Гозитек, хотя и старался изо всех сил напустить на себя смиренный вид, расплылся в улыбке.
– Как работа, продвигается? – поинтересовался Айночек, поняв, что нащупал слабую струну молодого человека.
– Д-да, да, первосвященный, – пробормотал Гозитек, потупив взор.
Айночек сдержал насмешливую ухмылку. Конечно, гордыню считают слабостью, даже грехом, но ничто, кроме честолюбия, не подвигнет молодого человека корпеть над такой работой. Гозитек между тем с любопытством заглянул через его плечо, и Айночек отодвинулся, чтобы дать ему получше рассмотреть бедную девушку.
Глаза Гозитека похотливо блеснули, он невольно провел языком по губам.
– Забирайте ее, – предложил Айночек. – Правда, ей сейчас немного больно, но ведь ваша работа важнее ее самочувствия. Освободитесь от земных желаний и погрузитесь в состояние созерцательности. Мне не терпится понять, как вы в своем трактате объясняете божественный промысел на уровне Фуги. Мысль о божествах, борющихся между собой за мятущиеся души умерших, чрезвычайно привлекает меня. Это помогло бы привлечь гораздо больше верующих в культ Селуны.
Он обернулся к девушке.
– Твоя покойная матушка никак не может попасть в рай, – сказал он с презрительным смешком, который даже не попытался замаскировать. – А благочестивый Гозитек, – и он отступил в сторону, чтобы она его увидела, – за нее молится. Если ты проявишь к нему внимание, ей будет намного легче вознестись. Так-то лучше, – проговорил он, оборачиваясь к молодому клирику, и вышел из каморки.
Добравшись до своих личных покоев на третьем, последнем этаже храма, он уже и думать забыл о девушке. В комнате стоял рабочий стол из хорошего полированного дерева – совсем непохожий на мебель из невзрачного зернистого плавника, который обычно использовали в этом портовом городе. Не только древесина, но и большая часть утвари, ковров и убранства храма, самого крупного и представительного здания в юго-восточной части широко раскинувшегося города, были привозными.
Ведь необходимо, чтобы обстановка тоже вдохновляла на размышления о божественном.
Айночек прошел к двери на балкон. Он, как и другие жрецы богини Луны Селуны и родственных культов Валькура и Шаундакула, жил в большом храме, называвшемся Домом Защитника. Это место было средоточием молитв и созерцания. Здесь располагалась многотомная, постоянно пополнявшаяся библиотека, предмет зависти всего Побережья Мечей. Крупные поступления в библиотеку имели место несколько лет назад, по окончании Смутного Времени, когда в катакомбах под этим самым зданием был открыт культ бога Ибрандула. Прятавшихся там жрецов заставили выйти на свет, но убили не всех. Благодаря храбрости и дерзновенности Айночека многих приняли в клир.
– Следует расширять пределы наших знаний, – наставлял он своих сомневающихся подчиненных.
Хотя, конечно, новых клириков взяли тайком.
Общий балкон был снабжен заграждением, чтобы скрыть служителей от назойливых взглядов глазеющих снизу крестьян, часами готовых просиживать на площади, умоляя отпустить им грехи или излечить молитвами, хотя сами даже гроша за это не могли заплатить, идиоты. А вот на другом, его собственном балконе заграждения не было. Отсюда открывался прекрасный вид на бухту. Полная луна висела над спокойной водой, высвечивая силуэты больших многомачтовых торговых судов, бросивших якорь далеко от берега и тихо и мерно покачивающихся на волнах. Природная красота и согласие напомнили жрецу о недавнем соитии, и он ощутил подлинную связь со Вселенной и погрузился в мысли о вечности и единстве с Селуной. Какое наслаждение испытываешь в такие мгновения! Избавившись от нечистых плотских желаний, возносишься к звездам и богам.
Прошло больше часа, луна скрылась, и Айночек, наконец, обратился к блестящему трактату Гозитека.
Наконец-то он обрел душевный покой и соединился с Селуной.
Как выглядела несчастная, с помощью которой он освободился от телесных тягот, первосвященный уже и вспомнить не мог.

Глава 19
ЧТО И СЛЕДОВАЛО ОЖИДАТЬ

Королева Дамары Кристина сидела на белом стуле с металлической спинкой перед большим зеркалом, установленным на туалетном столике. На столешнице громоздились флакончики, баночки, разные притирания и духи, которые ей присылали в подарок со всех уголков страны и даже из Имплитура. Придворные дамы без устали напоминали Кристине, что ее внешность чрезвычайно важна, ведь, гордо выступая рядом со своим царственным мужем, она воплощает собой мечты и чаяния всех женщин Бладстоуна.
Величественный мираж, необходимый для поддержания власти.
Кристина выросла в знатном семействе, но, несмотря на это, не любила всю эту мишуру. По натуре она была искателем приключений, путешественницей, бойцом, всегда готовым сказать решительное слово.
Однако сегодня, когда отпустили Артемиса Энтрери, к ее словам не очень-то прислушивались. Вот Гарет расхаживает в глубине спальни, и его отражение время от времени мелькает в зеркале. Он расстроен, потому что с самого момента освобождения Энтрери Кристина не сказала ему ни слова, не скрывая, что не одобряет его решения.
Какая все же плутовская игра – брак. Оба супруга знают, что за кошка между ними пробежала, но часами, а то и целыми днями могут ходить вокруг да около, никак не решаясь поговорить напрямую.
По крайней мере, так ведет себя большинство пар, но прямодушная Кристина такого лицемерия не выносила.
– Если тебе нужна королева, которая воздерживается от высказывания собственного мнения, думаю, подыскать такую будет несложно, – заговорила она и тут же пожалела, что слова ее прозвучали так язвительно; что ж, по крайней мере, начало разговору было положено.
В зеркале над ее головой появилось отражение Гарета, и его сильные, спокойные руки легли ей на плечи. Ей нравилось ощущать кожей тепло его ладоней.
– Дурак бы я был, если бы решил избавиться от своего лучшего друга и советчика, – сказал он, чмокнув ее в макушку.
– Разве я хоть слово сказала о мастере Кейне? – спросила Кристина, прикидываясь изумленной, и улыбнулась.
Гарет тоже усмехнулся, нежно сжав ее плечи. Повернувшись, Кристина посмотрела мужу в глаза:
– Ты совсем не слушал меня, пока шло разбирательство по делу этого Артемиса Энтрери и его жутковатого приятеля.
Гарет смиренно вздохнул.
– Ну почему? Что такого ты знаешь о них, чего мы все – даже Кейн – не знаем?
– Да ничего я о них не знаю, – признался он. – И думаю, что мир стал бы намного лучше, не будь в нем этой парочки. Никаких привлекательных черт в типах вроде них я не нахожу. Но и права руководствоваться исключительно своими догадками у меня нет. Как нет и оснований для того, чтобы признать их виновными.
– Они же изменили короне!
– Тем, что посмели претендовать на земли, которые формально никому не принадлежат?
– И все же ты низложил самозванца.
– Да, я не мог этого так оставить, – кивнул Гарет. – Вааса станет баронством Дамары, этого я непременно добьюсь. И уверен, что все города этой северной территории меня поддержат. Палишук-то уж точно ждет объединения.
– Тогда как это расценивать? Как измену? Или захватчик – ты?
– Наверное, отчасти и то и другое.
– И ты веришь дроу и его диким россказням о том, что все так и было задумано с самого начала? – недоверчиво поинтересовалась Кристина. – Что он специально все подстроил, чтобы дать тебе возможность выступить героем и напомнить жителям Палишука о славных делах прошлого? Да он же все делает ради собственной выгоды и не успел создать собственное королевство только потому, что ты выступил так спешно!
– И я так думаю. И считаю, что дроу чрезвычайно опасен. Ведь проникнуть в Цитадель Убийц и добыть голову Нелликта мало кому по плечу. Дозорные с него глаз не спустят. И через десять дней их здесь не будет.
– Иначе их убьют?
– Да. Кстати, сестры-драконы согласились перенести их подальше от наших границ.
– Чтобы они сеяли раздор где-нибудь в другом месте…
– Не исключено.
– И ты, говоря такое, будешь утверждать, что праведно служишь Ильматеру?
– Иногда я сам не знаю, – сказал король и отошел к кровати.
Кристина передвинула стул, чтобы видеть его лицо.
– Любимый, в чем дело? Почему этот человек так беспокоит тебя? – спросила она напрямик.
Гарет долго молча смотрел на нее и наконец, сказал:
– После встречи с Артемисом Энтрери я, как король, стану лучше.
Кристина изумленно вскинула брови:
– Потому что никогда не будешь на него похожим?
– Нет, дело не в этом. Я говорил с ним с глазу на глаз, и он верно сказал, что ни родословная, ни прошлые подвиги не могут сделать правителя достойным. Только мои настоящие поступки, то, что я делаю сейчас, оправдывают столь важный для меня титул. И я бесполезно занимаю это место, если не добиваюсь воплощения надежд на лучшую жизнь всех жителей своей страны – всех без исключения.
– Это Артемис Энтрери сказал тебе такое? – недоверчиво переспросила Кристина.
– Не знаю, понимал ли он истинный смысл своих слов, но в общем – да, именно это он и сказал. По крайней мере это то, что я почерпнул из его речей. Я правлю Дамарой и стремлюсь включить в границы своего государства и Ваасу. Но это решение должно быть на благо жителей Ваасы, иначе у меня не больше прав претендовать на титул ее короля, чем…
– Чем у Энтрери, Джарлакса или Женги?
– Верно.
Гарет прямо посмотрел ей в глаза, и на лице его расцвела та самая улыбка, которую так любили все, кто знал его, улыбка, внушающая надежду и уверенность. Кристина невольно растаяла.
– Тогда, ради блага Дамары и Ваасы, пусть этот Энтрери навсегда останется в твоей памяти, – сказала она. – А сам он со своим дружком убирается отсюда куда подальше.
– Ради блага Дамары и Ваасы, – добавил Гарет.
Она встала и подошла к мужу, которого так бесконечно любила.

* * *

Ударив, она замахнулась снова, потом опять и опять. Захлебываясь слезами и криком, Калийа вновь и вновь с ожесточением безумия всаживала кинжал в тело распростертого под ней мужчины. Почувствовав бедром теплую кровь, она стала бить с еще большим остервенением. Слезы заливали ей лицо, но она не открывала глаз и, всхлипывая, повторяла имя Париссы.
Все чувства, так долго мучившие ее, наконец, прорвались наружу: и гнев, и печаль, и угрызения совести, и раскаяние. Совсем обессилев, она поглядела, наконец, на тело человека, бывшего ее любовником.
Он лежал на спине, широко раскинув руки, даже не пытаясь защищаться. На лице застыло горькое разочарование, и он глядел на нее, стиснув зубы.
Однако на теле у него не было ни единой царапины. Кровь на бедре оказалась ее собственной: она поранилась, отдернув кинжал после одного из ударов, и даже не почувствовала этого.

* * *

– До чего ж они предсказуемы, эти слабые людишки, – вздохнул Киммуриэль Облодра, из межуровневого укрытия у дальней стены вместе с Джарлаксом наблюдая за драмой, разыгрывавшейся в комнате Калийи.
– Она казалась такой искренней, – признался Джарлакс. – Никогда бы не поверил…
– Похоже, ты зажился среди них, – заметил Киммуриэль. – Может, ты настолько утратил проницательность, что мне не стоит принимать тебя обратно в Бреган Д'эрт, когда ты наконец покончишь со своими капризами и вернешься в Мензоберранзан?
Джарлакс смерил его ледяным взглядом безжалостного убийцы, мигом напомнив псионику, с кем он разговаривает.
Правда, он сразу отвернулся – его живо интересовало представление в постели. Теперь Калийа смотрела на Энтрери с ужасом. Она снова ударила, метя ему в глаз, словно не в силах была выносить его полный укора взгляд.
Энтрери моргнул и рефлекторно дернулся, и Джарлакс невольно восхитился его выдержкой. Он сам приказал Киммуриэлю, узнавшему о намерениях Калийи, установить псионический барьер, чтобы защитить Энтрери, но ведь убийца не мог знать, что он практически неуязвим, и тем не менее даже не пытался оградить себя от ударов.
Неужели это Калийа так его довела? Разве могли нежные слова и ласки женщины настолько лишить его чувства самосохранения? Или ему попросту все равно?
– Потрясающе, – прошептал дроу.
– Наверное, ты вспомнил свои первые дни на этом свете, – неожиданно сказал Киммуриэль.
– Наверное, – сухо сказал Джарлакс, поглядев на товарища.
Теперь он действительно представил себе Мать Бэнр, одновременно разгневанную, растерянную и испуганную, которая никак не могла пробить кинжалом-пауком нежную грудку новорожденного младенца. Вероятно, в тот момент у нее были такие же глаза, как сейчас у Калийи.
– Тебе так и не представилась возможность поблагодарить Мать моего Дома, – заметил Киммуриэль.
– Что ты, я вполне ее отблагодарил, – заверил его Джарлакс.
– Да, когда второй сын Дома Бэнр сгреб тебя с алтаря, вся энергия, сосредоточившаяся на поверхности твоего хрупкого тельца, ударила в него и разорвала ему грудь, – согласился псионик, с удовольствием вспоминая историю, которую уже несколько столетий постоянно пересказывали в Доме Облодра. – Моя мать умела избавляться от заклятых врагов.
– Действительно, мало кто так бесил Мать Бэнр, как матроны Дома Облодра, – кивнул Джарлакс. – Наверное, Бэнр настолько сильно уязвили эти обиды, что Ллос в конце концов наградила ее силой сбросить ненавистный Дом Облодра в Клорифту.
Киммуриэль, вопреки своей обычной сдержанности, вздрогнул, и Джарлакс усмехнулся. Несколько лет назад мать Джарлакса одним ударом жестоко расправилась со всем родом псионика.
Теперь они были квиты, и оба вновь сосредоточились на происходящем в комнате. Перепуганная Калийа с почти бессознательным упорством вновь занесла кинжал, сжав его обеими руками, и попыталась ударить Энтрери прямо в сердце. Он перехватил ее руку. Женщина попробовала вырваться, и тогда он отвесил ей звучную пощечину, после чего вывернулся и сбросил ее с себя.
– Он уже понял, что происходит, – сказал Киммуриэль и показал Джарлаксу глазами на здорового орка, терпеливо ждавшего приказаний.
– Тогда приготовь разрешающее заклятие, – велел Джарлакс и поманил орка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45