не дают людям, способным стать Человеками,
стать ими. Я тебя понимаю, говорит Мазила. Но эта позиция обрекает на
бездействие. Смотря, что называть делом, сказал Болтун. Мы говорим -- это
тоже дело. Не столь сенсационное, как книга Правдеца, но дело. В конце
концов и книга написана для того, чтобы люди говорили. Иногда бездействие
есть подготовка к делу. И все-таки, как мне кажется, ты недооцениваешь
активного начала в человеке, сказал Мазила. В книге Правдеца приводится
много примеров, когда активность даже нескольких человек давала эффект.
Какой, спросил Болтун. Материал для книжки -- да. Все равно это допороговые
явления. Исторически их нет и не было. Короче говоря, если ты мышь и
недоволен этим, то что ты предложишь мышам для того, чтобы стать слонами?
ЗАМЕТКИ КЛЕВЕТНИКА
Мне вспоминается беседа с Ученым. Я говорил, что так называемое учение
о мире (мировоззрение) есть чисто идеологическое явление, ничего общего,
кроме словесной формы, не имеющее с наукой. Ученый, который всегда с
презрением отзывался о философии, к моему удивлению встал в данном случае на
ее защиту. Потом я неоднократно убеждался в том, что представители
конкретных наук при всем их как будто бы пренебрежительном отношении к
философии являются оплотом последней. Само их презрение есть форма
признания, чисто субъективный и общепринятый способ выражения того, что у
них за душою нет ничего другого позитивного. Когда говорят, что наше
мировоззрение тесно связано с наукой, то говорят правду. Легко презирать то,
что сделали другие. Попробуй, предложи что-то получше!
Какая-то доля истины во всем этом есть, говорил Ученый. Вот, скажем,
утверждение о том, что в мире все изменяется. Это же действительно так!
Банально, конечно, но верно. А все ли, спросил я. Изменяются ли неизменные
предметы? А как изменяется, скажем, круглый квадрат? Это софистика,
запротестовал Ученый. Вы же понимаете, о чем идет речь! К чему эти словесные
придирки! Да, говорю я. Я-то понимаю, о чем идет речь. И потому не считаю
это словесными придирками. Речь идет об определенных языковых выражениях. И
я вправе смотреть на них именно как на факты языка. Придирки тут
обязательны, если, конечно, Вы стремитесь к ясности. Вот Вы, например,
утверждаете, что в мире все взаимосвязано. Что Вы этим хотите сказать? Что
любое явление связано с другим любым явлением? А что Вы имеете в виду,
употребляя слова "связаны" и "взаимосвязаны"? Откуда у Вас уверенность в
этом? Подумайте, и Вы сами убедитесь в том, что Ваше утверждение -- пустая
бессмысленная фраза. Но Вы даже и не подозреваете о том, какие ловушки
таятся в таких заявлениях. Ладно, допустим мы как-то уточнили эту фразу и
получили утверждение, что все явления причинно или как-то иначе
обусловленны. Вы здесь употребляете слово "все". Значит, это касается и
таких явлений, которые причинно не обусловленны. Получится, что причинно не
обусловленные явления обусловленны причинно. Ученый запротестовал. Мы же
имеем в виду существующие явления, сказал он. Существующие -- когда? Сейчас,
вчера? Где? Но это все равно не решает парадокса. Пусть все существующие
эмпирические (добавим еще это ограничение!) явления причинно обусловленны.
Согласно правилам самой техники построения языковых выражений всякое
существующее причинно не обусловленное явление есть существующее
эмпирическое явление, и к нему также относится общее утверждение. Так что
все равно получим неразрешимый парадокс: причинно не обусловленное явление
будет причинно обусловленно. Совершенно аналогично обстоит дело с
утверждением "Все изменяется". Возьмем его даже в ограниченном виде: "Всякое
существующее эмпирическое явление изменяется". Опять встает вопрос: как быть
с эмпирическими явлениями которые не изменяются? Принять, что таковые не
существуют? Прекрасно! Но с точки зрения техники построения научных языковых
выражений это равносильно принятию такого соглашения: будем называть
эмпирическими такие явления, которые обладают такими-то признаками и в том
числе -- изменяются. Но идеологию это не устраивает. Для идеологии
утверждение о том, что все изменяется, должно быть итогом длительного и
мучительного познания человеком мира. Оно должно быть великим открытием, а
не банальным соглашением о смысле слов. Начните докапываться до простой
сути, дела изложите свои результаты публично, и тогда на своей шкуре
испытаете, что это такое. Идеология тоже фиксируется в языковых выражениях.
Но языковые идеологические феномены образуются, живут и действуют на людей
совсем по иным правилам, чем языковые выражения науки.
Ладно, сказал Ученый, допустим, что в учении о мире вообще Вы в
какой-то мере правы. Хотя мне тут еще многое не ясно. Но учение об обществе!
Это же не философия! Это же наука! Какая разница, сказал я. Возьмем в
качестве примера хотя бы идею бесклассового общества.
ОТСУТСТВИЕ ЯСНОСТИ
Споры кончались ничем или, в лучшем случае, руготней. Но начинались
снова. И темы их были примерно одни и те же. Был Хозяин гений или нет? Был
Хряк великий деятель или нет? Чтобы было бы, если бы не революция? Что бы
было, если бы не Хозяин? Что бы было, если бы Правдеца в свое время
напечатали? И так далее в таком же духе. Есть разные люди и среди порядочных
людей, говорил Болтун. Одни сразу определяют свою позицию и начинают
действовать: пишут, выступают, протестуют и т.п. Другим нужна
интеллектуальная ясность. В особенности тем, для которых поиски ясности
являются призванием и даже иногда профессией. Люди не могут действовать все
одинаково. Если мое призвание и мое действие есть нахождение истины, почему
я должен бежать на площадь и кричать "Долой"! Вот, к примеру, Т. Он вырос в
деревне. У них в семье было много детей. Работали в сохозе. Труд адский, а
зарабатывали крохи. Да и то по ночам, урывками. Воровали, естественно. Иначе
сдохли бы от голода. И все же в сохоз пошли охотно. Думаете, их обманули?
Нет. Большинство прекрасно знало, чем обернется для них сохоз. И если бы
потом им предложили обратно единоличное хозяйство, большинство отказалось
бы. Разговоры на эту тему велись неоднократно. А им Друг пред другом врать
было ни к чему. В чем же дело? Тут много сторон. В частности, в семье Т все
дети вышли в люди. Один стал директором завода, другой полковником, третий
доктором. Сестры уехали в город, стали домашними хозяйками или просто
рабочими (одна -- шофером). Но главное, все так или иначе приобрели свой
угол, свою комнатушку (это было огромным счастьем!). Да и сам труд в сохозе
имел не только недостатки. С людей, например, снималась забота. Появились
машины. Я не хочу вам говорить общеизвестные вещи. Надо учитывать
фактическое положение дел. А оно было таково, что революция и все
последующие мероприятия были также и величайшим благом для народа. Иначе вы
никак не поймете всего, что там происходило и происходит. Надо быть круглым
идиотом, чтобы рассматривать революцию и всю последующую деятельность
правительства только как злодейства и глупость. Не бывает умных революций.
Не бывает незлодейских революций. И неверно, что было частью добро, частью
зло, что того-то больше, а того-то меньше. Было другое: была история. И есть
другое: есть исторические проблемы. Не вчерашние, а сегодняшние и
завтрашние. Вот, скажем, Правдец. Почему такой эффект? Страшные факты
прошлого? Ерунда. Это лишь материал для размышлений о сегодняшней ситуации.
Литературная и идеологическая формы для раздумий нашего современника о наших
проблемах. Это явление сегодняшней жизни на фактах прошлой истории. И смысл
ему придается различный у нас и у них. Будем говорить откровенно.
Затрагивает он проблемы, непосредственно волнующие широкие слои населения?
Незначительно. Мимоходом. Бесхозяйственность, головотяпство и т.п. Это не
есть социальная проблема для самого населения. А интересы чиновничества?
Разве реально сейчас угрожают чиновничеству массовые репрессии? Нет. А
остальное -- мелочи, ибо оно власть. Интеллигенция? А что это такое? Деятели
науки и культуры в подавляющей массе такие же чиновники, служащие. И она в
том же положении. Имеют они основания для недовольства? Да. Но что это за
недовольство? Люди всегда будут недовольны. А это их недовольство не таково,
чтобы приобретало характер социального. Что же остается? Весьма разнородная
оппозиция, в которой, как бы это дико ни звучало, представителей власти и
лиц, близких к ней, не меньше, чем гонимых и ущемляемых.
ОПЯТЬ ПОРАЖЕНИЕ
Превосходно, сказал Болтун. Еще один удар, и я начну верить в то, что
надгробие разрешат. Но что, собственно говоря, произошло? Я сам не понимаю,
сказал Мазила. Приехал главный. Был в восторге. Расхваливал так, что
неудобно было. И притом все время допытывал, как относятся к этому делу
вверху. Я говорю, прекрасно. Все утверждено. Все бумаги подписаны. Теперь
нужна лишь Ваша санкция и распоряжение начальству кладбища. И больше ничего.
А он все юлит и юлит. Кажется, я понял, в чем дело. Они там не дали ему
никаких указаний. В общем, свалили дело на него. Будет скандал -- он
виноват. Будет хорошо -- их заслуга. А он жук. Он на себя ответственность
брать не хочет. Теперь все зависит исключительно от него. А он без гарантий
ничего не сделает. Ему нужно не одобрение надгробия как явления в
скульптуре, а указание свыше поставить надгробие. Причем, безразлично, какое
именно. А такого указания нет. И что же теперь, спросил Болтун. Все начинать
сначала, сказал Мазила.
ВСЕ РЕШАЮТ ЛЮДИ
По-твоему выходит, что от воли самих людей не зависит ничто, говорит
Мазила. Почему? Потому что от них зависит все, говорит Болтун. Это игра
слов, говорит Мазила. Хорошо, говорит Болтун. Пусть будет так: кое-что
зависит и кое-что не зависит от воли людей. Ты "то хочешь услышать от меня?
Нет, говорит Мазила. Это пустота. Но что-то делается само собой? Да, говорит
Болтун. Но последствия сказываются через тысячелетия. И притом опять через
волю людей. Ты чувствуешь, как движутся материки? Внутри таких геологических
эпох общества социальная жизнь автономна. Возьми любую сферу жизни и
увидишь: везде люди стоят перед проблемой свободного выбора. Я вынужден
говорить опять парадоксы. Именно свобода рождает зависимость. Назови мне
хотя бы один случай в нашей социальной жизни, когда решение не зависело бы
от воли человека. Все зависит от того, сколько людей, где, когда и как
скажут свое "нет". Это основа основ. На другое надеяться бессмысленно.
Другого просто нет в природе общества и человека. Так значит, говорит
Мазила, эти люди, сжигающие себя на площадях, объявляющие голодовку,
кончающие жизнь самоубийством, сочиняющие свои глупные книжонки... Да,
говорит Болтун, и они делают нашу историю. Но я же многих знаю, говорит
Мазила. Они плохо образованы, многие психически больны, уродливы,
неспособны, неустроены... А ты хочешь вступить в такую страшную борьбу и
сохранить при этом душевное равновесие, хороший оклад, работоспособность,
здоровую семью, физическое здоровье, спросил Болтун. Почему же они идут,
спросил Мазила. Потому, что не могут не идти, сказал Болтун.
ТИПЫ ТРАГЕДИИ
Для творческой личности, говорит Неврастеник самому себе, самая большая
трагедия -- невозможность сделать дело, которое, как чувствует личность, ей
по плечу. Это общеизвестно. Мой вклад в эту проблему -- типология трагедий.
Я различаю здесь три типа. Первый тип -- тип трагедии Правдеца. Ему не нужно
от общества ничего, кроме возможности быть услышанным. Второй тип -- тип
трагедии Мазилы. Ему от общества требуется помимо этого еще большие
материальные средства (например, бронза, камень, большое помещение, площадь
и т.п.). Третий тип -- тип трагедии Клеветника. Ему от общества требуются
люди, ибо он непосредственно должен делать людей. Правдец и Мазила нуждаются
в людях, воздействуют на людей. Но их непосредственная творческая продукция
-- речь, книга, картина, скульптура. Клеветник -- воспитатель. Книги для
него второстепенное дело, подспорье и побочный продукт. Главное для него --
лепить сознание конкретно данных людей. Каждого из представителей этих типов
можно лишить возможности делать свое дело. Но -- разными способами и с
разными последствиями. Обратите внимание. Правдеца выгнали из Ибанска силой.
Мазила убежит сам. А Клеветник? Клеветник сам не сбежал бы, а если бы даже
захотел, его не выпустили бы. Клеветник должен был просто исчезнуть,
раствориться, сойти на нет. Не знаю, что хуже и что лучше. А еще хуже то,
что мы даже не ощущаем трагичности происходящего. Мы делаем все, что в наших
силах (а для этого мы всесильны!), чтобы погрузить трагедию в месиво
житейской пошлости. Мы могли бы жить среди цветов. Но они нас раздражают. И
мы втаптываем их в свою собственную грязь. Без надобности. Потом
Неврастеник, тронутый красотой своих мыслей, стал обдумывать свое
выступление на предстоящей своей защите.
ПУБЛИКАЦИЯ КНИГИ
Это неверно, говорит Неврастеник, будто у нас трудно печататься.
Наоборот, мы обязаны печататься. Есть даже нормы. Я, например, был обязан
каждый год печатать пять-шесть авторских листов. Представляешь, -- два года
-- книга. А Институт каждый год обязан создавать целую библиотеку научных
открытий. И имей в виду, нам предписывается печатать только
высоковалифицированные творческие оригинальные работы, вносящие вклад в
развитие передовой науки. С каждым годом уровень наших работ должен
повышаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62