Представляешь, эльф? Это мои-то соплеменники! Решили, я орков испугался. Да я даже драколичи не боюсь! А они думают, Атрогейт трус.
– Потому что ты не принял участия в сражении? – спросил Джарлакс, решив не уточнять, как давно это было, чтобы не разрушать особое настроение.
На самом деле среди дворфов почти не было долгожителей старше трехсот лет, и, насколько знал Джарлакс, ни один в этом возрасте не сохранял такую силу и подвижность, как Атрогейт. Либо дворф напутал со временем, либо дело в чем-то другом.
– А я не мог вернуться в эту проклятую дыру, – ответил дворф. – В каждом уголке мне мерещился мертвый сородич.
– Значит, в тот день, когда пришли орки, Атрогейт умер, – сказал Джарлакс и по выражению лица дворфа понял, что прав. – Но если это случилось несколько веков назад, ты мог бы сейчас…
– Нет! – перебил Атрогейт. – Все кончено, навсегда. Ничего мне больше не осталось.
– И ты отправился на восток?
– Восток, запад, юг – какая разница? Лишь бы не там.
– А о Мифрил Халле ты, значит, слышал?
– Само собой, там ребята Боевые Топоры. Хороший народ. Они тоже потеряли свой дом лет через сто после того, как мы потеряли Фелбарр, но, я слышал, потом вернули его себе.
– Хороший народ? – повторил Джарлакс, прикидывая в уме, что Атрогейт не ошибся во времени, – дергары и сумеречный дракон действительно захватили Мифрил Халл около двух веков назад. – Может, чересчур хороший для Атрогейта? Или ты считаешь себя никчемным? Может, твои соплеменники были правы?
– Пф! – фыркнул Атрогейт с видом превосходства. – А что хорошо и что плохо, эльф? Да и вообще, какая разница? Все это игра, а боги смотрят на нас сверху и потешаются, и ты это знаешь не хуже моего!
– Поэтому ты сам надо всем смеешься и лупишь все, что подвернется под руку.
– Причем луплю неплохо, а?
– Лучше многих.
– Лучше всех! – снова фыркнул Атрогейт.

* * *

Гуляя по улицам города, населенного людьми, Джарлакс часто чувствовал на себе любопытные взгляды. Он привык, что на него смотрят с подозрением или злобой, но сейчас в чужих глазах не было враждебности, зато многие завистливо оценивали его одежду, слишком дорогую для бедных кварталов Мемнона. По правде говоря, даже какую-нибудь придворную даму стоимость нарядов Джарлакса, не всех, а только тех, что были на нем надеты, заставила бы позеленеть от зависти.
Дроу отмел все посторонние мысли, сосредоточившись лишь на преследовании человека, который и сам в умении незаметно красться мог бы поучить любого вора. Он сознавал, что Артемис Энтрери, скорее всего, уже понял, что за ним следят, но виду пока не подал. Правда, это ничего не значило.
Энтрери уверенно пересек площадь перед храмом и свернул на пыльную улочку, наклонно убегавшую к порту. Спрятаться на площади было негде, и Джарлакс, которому пришлось обойти ее по краю, боялся, что упустит споро шагавшего приятеля. Но когда дроу сам добрался до начала улочки, то увидел, что Энтрери заметно сбавил шаг. Темный эльф быстро нагнал его, прячась за жалкими домишками.
Прошли они немного, но Джарлакс заметил в товарище разительную перемену. Он привык видеть убийцу самоуверенным и выдержанным, сейчас же казалось, что он едва переставляет ноги. Лицо его побелело, губы сжались и казались еще тоньше.
Дроу легко взобрался на крышу какой-то хижины, лег на живот и принялся сверху наблюдать за тем, что происходит.
Энтрери остановился посреди улицы, свесив руки, и смотрел куда-то в сторону.
Даже начинающий убийца сейчас прикончил бы его без труда – знаменитый Артемис Энтрери, полностью утратив бдительность, стоял на улице, совершенно беззащитный.
Джарлакс невольно с тревогой осмотрелся, хотя никаких оснований подозревать покушение не было.
Он мысленно высмеял собственное странное волнение, свесился с края крыши, спрыгнул и подошел к Энтрери – тот заметил его лишь тогда, когда дроу остановился рядом.
Но убийца даже не посмотрел на товарища. Взгляд его был прикован к лачуге на другой стороне улицы, бедной глинобитной постройке с остатками навеса, полотнища которого давно сгнили, над входом. У двери стоял сломанный плетеный стул.
– Ты знаешь этот дом?
Энтрери не ответил, но дыхание его стало тяжелым и частым, и Джарлакс понял, что угадал.
Когда-то Энтрери здесь жил, в этом месте прошло его детство.

Глава 23
ВОЗВРАЩЕНИЕ В УБОЖЕСТВО

– Если я могу тебе помочь, то должен знать как, – настаивал Джарлакс, но по лицу Энтрери было видно, что его не убедишь.
За час, прошедший после их возвращения в лачугу к Атрогейту, убийца не вымолвил ни слова.
– Сдается мне, не нужна ему твоя помощь, эльф, – заметил дворф.
– Но он же взял нас сюда с собой.
– Я не стал вас отговаривать, – уточнил Энтрери. – А что мне здесь нужно, касается только меня одного.
– А что же делать мне? – с преувеличенным драматизмом воскликнул Джарлакс.
– Наслаждаться роскошью, чего ж еще? – сказал Атрогейт и, как бы в подтверждение своих слов, прихлопнул на столе жука. – Добрая охота, добрая еда, – добавил он, поднося насекомое ко рту, будто собирался проглотить его. – Можно ли мечтать о большем? А-ха-ха! – И к радости Джарлакса, он щелчком отбросил насекомое в сторону.
– Мне все равно, – заявил Энтрери. – Найди себе жилье поприличней. А то и вовсе проваливай из Мемнона.
– Но зачем ты сюда приехал? – спросил Джарлакс, хоть и знал, что товарищу его вопросы неприятны. – И сколько пробудешь?
– Не знаю.
– Не знаешь зачем или не знаешь сколько?
Энтрери промолчал. Потом развернулся и вышел на улицу, освещенную утренним солнцем.
– Сердитый какой, да? – сказал Атрогейт.
– Полагаю, на то есть причины.
– Да, ты говорил, он здесь вырос. Родись я тут, из меня бы тоже добряк не вышел.
Джарлакс поглядел на дворфа и улыбнулся. Ему вдруг впервые пришло в голову, что он рад тому, что этот коротышка увязался с ними. А вот в своих собственных действиях дроу усомнился. Может, зря он дал Энтрери флейту Идалии. Киммуриэль предостерегал его, говоря, что подобное проникновение в человеческое сердце может повлечь немало непредвиденных последствий.
Джарлакс задумался. Нет, решил дроу в конце концов. Он поступил правильно. В конечном итоге это пойдет Энтрери на пользу.
Если только не убьет.

Бессознательная тяга к этому месту была столь сильна, что Энтрери понял, что снова оказался здесь, лишь когда увидел, что опять стоит на пыльной улице, освещенной ранним солнцем, перед той самой лачугой. Улица уже наполнилась людьми, многочисленные жители сидели в тени своих домиков и с любопытством разглядывали незнакомца в отлично сшитых высоких черных сапогах, с дорогим оружием на поясе.
Энтрери был здесь чужаком, на него и раньше смотрели так же, со смешанным чувством страха и отвращения, – это было много лет назад, в Калимпорте, когда он состоял на службе у паши Басадони. Наверняка мемнонские бедняки думали, что его нанял какой-то богатый господин, чтобы вернуть долг или свести здесь с кем-нибудь счеты.
Однако Энтрери это не слишком заботило, – в конце концов, даже если они набросятся на него все разом, то умрут на месте и их тела останутся лежать в грязи. Хотя если бы кто-то из этих бедняков и обладал подобной решимостью, то уже давно уехал бы из этой дыры.
Кроме того, при взгляде на плохо пригнанную дверь в лачугу, когда-то бывшую ему домом, Энтрери настолько погружался в воспоминания, что все остальное переставало для него существовать. Именно поэтому Джарлакс и смог подойти к нему здесь ночью незамеченным.
Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, Энтрери подошел к двери и поднял руку, чтобы постучать, но потом все же вспомнил, кто он, а кто эти нищие, и пинком распахнул дверь.
В комнате было тихо и пока нежарко: солнце стояло невысоко и зной еще не вытеснил остатки ночного холодка. Никого не было, свечи не горели, но на столе лежал заплесневелый кусок хлеба, а в углу валялось комком брошенное ветхое одеяло. Здесь кто-то жил, причем человек этот, как определил Энтрери, ушел недавно, поскольку по оставленному на столе хлебу еще не ползали насекомые, – в южном приморском городе это был такой же верный признак, как тлеющие в костре угли.
Но кто? Может быть, мать? Хотя вряд ли это возможно. Ей сейчас должно быть немного за шестьдесят. Неужели она может до сих пор жить в этой лачуге, как раньше, с его отцом Белриггером?
Правда, судя по вони в домике, вряд ли это так. Тот, кто здесь живет, не имеет ни малейшего представления о чистоплотности. Энтрери поискал глазами, но ночной вазы не увидел, хотя, судя по запаху, она должна была быть.
Мать была другой. Хоть это и стоило ей больших усилий, но она старалась всегда держать в чистоте и себя, и своего ребенка.
Энтрери пришло в голову, что жизнь могла окончательно сломить ее и Шанали изменилась. Поморщившись, он от души понадеялся, что здесь теперь живет кто-то чужой. Но это значит, что мать умерла. Вряд ли она уехала, потому что ей было уже за двадцать, когда сына забрали, а после двадцати отсюда уже никто не уезжал. Если же она осталась жить здесь, то это по-прежнему ее дом.
Энтрери стало нехорошо. Не в силах больше выносить зловония, он выскочил на улицу. Со всех сторон к нему устремились взгляды, полные ненависти, злорадства, зависти. Тяжело дыша, он чувствовал, что едва ли ему было так худо за всю его взрослую жизнь.
Постаравшись взять себя в руки, он оглянулся на качавшуюся на скрипучих петлях дверь. С какой отчетливостью встали перед ним картины далекого детства! Здесь, на этом холодном полу, он спал, не зная, куда деваться от клопов. Он вспомнил, в каких муках протекал каждый день матери, вспомнил и желчного отца, тоже причинявшего ей немало страданий. Давно он уже не думал так много о своих юных годах. Энтрери даже смутно припомнил мальчишек, с которыми носился по улице. Все-таки какая-то радость была и в этой беспросветной нищете; удивительно, но в этой неожиданной мысли он обрел некоторое утешение.
Повернувшись, он наткнулся на старуху с лицом, изрезанным глубокими морщинами.
– Глянь-ка ты, какой красавчик, сапожки-то у него какие, меч сверкает! – прошамкала она.
Энтрери смотрел на ее горбатую фигуру, пергаментное личико и выцветшие глаза – как будто видел много раз и в то же время не встречал никогда.
– Что, самый главный тут, да?! – зло крикнула старуха. – Ходишь, куда пожелаешь и когда вздумается?
Энтрери знал, что множество глаз наблюдает сейчас за ним, и понимал, что старуха говорит не от себя, а от всех этих людей, чувствуя их молчаливое одобрение.
– Лучше бы смотрел, куда идешь, – сказала она и хотела ткнуть Энтрери пальцем в грудь.
Случалось, что чародеи принимали обличье простых людей и якобы нечаянным прикосновением обрушивали на свою жертву силу заранее приготовленного заклятия. Энтрери это было известно, поэтому, даже не размышляя, он машинально схватил старуху за запястье рукой в волшебной перчатке, которая вбирала в себя все магические энергии, и довольно грубо вывернул ее руку.
– Ты же не знаешь, кто я такой, – тихо проговорил он. – И не знаешь, зачем пришел. А поскольку тебя это не касается, то не лезь больше.
Он заметил, как многие из отдыхавших в тенечке соседей поднимаются, возмущенные его выходкой, но заступиться никто не решился.
– Если тебе жизнь дорога, – прибавил убийца и, оттолкнув старуху, пошел своей дорогой.
Он решил, что прирежет первого же, кто осмелится на него напасть. А из второго, если это их не остановит, высосет все силы с помощью кинжала, чтобы справиться с накатившей на него слабостью. Однако достаточно было сделать только два шага, чтобы понять – опасаться ему некого.
Только вот старуха оказалась упрямой.
– Глядите-ка, какой страшный, а! – заверещала она. – Посмотрим, будешь ли ты так пыжиться, когда Белриггер узнает, что ты лазил в его дом!
У Энтрери едва не подкосились ноги, и он усилием воли удержался от того, чтобы ринуться назад и расспросить старуху об отце. Позже. Сейчас он привлек внимание слишком многих рассерженных людей.
Зная, что один из прежних обитателей улицы, а именно его родной отец, жив, Энтрери, возвращаясь на площадь, внимательнее присматривался к сидящим у домов беднякам. Во многих из них он подмечал знакомые черты – наклон головы, жест, характерный взгляд. Это была улица его детства. Он узнавал людей, хотя они сильно постарели. А кое-кто из молодежи имел сходство с его бывшими соседями, – наверное, их дети.
Хотя, быть может, дело просто в том, что все бедняки похожи, ведь жизнь и заботы у них везде одинаковые.
Да и вообще, какая разница, главное, что отец все еще жив.
Мысль эта весь день преследовала Энтрери. Гулял ли он по улицам Мемнона или шел в порт, под жарким солнцем или в сумерки, она не оставляла его в покое.
Артемис Энтрери не раз за свою жизнь без тени сомнения храбро вступал в бой с такими воинами, как Дзирт До'Урден, но вернуться после заката в свой старый дом он заставил себя с трудом. Чтобы пробраться в лачугу незамеченным, он применил всю свою сноровку, неслышно снял несколько досок, которыми была забита задняя стена, и проскользнул внутрь.
В лачуге никого не оказалось. Энтрери приладил на место доски, в темноте пробрался в дальний угол, сел лицом к двери и стал ждать.
Часы тянулись медленно, но убийца не терял бдительности, и, когда дверь наконец распахнулась, он даже не вздрогнул.
Еле переставляя ноги, вошел какой-то старичок. Маленький, сгорбленный, он делал такие короткие шажки, что ему пришлось раз десять передвинуть ноги, чтобы добраться до стоящего в метре от него стола.
Чиркнув огнивом, он зажег свечку, и убийца смог разглядеть его лицо. Старик был не просто худой, а страшно тощий, кожа да кости, а его лысая голова под безжалостными лучами солнца так покраснела, что в слабом пламени свечи напоминала тлеющий уголь. Лицо заросло клочковатой седой бородой, а поскольку он постоянно жевал губами, она шевелилась, и растительность выглядела еще более неопрятно.
Трясущимися грязными руками он достал кошелек и вывалил его содержимое на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45