равнодушен. Ему предложили выступить публично и заявить,
что его обманули. Он, разумеется, отказался. На другой же день освободили от
заведования. Чтобы сохранить кафедру, назначили заведующим некоего Нолика.
Абсолютное ничтожество. Непременный член всех делегаций за границу. Его
просто присоединяли к делегациям, минуя все те сложные процедуры, через
которые должен пройти наш брат. Назначая Нолика, говорили, что это для виду,
что фактически руководить будет Р. Вроде бы так и оставалось некоторое
время. Но лишь по видимости. А фактически началось совсем другое. Жизнь
кафедры -- это миллион мелких дел. И результат руководства сказывается лишь
в итоге. Курсовые и дипломные работы студентов, отбор в аспирантуру,
рекомендация для печати, обсуждения докладов, введение или исключение
спецкурсов, назначение руководителей студентам и аспирантам, отметки на
экзаменах, распределение на работу, допуск к защите диссертаций, отзывы... И
почти в каждом конкретном случае есть выбор. Причем, взятый по отдельности
акт выбора не принципиален. Его можно обосновать так, что не придерешься. А
в целом постепенно, но неотвратимо складывается вполне определенная
тенденция. Допустим, есть две темы, для научной работы: А и В. Разницы между
ними на первый взгляд нет. Тема В вроде даже звучит как более передовая. Но
Р знает, что тема А перспективнее. Правда, она труднее, нужно более сильное
руководство и более настойчивый и способный исполнитель. Нолик знает, что Р
об этом знает, и поступает наоборот. Он -- заведующий. Вопрос не
принципиален. Р деликатен и не спорит. Он просто теряется, когда
соприкасается с людьми такого типа -- типа Нолика. Проходит тема В. Два
студента, допустим, есть: А и В. Примерно одинаковы. У В даже какие-то
показатели предпочтительнее. Но Р предпочитает А, значит Нолик предпочитает
В. Нолика поддерживают общественные организации. В аспирантуру оставляют В.
Все это идет на глазах у всех. Все видят. Все понимают. Но никто не может
противостоять. Декан? Да он всю жизнь завидовал Р. Он спит и видит, как бы
его зажать. Притом зачем поднимать шум из-за пустяка. Начинается пока еле
заметная деморализация общей среды кафедры. Обсуждается дипломник или
аспирант Р. Придирки, замечания, затягивание. И все это под самым
благородными предлогами и корректно. В общем, опять не придерешься.
Обсуждаются дипломники или аспиранты Нолика. Все прекрасно. Мелкие дефекты.
Легко исправить. Рекомендовать. Вроде и те и другие проходят. Но люди есть
люди. И они понемногу начинают отдавать предпочтение Нолику. Так им жить
спокойнее. Самые интересные идут пока к Р. Но их мало. А то и совсем нет. А
Р разборчив, не всякого желающего берет. Освободилась ставка на кафедре.
Претендуют двое: А и В. Один тяготеет к Р или хотя бы не тяготеет к Нолику.
Другой готов на что угодно. По формальным показателям вроде бы одинаковы.
Берется В. На кафедре начинают накапливаться сначала люди, лишь
незначительно превосходящие Нолика, затем -- почти равные ему, наконец --
уступающие даже ему. И все это в рамках законности, с одобрения начальства,
на виду. Люди Нолика более профессиональны в устройстве своих личных
делишек, люди Р -- ученые, не способные оказать сопротивление. Вынужден
покинуть кафедру ближайший ученик Р. Тем более был повод -- ошибочное
выступление. Изменил другой. Как-то незаметно стушевался третий. Ушел на
более выгодную и спокойную работу Л. Да, тот самый. Р оказался в итоге в
полной изоляции. И почти без нагрузки. Разумеется, остаться на кафедре он
уже не мог по собственному состоянию. Но ведь по результатам работы кафедры
можно же судить, кто чего стоит, возмутился Мазила. Как? Студенты нормально
учатся и выполняют прочие обязанности, кончают, устраиваются на работу,
поступают в аспирантуру, пишут диссертации. Курсы лекций читаются. Экзамены
сдаются. Заседания проводятся. Жизнь идет нормально. Даже немного лучше, чем
у других. Повысилась воспитательная работа. Провели ряд эффектных
мероприятий. Сотрудники кафедры довольны. Недовольные выглядят смешно или
уходят. Кроме того, повсюду трубят, что Р и его группа работает на кафедре.
Почет. Результат, конечно, сказывается. Но так, что связь с истоками
обрывается и ответственных не найдешь. Он сказывается в масштабах страны, в
состоянии каких-то отраслей науки или хозяйства. Например, обнаруживается
отставание в такой-то области. Где-то не полетела или взорвалась какая-то
штучка. Виновные находятся, но не те и не там. Нолики неуязвимы. Кстати, его
выдвинули в Корреспонденты. Не пройдет, конечно. Но сам факт выдвижения тоже
есть признание заслуг. Хотя может и пройти, чем черт не шутит. Я все это в
общей форме читал V Шизофреника, сказал Мазила. Но я, откровенно говоря, не
очень-то верил в это, что это именно в такой форме реализуется в вашей
среде. А где же выход? О каком выходе ты говоришь, спросил Карьерист. Люди
Нолика какие-то дела делают не хуже, чем люди Р. Люди Р социально неудобны.
У них есть достоинство, гордость, даже честь. Люди Нолика послушны и
способны на все. Люди Р укрепляются, если чувствуется в них общественная
потребность. Например, надо догонять, обгонять, в общем -- конкурировать с
сильным противником Уничтожь такого противника -- вот тебе и выход.
Надобность в людях Р отпадет. И никаких проблем. Правда, тогда начнется
другое. Люди Нолика держатся на каком-то уровне из-за людей Р, а те терпятся
из-за общей ситуации. Отпадут люди Р, придет новый Супернолик, сожрет Нолика
и вытеснит его людей своими или заставит их опуститься еще на уровень ниже.
Страшно, сказал Мазила. Ничего особенного, сказал Карьерист. Это норма. Это
устраивает большинство или даже почти всех. Страдают лишь единицы. В
перспективе страдают все, но люди Нолика -- в меньшей степени. И им на это
наплевать. В глубине души даже приличные люди довольны, что Р пал. Это дает
им возможность испытывать благородный гнев и притом чувствовать себя немного
значительнее. Ну а ты сам как реагируешь на эту историю, спросил Мазила. Как
все, сказал Карьерист. Видишь, жалуюсь тебе. Кстати, мы давали отзыв на
работы Нолика. Разумеется, положительный. И я голосовал за. А что я сделаю?
Я ведь не ты и не Р. Я всего лишь простой смертный. Я люблю удобства. У меня
семья. Хочу поехать Туда на пару месяцев. Есть такая возможность. Проголосуй
я против, поездка немедленно отпала бы. И потом у меня сын поступает на этот
факультет. А Нолик там -- сила. Я слушал тебя, сказал Мазила, и у меня все
время было такое ощущение, будто я через какой-то мощный прибор наблюдаю,
как медленно и неуклонно образуется раковая опухоль у близкого мне существа,
но не могу предпринять ничего, чтобы помешать этому. Страшно не то, что все
это происходит. Наверно, так было и будет всегда и везде. Страшно то, что
это происходит без какого бы то ни было прикрытия. Без психологии. Без
нравственной драмы. Не будем сгущать краски, сказал Карьерист. Мы же живем.
Работаем. Даже смеемся. И ведем умные содержательные беседы. Чего же еще?
Сегодняшнй день и есть сама жизнь, а не подготовка к жизни.
СТРАХ
Несмотря на всяческие меры, принятые против, ибанская интеллигенция
имела довольно полное представление об обличительной литературе последних
лет. Во всяком случае, о ней говорили так, будто ее специально и в
обязательном порядке прорабатывали в кружках антиполитграмоты. Последняя
книга Правдеца, сказал Ученый, ошеломляюща. Мне стало страшно. Начали
говорить о страхе. Я, сказал Болтун, различаю страх животного в человеке и
страх человека в животном. Животное страшится убийств и насилий в общем --
зла, которое оно видит и предвидит сознанием. Человек страшится
невозможности сделать добро, которое он способен сделать. Ужасно, конечно,
что есть много людей, способных делать зло и имеющих для этого возможности,
но еще ужаснее то, что мало таких, которые способны делать добро и имеют для
этого хоть какие-то возможности. Настоящий ужас не в том, что есть
отклонения от нормы, а в том, что есть норма, с необходимостью рождающая эти
отклонения. Констатировать убийства, насилие, террор и все такое прочее и
назвать виновных -- это, конечно, акт величайшей важности. Но меня
интересует другое, а именно -- ужас ситуации, в которой никого не убивают, а
делают нечто более страшное:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62