Ты Арчила зарезал, так ты и отвечай, а мне в этих делах ни страха, ни опасностей. В любых случаях, Эдик.
Эдик покривился, сказал негромко:
– Арчил был шваль, шелупонь, мелкий шантажист.
Нина села в кресло напротив Эдика, твердо посмотрела ему в глаза и столь же решительно произнесла:
– Эдик, слушай меня внимательно. У меня теперь другая жизнь. Что там раньше было, то ушло и не вернется. Как я понимаю, тебе на хвост наступили, тебя за убийство Арчила милиция по всей стране разыскивает. Сколько бы ты ни бегал, сколько бы ни прятался, а сам понимаешь, рано или поздно найдут. Найдут и поставят к стенке. Если уж в тебя милиция вцепилась, то не отстанет и через сто лет.
– Плевать на милицию, дура ты эдакая. Ничего ты не понимаешь! – жестко выдавил он. – Плевать на ментов! Если б в них было дело, так я бы давно откупился, дура!
– Это как? – опешила Нина.
– Да так! Неужели ты думаешь, что я целый год прячусь, по чужим хатам живу, на хулигана стал похож, потому что милиции испугался?! Да плевать я на нее хотел! Хуже здесь дело обернулось! И для меня, да и для тебя.
– Меня в любых случаях сюда не впутывай.
– Приходится, Нинок, приходится. Тут уж ничего не поделаешь.
Он налил себе еще полстакана и выпил так же медленно, как первую порцию. Надолго замолчал, и Нина тоже решила выдержать паузу, пусть сам начинает, не ей же ему помогать?
– Короче сказать, Нинель, достали меня родственники и друзья Арчила. А это пострашней, чем вся милиция и Интерпол. На мою беду оказалось, что братьев, дядьев у поганого Арчилишки набралось чертова туча и они поклялись виноватого найти и отомстить. Сама знаешь, что кавказский народ к таким вопросам относится очень серьезно. Так серьезно, что скинулись они в общий котел, набрали денег и сейчас разыскивают меня и Штопора по всей земле.
– Что еще за Штопор? – презрительно спросила Нина.
– Штопор?.. Это тот, который убил Арчила. А ты его в тот день в ресторане видела. И видела, как он дохлого Арчила из кабака вынес и в горы утащил.
– Не видела я ничего! – крикнула Нина.
– Это тебе так кажется. А в натуре – видела. И для тебя будет лучше, если так для себя и решишь.
– Мне для себя ничего решать не надо!
– Ошибаешься, Нинель, очень ошибаешься, – с какой-то кошачьей улыбкой сказал Эдик. – Люська, подруга твоя, официантка из нашего «Тюльпана», так же поначалу решила. А потом передумала. Когда ее за хобот взяли.
Нина чувствовала, что внутри у нее все уже трясется.
– Кто взял Люську за хобот?
– Да все они. Друганы Арчила. Я ж тебе сказал, деньги у них есть, злоба есть, они и разыскивают всех, кто может что-то знать. Люську они уже нашли, теперь твоя очередь.
– Да ты же сам, гаденыш, их на Люську навел, – истерично захохотала Нина. – Ты навел!
– Это значения не имеет. Главное, что они ее нашли. И если ты скажешь, что ничего не видела, к примеру, то однажды придешь домой, а сыночка твоего, Игоречка, дома нет. А тебя спрашивают по телефону – что ты знаешь о смерти Арчила, что видела, что думаешь? А мальчик рядом с ними будет кричать: «Мамочка, мне уши режут!»
– Ну и гады же вы, – прошептала Нина. – Ну и гады. А что Люська им сказала?
– Люська правильно сказала. Сказала, что Арчила зарезал Штопор, вот как она сказала.
– Ты ее научил, да?
– Может, и так.
– А теперь ты и меня под этих друганов и братьев Арчила подставляешь? На меня наводишь, чтоб я то же самое сказала? И дружка своего Штопора вместо себя на плаху кладешь? Ведь ты же, ты зарезал, а он только труп Арчила в горы утащил!
Ей тут же захотелось засунуть себе в рот салфетку, а Эдик засмеялся.
– Ох, детка! Видишь, какие вы бабы всегда болтливые и слабаки в деле. Кричала, что ничего не видела, а оказалось, что это совсем не так.
– Ну, кое-что видела, – вынуждена была согласиться Нина. – Только от моих показаний тебе легче не станет. Прирежут тебя дружки Арчила.
Он засмеялся и сказал снисходительно:
– Это уж тебя не касается. Я тебе говорю про самый лучший вариант и для тебя и для себя. Тебе не шибко много надо придумывать. Когда они, родственнички Арчила, войдут с тобой в контакт, ты немножко покочевряжишься для виду, поломаешься, потом сделаешь вид, что испугалась, и расколешься.
– Как это я расколюсь? – Нина внезапно успокоилась. Быть может, оттого, что увидела, в каком отчаянном, нечеловеческом страхе живет Эдик, как истрепал его за год этот страх, как он вертится, словно крыса в ловушке, а потому – нет в нем ни настоящей силы, ни настоящей опасности.
– А расколешься ты примерно так... Скажешь, что пришла утром первой на работу и видела, как из кухни ресторана выскочил Штопор. Весь в крови. На кухне – увидела тухлый кусок мяса, то есть Арчила. А я, метрдотель Эдик, пришел минут через сорок.
– Люська так и сказала?
– Да, – ответил он коротко.
– А они на этом успокоились?
– Одного показания недостаточно.
– И тогда они будут мстить Штопору?
– А кому же еще?
– А по мне, – неестественно весело захохотала Нина, – пусть они тебя и режут. Ты убил Арчила, ты и больше никто!
Эдик дождался, пока она прекратит смеяться, усмехнулся, неторопливо вытащил из кармана пистолет, поиграл им, снова засунул в карман и сказал снисходительно:
– Детка, ты не понимаешь ситуации.
– Ты что, собираешься меня испугать своей пушкой? – громко сказала Нина, нажав на слово «пушка», чтобы за стенкой его услышали и поняли, в чем дело.
– Нет, детка. Тебя мне убивать не с руки. Ты для меня ценный свидетель. Ты мне живая нужна. К тебе родственнички и друзья Арчила должны прийти и слова твои услышать. И слова твои должны быть правильные. Я же тебе объяснил, как они могут твоего сыночка прихватить? А почему мне так же не сделать? Где он живет, я знаю, детский садик – тоже знаю. Сейчас твой Игоречек, к примеру, либо у соседки через дверь, либо у этой Натальи.
Нина молчала, закостенев. Эдик сказал миролюбиво:
– Ты, главное, не дергайся. Все же очень просто. Дня через три эти кавказские мстители тебя найдут. Ты им сдашь Штопора. Они – найдут Штопора, и тому кранты. Я с мужиками тоже миром разберусь. И все навсегда забудется.
– Если ты тронешь моего Игоречка...
– Не трону. Мне это ни к чему. Но если ты начнешь брыкаться да из оглобель лезть, то уж извини.
Она посмотрела на него, пытаясь найти какие-то аргументы, возражения, но вдруг поняла, что никаких слов нет, да и быть не может. Перед ней сидел затравленный человек из другого мира, – со своими законами и правилами поведения. Она поняла, что если согласится с его, Эдика, предложениями, то данную, сиюминутную беду, возможно, и преодолеешь. Но Эдик врет, когда говорит, что на этом все и кончится.
Весь опыт Нины, ее лагеря, ее приключения и столкновения с людьми криминальными говорили об одном – если пойти на это соглашение, то Эдик от нее уже никогда не отстанет. Никогда, потому что шантажисты не отлипают от своих жертв. И в той или иной форме она на всю жизнь окажется у Эдика «на крючке».
Словно перехватив ее мысли, Эдик облегченно улыбнулся и сказал широко:
– Ладно! Будем считать, что в этом деле мы достигли консенсуса! Кавказские люди придут к тебе денька через три. А скажи-ка, ты не сумеешь мне на недельку какую-нибудь «крышу» подыскать? Меня из моего логова московского уже гонят.
– Уж не у меня ли ты собрался квартироваться? – спросила она насмешливо.
– Нет. Это было бы для нас с тобой невыгодно. Но, может, у тебя еще кто комнатушку сдаст? На неделю, не больше. За это время мы с тобой все проблемы разрешим.
– Ага. Разрешим. А потом что еще тебе от меня понадобится? Работенку тебе подыскать? С подругой познакомить?
Он засмеялся благодушно:
– Вот видишь, как быстро ты все схватываешь! Может быть, мы с тобой еще будем большие дела делать, Нина! Сейчас наше время пришло, время умных, деловых людей.
С резким треском дверь из второй комнаты открылась, и Комаровский сказал с косой улыбкой:
– Все ясно, деловой человек. А теперь сиди тихо и не рыпайся.
В руках у Комаровского оказалось короткое ружье с пистолетной рукояткой, и держал он его твердо, направив ствол в грудь Эдика.
Тот дернулся, привстал, но сел, не сводя глаз с черного зрачка ружейного дула.
– Теперь медленно и неторопливо вытащи лапы из карманов и положи на стол.
Эдик поколебался, лицо его дернула судорога, потом он хмыкнул и плавным движением вытащил из карманов руки, осторожно, как хрустальный тонкий стакан, положил перед собой на стол пистолет.
Из комнаты лениво вышел Воробьев с портативным магнитофоном в руках, вытащил из него кассету, сел в кресло, взглянул на Эдика и спросил с равнодушным презрением:
– Все ясно? Или будут дополнительные вопросы?
Эдик облизнул пересохшие губы.
– Весь разговор записали?
– Абсолютно правильная догадка, – кивнул Воробьев. – Все твое признание, друган, записали. Слово в слово.
– Ментам передадите? – глухо спросил Эдик.
– А вот за дураков нас не держи, – укоризненно заметил Воробьев. – В милицию мы эту пленку не понесем.
– А кому?
– Да как же кому? – удивленно спросил Воробьев. – Понятное дело, что твоим врагам. Зачем нам милиция? Ситуация очевидна. Ты, трус паршивый, подставляешь Нину, появляются заинтересованные люди, и мы тут же сдаем им тебя. А уж ты крутись как знаешь вместе со своим Штопором.
Эдик откинулся на спинку кресла.
– Ваша взяла, сучата. Может, поторгуемся?
– Да нет, – поморщился Воробьев. – Мы ведь торговаться не умеем. Ты нас не за тех принимаешь.
– Так что предлагаешь? – нахмурился Эдик, а руки его на коленях лежали спокойно и присутствия духа он не потерял под ружьем.
– Как что? – с тем же наивным удивлением глянул Воробьев. – Мне показалось, что ты мужик поумнее. Ты со своей стороны НЕ подставляешь Нину под кавказских джигитов, вообще навеки о ней забываешь, а она хранит эту пленку с записью в качестве своей охранной грамоты. Вот и все.
– А где гарантии, что вы этот компромат на меня в дело не пустите, ментам не передадите? – базаристо спросил Эдик.
Воробьев пожал плечами.
– Ты нас своей меркой не мерь. Нам твои дела до лампочки. По моему разумению, тебя прикончат рано или поздно, и скорее рано. Не за эти делишки, так за другие. Такова уж модель твоей жизни. Но мы в твоей судьбе участия принимать не собираемся. Никакого.
Лично мне в грязь не охота. Я думаю, что такого же мнения придерживаются и остальные. Разбирайся со своими друзьями сам.
Эдик глянул на Комаровского, сказал, криво усмехнувшись:
– Убери свою дуру. Мне под дулом говорить тяжело.
– Что поделаешь! Потерпи, дорогой! – захихикал Комаровский. – Вы, сэр, извините, но доверия у меня не вызываете!
– Ладно. Проиграл, – сказал Эдик и взглянул на Нину. – А ты молодец. Не ожидал. Добро. Значит, разошлись, как в море корабли, и больше не пересечемся, так?
– Так, – с трудом ответила Нина.
Эдик медленно поднялся, кончиками пальчиков коснулся своего пистолета и вопросительно взглянул на мужчин.
– Бери, бери свою пушку, – засмеялся Комаровский. – Ты ж без нее половина человека, а нам она ни к чему.
Так же пальчиками, очень медленно, Эдик засунул оружие за пояс, запахнул куртку, натянул на голову кепку, неожиданно улыбнулся дружески и спросил:
– Ну, а на посошок-то можно выпить?
– А как же иначе? – спокойно ответил Воробьев. – Налей ему, Нинок, на прощанье.
Нина взялась за бутылку и пока наливала коньяк в стакан, чувствовала, как дрожат у нее руки.
Эдик взял стакан, обвел всех уже спокойным и сосредоточенным взглядом и сказал:
– Жалко, что мы в разных сферах жизни. Жалко. Будем все здоровеньки. Выпью за то, чтоб к общему благу мы больше не встречались.
– Разумно, – сказал Воробьев.
Эдик поставил пустой стакан на стол, кивнул и вышел в прихожую. Нина открыла ему двери. Он что-то хотел сказать на прощанье, но слов не нашел, кивнул еще раз, и Нина закрыла за ним дверь.
– Вот и все! – весело засмеялся Комаровский, швырнув ружье на диван. – А ты дурочка боялась.
– Выстрелил бы? – содрогнувшись, спросила Нина.
– А то как же! Обязательно! Если б патроны были.
Нина понимала, что ее успокоения ради Комаровский скорее всего врет, что патронов у него не было. Но выяснять этого вопроса не стала.
Оба они снова уселись к столу и, как ни в чем не бывало, принялись обсуждать производственные проблемы, в основном о том, как и где Воробьев будет снимать очередной фильм, который должен прославить его во веки веков.
Сумерки за окном сгущались, к словам мужчин Нина почти не прислушивалась, остро и больно понимая, что если один из них захочет остаться с ней сегодня здесь, то набраться сил на отказ она не сумеет.
Более игрив по отношению к ней был Комаровский – то приобнимет, то скажет смачный комплимент, то многозначительно сверкнет глазенками, то совершенно ни к месту вспомнит про жену Воробьева, причем последний тут же мрачнел.
«Господи, Женька, – подумала она, – ну хоть бы ты меня не продавал в этой распроклятой жизни! Как же меня к тебе тянет!»
– Я схожу за Игорьком к соседке, – сказала она, вставая. – Не люблю, когда спит по чужим людям.
– Вот и хорошо, – вскочил Комаровский. – Я тоже иду. Надо эту гаубицу брату вернуть, обещал, что сегодня и принесу.
– Я, пожалуй, тоже двину, – приподнялся со стула Воробьев.
– С ума сошел? – вытаращил глаза Комаровский. – Этот кретин, быть может, внизу с пушкой своей бродит? Увидит, что женщина одна осталась и придет пленку со своим признанием отбирать! Нет уж, ты сиди, сторожи! Ты, Нина, ему у порога, у дверей постели, как сторожевому псу! Сторожи!
Он быстро упаковал ружье и следом за Ниной вышел из квартиры.
Около лифта он сказал, как бы к Нине и не обращаясь, словно сам себе:
– Этому охламону сейчас мама нужна, а не женщина.
– Я понимаю, – тихо ответила Нина. – Он свою жену на всю жизнь любит.
– На всю жизнь – такой ерунды ни у кого не получалось. Жизнь длинней любых увлечений.
Лифт распахнулся, и он вошел внутрь.
– Спасибо тебе, – сказала Нина.
– Ерунда, – по обыкновению ерничая, улыбнулся он; двери закрылись, и лифт загудел, проваливаясь вниз.
Со спящим ребенком на руках Нина вернулась в квартиру, осторожно уложила его в кроватку и вернулась на кухню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53