она осторожно брала венчик двумя пальцами и, следуя указаниям мужчины, которые тот отдавал со сдерживаемым пылом, бережными прикосновениями удерживала обладателя органа на грани семяизвержения. Женщина, соблюдая приличия, но в полной мере, не спеша наслаждалась собственными маневрами, при этом не сводя глаз с мужского члена; мужчина точно так же пристально смотрел ей между ног, а девочка делила внимание между своими пальчиками, выражением лиц достопочтенной четы и зрителями, в тишине, нарушаемой только указаниями мужчины – «быстрее», «стой», «так» – и негромкими стонами сеньоры; в целом это упражнение на точность напоминало партию в бильярд на троих. Когда мне поднадоело следить за главным действом, я стал наблюдать за наблюдателями, некоторые из которых расселись на свободные места, оставленные троицей на двух больших диванах, расположенных друг против друга.
Зрелищу была присуща подлинная живописность, как одной из работ эпохи Возрождения, где все словно застыли вокруг центра композиции. Самое большее – кто-нибудь осмеливался шевельнуть рукой, чтобы поднести сигарету ко рту или зыркнуть глазами в сторону одного из священнодействующих. Хуже всего было повисшее в воздухе невыносимое напряжение, как будто все только и ждали развязки, чтобы разразиться аплодисментами. От этого мне было особенно не по себе, и я решил утешиться своей «Гаваной», но звяканье льдинок на мгновение отвлекло девочку с голубыми глазами, и чуть было не произошла катастрофа, роковой сдвиг равновесия величественной постройки. На меня обратилось несколько укоризненных взглядов, я почувствовал себя нелепым – да, я, в своей вульгарной рубашке, со своей бестактностью неофита, – и в поисках участия посмотрел на Беатрис. К счастью, я его нашел: она обращала на меня так же мало внимания, как и на происходящее вокруг. Я напустил на себя понимающий вид, и мы пошли дальше по другой стороне квадрата.
– Слушай, от этого оранжевого цвета у меня разболелась голова.
– Мы уже уходим.
Кажется, мое беспокойство забавляло ее. Мы ускорили шаг, но она все же на мгновение задержалась перед тремя смежными крохотными комнатушками, разделенными стеклянными перегородками и почти полностью занятыми одной огромной кроватью. Две из них пустовали, но в третьей молодая пара, полностью обнаженная, – похоже, они были единственными полностью обнаженными, остальные всегда были полураздеты, – совокуплялась с гимнастической сноровкой, характерной для порнофильмов, под равномерно ухающую звукозапись.
– Вот что я называю Витриной, – сказала Беатрис, указывая на это подобие аквариума.
– Они похожи на профессионалов.
– Вполне возможно. Как-то я видела в одной из этих комнатушек Рокко Сифреди. Он приехал в Барселону на фестиваль эротического кино.
– Да уж. Слушай, и ты знаешь всю эту преисподнюю?
– Как сказать. Есть вещи, от которых даже меня воротит. Они ранят мои чувства. К примеру, я не выношу зловония, и мне не нравится вид крови. Хочешь, спустимся ниже? Следующий этаж еще куда ни шло.
– Я бы предпочел немного подышать свежим воздухом.
– Отлично. Тогда пошли наверх.
Мы уже далеко отошли от центральной галереи, возвращаясь в зону лифтов, но по пути еще раз задержались в одной из уборных, чтобы нюхнуть еще по «дорожке». Само собой, первая банкнота уже не годилась, и Беатрис попросила у меня новую.
– А что на верхних этажах?
– Рай.
– Да, но что там?
– Если ад – это земля, материя, плоть, то нетрудно догадаться, что рай – это воздух, мысль, дух. Внизу тебя ждут плотские утехи, вверху – душевный покой. До второго этажа еще существует физический контакт, но начиная с третьего никаких прикосновений, все в основном разговаривают.
– А на седьмом – групповая терапия и исповедальня?
– Ну, не совсем.
– И на какой же этаж мы идем?
– На верхний.
– Bay.
– Успокойся, противоположности соприкасаются. Самое возвышенное и самое низменное замыкаются на городе. Реальность – это одновременно и рай, и ад. Чистой воды аллегория, как видишь.
И правда, последний этаж занимало нечто вроде буфета, окруженного солярием, откуда снова стал виден город. Было еще темно, часов пять-шесть утра. Воздух показался мне прозрачным и чистым, я глубоко вдохнул его – Беатрис тоже, – и мы сели за столик на пустой террасе, ожидая, пока подойдет официант. Беатрис снова выбрала кампари, я же отважился на бутылку замороженной водки и попросил принести мне высокий стакан со льдом. Я залпом осушил полстакана, до ледышек, дрожь пробежала по всему моему телу, я продолжал пить мелкими глоточками. Беатрис тем временем ударилась в теорию. Босх. Гойя, Голем, Ги де Мопассан, ведьмы Барохи, Нищие, Песни Мальдорора… череда подтасованных ссылок, чей общий знаменатель она пыталась обосновать на зыбкой почве идей, неизбежно уводивших ее совсем в другой мир: Фауста, Фредди Крюгера, Дориана Грея и – все по новой.
– Скажи, ты шлюха? – спросил я, когда она начала слишком давить на меня своей культурностью.
– Извини?
– Ну, шлюха… проститутка…
– Почему ты об этом спрашиваешь?
Внезапно меня осенила бредовая мысль.
– Да так, из любопытства. Я решил, что это бордель.
– Ну, не совсем.
Я не понял, относится ли это к борделю или к тому, что Беатрис – шлюха, но мне было все равно.
– Послушай, давай начистоту… Я частный детектив. Разыскиваю одного человека по поручению его семьи, и ты могла бы предоставить мне кое-какую информацию. Разумеется, за скромное вознаграждение.
– Так я и знала.
– Что?
– Что ты сыщик. Сразу подумала, как только тебя увидела.
Легкая ирония или мне почудилось?
– А мне казалось, что это незаметно.
– Есть в тебе что-то такое. И потом, я хороший психолог.
– Превосходный, я уж вижу… Помнится, ты сказала, что знаешь завсегдатаев…
– Почти всех, кто появляется в баре. Но мне не нужны никакие истории.
– Я не собираюсь впутывать тебя ни в какую историю. Тебе что-нибудь говорит имя Себастьян Миральес?
На лице Беатрис не дрогнул ни единый мускул.
– С Себастьяном что-то случилось?
– Так ты его знаешь?
– Да. С ним случилось что-нибудь?
– Мы не знаем. Он исчез несколько дней назад, и его семья поручила мне кое-что выяснить.
– Тебя наняла Глория?
Черт: если семья вместе предается разврату, она остается семьей.
– Ты и Глорию знаешь?
– Да.
– А Лали? Эулалию Роблес?
– И ее тоже.
Почему она как-то странно произнесла это «тоже»?
– Давно ты их здесь видела?
– Они не появлялись уже недели две.
– Они приходят вместе?
– Иногда…
– Я подумал, что его исчезновение каким-то образом связано с тем, что они часто посещают это место. Как тебе кажется?
Она смотрела на меня с покерным лицом.
– Слушай, по-моему, я и так уже достаточно рассказала.
– Ничего, что я уже не знал бы до сих пор.
– Но в таких местах, как это, приватность – основной принцип.
– Я никого не посвящаю в детали расследования: просто ищу этого типа; если найду – хорошо, если нет, то представлю полный отчет и получу свое вплоть до последнего, только и всего.
– Так кто, говоришь, тебя нанял?
Почему мне показалось, что она издевается надо мной и абсолютно не верит в то, что я детектив?
– Глория. Она дала мне этот адрес. – И я повторил вопрос, который так и повис в воздухе: – Так как тебе кажется: его исчезновение связано с этим местом?
– Это заведение считается одним из самых безопасных в городе.
Начиная с этого момента уже Беатрис начала выпытывать все о происшедшем: как, когда, зачем да почему, и я понял, что источник иссяк и теперь уже она получает информацию. По сути, я не узнал ничего нового, кроме того, что наше трио частенько появлялось здесь в полном составе – обстоятельство, отнюдь не показавшееся мне странным.
К этому времени уже занялась заря последнего дня весны, хотя воздух еще хранил ночную свежесть и остатки темноты с пробуравленными в них светлыми точками фонарей. От бутылки водки оставалась еще добрая четверть литра, но меня потянуло домой. Я сказал своей проводнице, что трое суток не спал, и это убедило ее отпустить меня и не мучить больше вопросами. Она даже предложила проводить меня до выхода.
Когда мы остались наедине в лифте, я немного пошарил в кармане и вытащил еще одну десятитысячную бумажку.
– Возьми, если захочется понюхать еще.
Она, ничуть не смущаясь, взяла деньги, поблагодарила меня и протянула мне руку на прощанье.
Окончательный счет, предъявленный мне девушкой, ответственной за прием гостей, составил сто двадцать тысяч – включая вход, заказы и дополнительные услуги, – после чего я начал понимать, зачем моему Неподражаемому Брату такая сумма на карточке. Правду сказать, мне заказали такси, моментально появившееся перед входом, и вызов не стоил мне ровным счетом ничего.
Сев в такси и выйдя возле Ле-Кортс, я вздохнул с облегчением. Радио спешило сообщить о вечерних встречах чемпионата мира: Египет – Монголия и Пакистан – остров Фиджи или что-то в равной степени нелепое, но я всем сердцем возрадовался, что человечество до сих пор смотрит футбольные матчи, что существует телевидение, радиоведущие и журналы знакомств. Дошло до того, что при виде открытого на улице Карла III киоска мне страшно захотелось купить какую-нибудь газету, чтобы узнать, вернулся ли в ковчег голубь с оливковой ветвью в клюве.
Я попросил шофера остановиться на минутку и скоро вернулся со свежими номерами «Ла Вангуардия», «Эль Паи» и «Эль Периодико». Разумеется, ни в такси, ни дома мне и в голову не пришло заглянуть хотя бы в одну из газет. И слава богу, так как благодаря этому мне удалось лечь и даже немного поспать.
Хорошая встряска
Поскольку мне негде спать, Микель Барсело (художник) сматывается и предоставляет в мое распоряжение свою мастерскую. Очаровательнейшая мастерская располагается в нижнем этаже дома с внутренним двориком, выбеленным известью и заставленным горшками с цветущей геранью, которая распространяет повсюду свой сильный аромат. Жаркое весеннее утро, солнечный свет заливает студию, высвечивая незаконченные полотна, баночки с красками, старую мебель, всю в разноцветных пятнах. Все было бы чудесно, и я мог бы заснуть, если бы не животные. Они повсюду: домашние птицы, собаки, кошки; есть и другие, более экзотические: мандрилы, попугаи… однако наибольшее беспокойство причиняет семейство горилл и стая гиен. Они затевают драки в основном во дворике, но все равно мешают мне: гиены заливаются идиотским хохотом, а гориллы рычат, отражая нападки противника. Гориллы намного сильнее, но среди них только трое взрослых, остальные – детеныши; гиен, напротив, более дюжины, и все они пребывают в страшном возбуждении. Перебранка становится все громче, и я высовываюсь в окно посмотреть, что происходит. Несколько гиен набросились на горилл, вынудив их отступить вглубь двора, чтобы отразить атаку; некоторые уже выбыли из строя, поверженные ударом мощной лапы, размазанные по стене, искалеченные в могучих объятиях горилл, однако нападающим удалось расстроить семейную оборону, и вся стая бросается в погоню за убегающими детенышами. Один из них, чудом увернувшись от зубов гиены, протискивается в узкий лаз и буквально просачивается внутрь мастерской. Я, который, естественно, всей душой на стороне горилл, бегу за малышом, пытаясь ему помочь, хотя бы захлопнуть за ним дверь, но часть гиен, идя по следу, уже пробралась внутрь. В ярости они рычат и скалятся, как бесноватые, наскакивают даже на меня, вздергивая верхнюю губу и обнажая окровавленные челюсти. Мне страшно, и я спасаюсь, забравшись на стремянку, прислоненную к огромному книжному шкафу. Оттуда, с высоты, я становлюсь свидетелем беспорядочного преследования маленькой гориллы, которая визжит, взывая о помощи, как беззащитное дитя. Я кричу, чтобы она тоже забиралась на лестницу, но, когда она замечает мою протянутую руку, уже поздно; ее затравили, теперь она в их власти, несколько челюстей нерешительно покусывают ее, но гиены знают, что это добыча одной из них, самой страшной, самой зловещей, а остальным приходится в спешке ретироваться в поисках другой жертвы. Теперь мы в комнате одни: парализованная ужасом маленькая горилла, обнюхивающая ее громадная гиена и я, завороженный неизбежностью чего-то ужасного. Я вижу лежащего на спине детеныша, предоставленного на милость своего палача; вижу, как гиена демонически выпрямляется, даже приобретая отдаленное сходство с человеком; вижу, как она сжимает в передних лапах рукоять топора, поднимает его и одним ударом отрубает маленькой горилле запястье. Не обращая внимания на струю крови, гиена снова заносит топор и отрубает горилле вторую руку. Малышка валяется на полу, только культи отрубленных рук подрагивают, и мне хочется думать, что она уже не способна страдать – столь тяжелы были нанесенные ей раны. Гиена, довольная, исчезает со своими трофеями: они превращаются в зловещего вида пепельницы, которые – теперь я это замечаю – расставлены повсюду и полны окурков. Я в ужасе, но звонит телефон, и надо спускаться. Наверное, это Микель Барсело: я должен рассказать ему о случившемся, чтобы он выгнал из дома этих чертовых гиен. Я снимаю трубку, но телефон продолжает звонить; какой-то проклятый телефон продолжает звонить непонятно где.
Это в гостиной на том же этаже. Дзынь-дзынь. Не до конца проснувшись, я подбегаю, чтобы ответить.
– Пабло?
– Глория?… Что случилось?
– Ты читал «Эль Периодико»?
– Газету?… Какую?
– Убили сына Робельядеса.
– Кого?
– Робельядеса, детектива.
– Что?…
– Ты спал?
– Подожди минутку, пожалуйста. И повтори все сначала.
К тому моменту, когда Lady First успокоилась и смогла изъясняться более обстоятельно, я уже понял суть дела, но все равно дал ей выговориться.
– Я только что прочла об этом в «Эль Периодико де Каталунья», на странице двадцать второй, там фотография и все остальное. Он свалился в своей машине в котлован на какой-то стройплощадке прямо тут, у нас в квартале. Пока не ясно, был ли это несчастный случай, начали следствие, потому что в деле замешана еще одна машина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47