– Правда, – слегка потупилась Вера Никандровна, – все так понятно, к сожалению…
Они переговаривались редкими словами, когда к ним постучали. Дверь приоткрывалась неуверенно, точно младенческой рукой, и Вера Никандровна встала из-за стола, думая встретить в передней кого-нибудь из своих учеников. Но дверь вдруг решительно отворили.
– Вера Никандровна, вы? – громко спросила Лиза, останавливая глаза на Кирилле, не в силах оторвать их от него, но движением всего тела показывая, что хочет подойти к Извековой.
Она была очень бледна, насильственно вежливая улыбка не оживляла, а мертвила её ещё больше и делала неловкой. Первые слова, к которым она, наверно, приготовлялась, прозвучали у неё почти звонко, как крик, но голос упал, едва она опять заговорила:
– Простите, что я так…
– Лиза?.. Елизавета Меркурьевна? – прервала её Вера Никандровна, тоже оборачивая взгляд на Кирилла.
Он поднялся, услышав это имя и только теперь поняв, кто эта женщина.
– …что я так непрошено, – досказала Лиза, все продолжая глядеть на него.
Она глядела на него, как смотрят на человека, в котором увидели то, что ожидали, и который поражает именно тем, что – несмотря на долгую разлуку – остался совсем прежним и перемены не властны над ним. Не только в существе своём, заложенном во взгляде и незабываемых прямых чертах лица, Кирилл казался Лизе прежним, но также его наружная стать, с этим ремнём, в этой гимнастёрке, повторялась в настоящем, как точное отражение былого.
Он тоже смотрел на Лизу. Вся она была для него нова, но будто новизной подновлённого здания, за которой только значительнее видится протёкшее время.
Он первый подошёл к ней и быстро протянул руку.
– А я к Вере Никандровне, – сказала она, в тепле его жёстких пальцев ощутив холод своей руки.
– Так что же? Я должен уйти? – улыбнулся он молодо.
– Нет. Я… тоже и к вам, – призналась она, смущаясь чуть не до слез.
– Выходит, уйти надо мне? – засмеялась Вера Никандровна.
Поздоровавшись и не отпуская руки, она подвела Лизу к столу.
Начался разговор, который должен был помочь справиться с замешательством, – о том, что Лиза похудела и что она не совсем здорова; что Вера Никандровна видела её два раза в театре, но это было давно, и тогда Лиза была полнее; что вот уже она вырастила большого сына и что Кирилл познакомился с ним на рыбной ловле – славный мальчик, весь в неё; что – верно ли, будто она вышла снова замуж – и за кого (это, конечно, Вера Никандровна).
– За одного сослуживца. Нотариуса, – ответила Лиза, – собственно, за помощника нотариуса, – сразу поправилась она.
– Какую же вы носите фамилию?
– Старую… как сын.
– А фамилия мужа?
– Ознобишин.
– Ознобишин? – переспросила Вера Никандровна и повторила, задумываясь: – Ознобишин, – и поднялась и пошла в другую комнату.
– Нет, вы, пожалуйста, не уходите, – остановила её Лиза, – я хочу, чтоб вы…
– Я сейчас вернусь…
Так Лиза осталась вдвоём с Кириллом.
Только на одно мгновение наступило молчание, и это мгновение напугало Лизу. Оба они думали о своём прошлом, оба видели его с подавляющей ясностью, и Лиза чувствовала, что никогда не найдёт в себе сил словами коснуться этого чудом ожившего прошлого. Кирилл помог Лизе быстрым вопросом, мягкость которого и прямота отрезвили её:
– У вас что-то неотложное ко мне, правда?
– Простите, что я решилась. Это важно… не для одной меня. И вы не откажете, нет?
– Вы только не извиняйтесь.
– Вы один можете помочь. Я прошу за отца.
Она остановилась, ожидая, что он начнёт спрашивать. Но он молчал, и ей показалось – его глаза тускнели.
– Я узнала, что отец арестован. Что он в тюрьме. На барже. Вы знаете, есть тюрьма на Коренной?
Он молчал.
– Ну, что я спрашиваю! Конечно, вы знаете! – сказала она, поправляя свою наивность и не понимая его молчания. – С каких пор отец там, на этой барже, я не знаю.
Она снова подождала. Было что-то неуловимое в том, как Кирилл менялся у неё на глазах. Но перемена была слишком явной – уже почти ничего не оставалось от того прежнего Кирилла, каким он представился ей минуту назад. Она увидела морщины на его лице, особенно крутую между прямых бровей. Она тотчас сказала себе, что так и должно быть: ведь она шла к неизвестному ей должностному лицу, к секретарю, а вовсе не к Кириллу.
– Я не знаю, когда отца арестовали, – сказала она решительнее. – Мне вчера поздно вечером сообщил об этом человек, который отпущен на свободу.
– Значит, – сказал наконец Кирилл, немного отворачивая голову и глядя в окно, – вам неизвестно, за какую вину он арестован.
– Я не знаю за ним никакой вины! Я даже не знаю, где он мог быть арестован. В начале августа я проводила его в Хвалынск. С тех пор о нем ничего не слышала, он не писал. Доехал ли он? Не могу… просто не в состоянии вообразить, что с ним случилось! Но это, конечно, ужасная случайность!
– Случайно на баржу не попадают, – сказал Кирилл, по-прежнему глядя за окно.
– О, в такое время! Не это ведь важно. Пусть вы правы, пусть не случайно! Но сейчас там, где он находится, там ему угрожает слишком много случайностей. С этим вы согласитесь. И я должна… Мы… Вы можете ему помочь! Я прошу вас!
Скованно и несмело она показала, что хочет приблизиться к нему, чтобы жестом этим усилить настойчивость просьбы. Он становился все больше чужим, и это подрывало её надежды, ей казалось, что от её чувства остаются одни слова.
– Надо знать вину человека, чтобы думать о помощи. А вина – дело суда. Что же тут можно?
– Можно узнать, есть ли вина. Может, её вовсе не существует? Мне не скажут, а вам должны сказать. Если вы только спросите, это уже будет помощь.
Он опять промолчал. Тогда она договорила с раздражением:
– Вам обязаны все разъяснить. Вы – власть. Поэтому я пришла к вам.
Он резко бросил ей в глаза жёлтый свет своего прямого взгляда и спросил:
– Только на этом основании пришли ко мне?
Она опять увидела в нём Кирилла – в этой пронизывающей желтизне глаз и в голосе, полном юношески уверенного вызова. Она не могла ответить, всю свою волю сосредоточив на том, чтобы выдержать его взгляд.
– Зачем ваш отец поехал в Хвалынск?
– Это его давнишнее желание. Он хотел дожить там…
– У него там друзья?
– Наоборот, он искал одиночества. Хотел поселиться в одном скиту. Хотел принять… монашество.
Она вспыхнула, выговаривая это слово и почему-то испытывая стыд, но вдруг её осенила догадка, и она сказала неожиданно дерзко:
– Я уверена, он за это и пострадал! Совершенно уверена! За то, что пошёл в монастырь. Но это жестоко – преследовать человека за убеждения! Он старик, его поздно переделывать. И он… он не из тех, кого можно переделать. Я его слишком хорошо знаю. У него есть слабости, причуды. Но он честный человек. Нельзя его совесть лишать свободы.
– Может, всё-таки вы не очень его знаете, – будто нечаянно сказал Кирилл.
Лиза неровно и сильно дышала, проговорив так долго и убеждая не только Извекова, но и себя в том, что ей самой внезапно пришло на ум.
– Но вы-то его совсем не знаете! – с упрёком сказала она.
– Все-таки отчасти знаю… хотя бы по тому, как он относился к вам. По его роли в вашей судьбе.
– Моя судьба! – протестующе воскликнула Лиза. – Я отвечаю за неё больше, чем кто-нибудь ещё! Но ведь так естественно, что меня растил мой отец, а не кто другой, и что он вырастил меня по-своему! Он в ответе за мою участь? Согласна. Был когда-то в ответе. Но перед кем? Я не буду его судить. Неужели… вы хотите быть ему судьёй?
– Я сказал, что – не судья. Поэтому и не могу помочь. А если и вы не хотите судить, то как же оправдываете его, не зная, в чём он виновен? Нельзя же серьёзно думать, будто его арестовали за то, что он молится богу.
– Я не сужу его за свою участь. Не ношу в сердце злобы на него. Он в беде. Он – мой отец.
Она вскрикнула:
– Вы же понимаете – отец! Неужели вы не защитите свою мать, если ей нужна будет защита? Какое же у вас сердце?!
– Сердце? – тихо повторил Извеков, поднявшись и точно с изумлением прислушиваясь ко внезапному чувству, ему подсказанному. – Отец, мать, брат… эти слова звучат, как заворожённые, и мы поддаёмся им, как в старину поддавались ворожбе. Но… вот у вас был муж – Шубников. Вы что – тоже встали бы на его защиту, только потому, что он вам муж?
Она не ждала ни того, что это имя будет произнесено, ни укора, вдруг зазвучавшего в тихом голосе Кирилла. Ей показалось, что начат разговор, который она не раз представляла себе много лет назад, когда ещё жива была мысль о встрече с Кириллом и о том, как объяснить ему замужество, необъяснимое для самой Лизы.
Она ответила, стараясь говорить спокойно (она все время напоминала себе о своём зароке – не волноваться и говорить с Извековым как просительница, спокойно).
– Да, когда Шубников был мне мужем, я встала бы на его защиту. Встала бы, наверно, и теперь, потому что он – отец моего сына.
– Почему такое ослепленье?! Разве вы не слышите, что это только заклинания – муж, отец! Ведь за этими словами – люди, а за людьми – их дела. Ведь Каин тоже носил имя брата!
– В чем вы меня обвиняете? – возмущённо сказала Лиза. – В том, что мои родные – это мои родные? Что они мне близки и дороги?
– Обвиняю? – спросил он с недоуменной улыбкой, будто это слово ущемило его.
– Я же не виновата, что в нашей жизни все так случилось, – быстро заговорила Лиза, тоже поднимаясь. – Что судьбы наши не зависят от нашей воли! И ведь не я же толкнула тебя (у неё страстно прорвалось это нечаянное «ты», и она на один миг остановилась)… толкнула на путь, который отнял меня у тебя!
Он стоял неподвижно. Она опомнилась, провела рукой по лбу, точно снимая наплывшее головокружение.
– Никогда за всю жизнь и ни в чём я не думал вас обвинять, – сказал Кирилл. – Вы поступали, как свободный человек, потому что были свободны. Наши отношения тогда, в юности, не приневоливали ни вас, ни меня. Я думаю, тем меньше они могут к чему-нибудь обязать сейчас.
– Простите, у меня вылетело это, потому что вы начали о моем замужестве. Я считала себя тогда жестоко наказанной за то, что не нашла сил ожидать вас или пойти за вами… (Она глядела на него почти с гневом, подняв голову.) Теперь вы хотите уверить меня, что я ещё больше была бы наказана вашей жестокостью, если бы пошла за вами!
Снова, точно возвращённая к действительности его растущим изумлением, Лиза приложила ладони ко лбу. Отведя взгляд, она увидела Извекову, стоявшую в дверях соседней комнаты.
– Я, не желая того, слышала разговор, – сказала Вера Никандровна, – не обижайтесь. Вы пришли и к сыну, и ко мне, ведь так?
– Я очень надеялась на вас! – с покорной усталостью ответила Лиза. Воля её иссякала, и – казалось – уже не загорится больше ни возмущение, ни отчаяние мольбы.
– Я все понимаю, – сказала Вера Никандровна, осторожно приближаясь к Лизе. – Просьба ваша не нуждается в объяснении. И Кирилл извинит упрёки в бессердечии… даже в жестокости.
Она взглянула на сына, точно подсказывая, что он должен с ней согласиться. Он не отозвался.
– Я только подумала, – продолжала она, – может быть, вы напрасно воскресили прошлое. Оно – плохой помощник. Его всё равно немыслимо забыть. И мне вы разве что сильнее напомнили, как Меркурий Авдеевич отказался помочь, когда Кирилл нуждался в помощи. Или как мы вместе с вами напрасно стучались в ледяные стены, за которыми подвизался тогда и господин Ознобишин… если это тот самый Ознобишин…
– Боже мой! – прошептала Лиза.
– Я ведь не вас укоряю этим прошлым, поверьте! – волнуясь и боясь, что Лиза не даст договорить, торопилась Вера Никандровна. – Но разве заслужили упрёка в бессердечии люди, которые испили до дна самую бесстыдную жестокость прошлого и в борьбе с ней готовы теперь отдать жизнь?
– Нет, нет, – вдруг твёрдо остановил её Кирилл, – это неверно. Я не хочу действовать кому-нибудь в отместку.
– Конечно, конечно, Кирилл! Я же знаю, ты не способен действовать из каких-либо личных побуждений, – обрадованно и с гордостью подхватила мать.
– Подумайте! – в изнеможении воскликнула Лиза… – Неужели я здесь для того, чтобы слушать это разбирательство?! Неужели мне легко было прийти сюда к вам, к вам! – повторила она, порываясь шагнуть к Извекову. – Скажите же прямо, что вы отказываете мне… и я уйду!
У неё недостало сил сделать этот последний шаг к Кириллу. Она ухватилась за спинку стула и хотела опуститься. Но, словно продолжая расслабленное своё движение, она нагнулась и упала. Однако это не было падением – Лиза удержалась на коленях и стояла именно так, как будто нарочно хотела упасть на колени и стоять перед Кириллом, поднимая к нему отяжелевшие руки.
Он стремительно взял её за эти протянутые руки, и Вера Никандровна кинулась к Лизе, чтобы поднять её. Но в этот момент новый голос, которого никто не мог ждать, испуганно раздался в комнате:
– Что это? Что?
Все посмотрели на дверь, оставленную полуоткрытой с тех пор, как пришла Лиза.
Аночка, стоя в передней и распахнутыми руками упираясь в косяки, клонилась вперёд, в комнату, будто через силу остановившись на полном бегу.
Кирилл тотчас выпустил руки уже поднявшейся Лизы и пошёл навстречу Аночке.
Но она, минуя его, подбежала к Вере Никандровне, наскоро много раз поцеловала её, огромными глазами взглянула на Лизу, поздоровалась с ней и только потом обернулась к Кириллу.
– Вы приехали? – спросила она как-то мельком и опять перевела все ещё широко раскрытые глаза на Лизу. – Витя рассказал Павлику про Меркурия Авдеевича. Я все знаю, – выговорила она в порыве участия и почти с детским страхом. – Вы ещё не узнали подробностей, нет? Вы не волнуйтесь, это, я уверена, все не так опасно. Нужно только как следует похлопотать. – Она опять повернулась к Кириллу: – Вы ведь, наверно, обещали все сделать, Кирилл Николаевич, правда?
Он ответил умышленно отобранными и отчётливыми словами:
– Я обещаю Елизавете Меркурьевне узнать, в чём её отца обвиняют.
– И помочь ему, чем только можно? – спросила Аночка необычайно утвердительно.
– И помочь – если это будет можно, – так же отчётливо сказал Кирилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96