Господи, осекла себя Нинка, да зачем им это? И зачем я им этого желаю? Да кому что выпало по судьбе, то пусть каждый и переживает! Коль повезло прожить хорошо, светло и ясно, так пусть так и живется. И грех желать людям всякого зла. Тебе досталось, так зачем и другим?
Гитарист резко оборвал музыку, весело глянул на Нинку и прокричал:
– Вот и Владик пришел с дамой! Поздравляю! А то ты у нас, бедняга, вовсе за учебниками забурел!
Вокруг добродушно засмеялись, так что ничего обидного не было в приветствии гитариста ни для Владика, ни для Нинки. Гитарист тут же спел одну за другой несколько песен, а потом рослая девушка жарко заговорила о кино, и через минуту Нинка уже решительно не понимала, о чем идет речь. Звучали какие-то совершенно незнакомые ей фамилии – Феллини, Антониони, Тарковский, Ромм, Висконти, – и она с трудом понимала, что это те, кто делает кино. И что больше всего поразило Нинку, студенты совсем не говорили про актеров, про артистов, которые с ее, Нинкиной, точки зрения были самыми главными. Она заскучала, Владик, заметив это, тронул ее за локоть, сказал тихо:
– Ты минутку посиди, я сейчас вернусь. У меня в комнате беспорядок, я приберусь.
Когда через четверть часа она поднялась следом за Владиком на второй этаж и вошла в его комнату, то поняла, что дело было не в беспорядке, а просто в комнате стояло три кровати. Две у окна, а одна на входе, отгороженная шкафом. Значит, попросту говоря, Владик распределял на ночь своих друзей-соседей по другим комнатам. Он так и сказал:
– Ты не волнуйся, мы будем одни. Арик в Москве у своих армянских родственников ночует, а Коля тоже не придет.
– Хорошо, – сказала Нинка. – А ты на кого учишься?
– Если таланта хватит и повезет, то буду сценаристом. Или, профессиональней сказать, – кинодраматургом.
– А что это такое?
– Буду писать сценарии для кино. Знаешь, что это такое?
– Не очень.
– Очень просто. Я пишу то, что снимает режиссер. По моим текстам говорят свои реплики актеры. А как говорить – это их наставляет режиссер. Все просто.
– Ага, – сказала Нинка. – Если ты будешь хорошо учиться, то сможешь на актерский перейти?
Несколько секунд он не понимал, что она сказала, потом громко засмеялся.
– Ох, Нина! Ни в каком ты инязе не учишься, никакого языка княжества Бундустан не изучаешь, но мне на это наплевать! Меня на актерский факультет, как и любого сценариста, бесплатным калачом не заманишь! Актер, моя милая, всего лишь произносит тексты, которые для него написали. И произносит их так, доносит ту мысль, которую требует от него режиссер-постановщик! Слава, для общепонимаемых кругов зрителя, конечно, достается актеру, но роль его в фильме, ты уж мне поверь, по большому счету очень незначительна. Ну да этого сразу не объяснишь. Давай мы с тобой дотанцуем.
Он включил магнитофон, и они принялись танцевать, прижавшись друг к другу.
За стенкой комнаты пошумели было, но потом стихли.
По ходу танцев Владик снял с Нинки кофточку, а потом юбку, и Нинка приняла это молча, не ломалась, но и нетерпения не проявляла.
Немного за полночь они танцевали совершенно голые, и Владик даже очки снял, потому что разглядывать обоим было нечего, в комнате было темно, и разговаривать они тоже прекратили. Не о чем было больше разговаривать.
Утром он проводил Нинку до остановки автобуса и спросил:
– У тебя есть телефон?
– Нет, – ответила Нинка.
– А ты придешь сегодня вечером? Я тебя встречу. Вот на этой остановке.
– Хорошо, – сказала она. – В семь часов.
Но она знала, что не придет сюда больше никогда. Он тоже не стал настаивать, хотя Нинкино решение почувствовал.
Она села в автобус и через заднее стекло машины видела, как Владик постоял немножко, потом повернулся и неторопливо пошел к общежитию, пошел в свой мир, который так и остался для Нинки не очень понятным, но завлекательным. Она понимала, что, в общем-то, в этом мире места для нее нет, а если и есть, то оно какое-то не очень хорошее, непрочное, да и ненужное. Было хорошо вчера вечером, было хорошо ночью, но об этом надо было забыть и не возвращаться к пережитому, не пытаться его повторить. Она понимала, что се жизненная дорога выстраивается совсем в ином направлении и торить эту дорогу приходилось самой.
Наталья встретила Нинку весело и спросила лукаво:
– Ну, как, курочка, отгулялась?
– Твое-то какое дело?! – неожиданно обозлилась Нинка на безвинную подругу. – Что хочу, то и ворочу!
– Да что ты, я ничего, только если ты передумала насчет Ильи Степановича, то я просто и не знаю, как ему об этом сказать.
– Просто скажешь.
– Да не в том дело. Обижать его неохота. Уж больно хороший мужик, честное слово.
– Ничего я не передумала, – буркнула Нинка.
– Вот и ладненько! Вот и славно. Он мне вчера сказал, что на сегодня он и меня с собой в гости возьмет. Я тебе в доме помогу прибраться. А потом буду иногда приезжать проведать, если пригласишь, конечно.
– Приглашу.
Нинка поняла, что на сегодняшний день Наталья приглашена в качестве громоотвода, чтоб первый день знакомства прошел полегче и попроще. Пусть так, решила она, в конце-то концов, не в рабство нанимается, если что, сбежать можно всегда.
Илья Степанович оказался точен и в два часа приехал на своем синеньком «жигуленке».
– Все осталось в силе? – неуверенно спросил он с порога. – Едем?
– Едем, – твердо ответила Нинка.
Она собрала свои вещички, окинула кухню взглядом, словно прощалась с ней. В душе она ощущала, что еще не раз вернется сюда. Вернется с грузом новых пережитых неудач, вернется и счастливой. Будет возвращаться и с победами, и с поражениями еще долгие годы.
Втроем они уселись в автомобиль, Илья Степанович тяжело и горестно вздохнул, после чего запустил мотор.
Он водил свой автомобиль не то чтобы плохо, но очень напряженно. Пока они ехали по городу, то почти не разговаривали, и только когда выкатились на шоссе, за кольцевую дорогу, он засмеялся и сказал облегченно:
– Ну вот, теперь полегче. Не могу по городу ездить, пульс сто двадцать, руки-ноги трясутся, выпить для храбрости жуть как охота, а нельзя. Кстати, Нина, если ты не передумала, то я уже присмотрел для тебя автошколу. Пойдешь?
– Пойду, – ответила она. – Только вы мне лучше скажите, кто такие Феллини, Антониони, Тарковский и Висконти?
От удивления он чуть руль из рук не выпустил, быстро взглянул на Нинку и спросил:
– А почему это тебя заинтересовало?
– Так. Заинтересовало, – упрямо ответила Нинка, а Наталья засмеялась.
– Ну и компания у тебя завелась! Все иностранцы-засранцы!
– Это хорошая компания, – очень серьезно сказал Илья Степанович. – Все, кого ты назвала, наши современники, режиссеры кино. Я так полагаю, что нам в жизни повезло, что мы живем с ними в одно время. Это великие режиссеры.
– А кто в кино главный? – спросила Нинка. – От кого все зависит?
– Артисты, конечно! – удивленно сказала Наталья. – Я девчонкой была, страсть как хотела стать артисткой!
– Не совсем так, – улыбнулся Илья Степанович. – Видите ли, в чем дело, в такой сложной системе, как современные кино, театр, трудно выделить, кто там, в результате, самый главный. А мне сейчас эдак, с лету, трудно вам объяснить, в чем тут дело.
– Потому что мы дуры дремучие? – напористо спросила Нинка.
– Нет, – снова улыбнулся он, дернулся, потому что чуть не наскочил на велосипедиста, выругался, а потом продолжил: – Не в том дело, что ты или Наталья дуры, а в том, что у вас нет подготовки к тому, что вы хотите понять. Всякое зрелище, как медаль, имеет две стороны. Вот мы сейчас едем, и в этой езде тоже две стороны. Вы – катаетесь, и вам приятно. А я – тружусь, трясусь и никакого удовольствия не испытываю. В кино или театре то же самое. Просто зритель смотрит и наслаждается. Подготовленный зритель понимает, что за тем, что видит, стоит нечто большое и сложное. И чем более подготовлен зритель, тем более высокий уровень радости он получает. Как бы это попросту сказать... Вот, к примеру, существует китайская поэзия. Мы по-китайски не понимаем, и она нам до фонаря. Когда на русский язык переведут, то для нас она тоже чушь несусветная. А семьсот миллионов китайцев ею восхищаются, восторгаются и считают самой тонкой, изящной и поэтичной на свете. И все сие не означает, что китайцы поголовные дураки. Это означает, что мы глупы. Изучили бы язык, культуру китайскую и поняли бы, в чем там дело. Пока не научишься плавать, девочки, не поймешь, какая это приятная вещь. Во всем подготовка нужна, и чем она глубже, тем больше ты понимаешь и тем богаче становится мир, а человек счастливее. Это банальности, но это так.
– А как это – подготовиться? – спросила Нинка.
– Ответ опять банальный до пошлости. Надо учиться. Ты, Нина, серьезно кино заинтересовалась?
– Да, – ответила она, хотя вовсе об этом и не думала, а если думала, то совсем с другой точки зрения – у нее в голове еще бились воспоминания о прошедшей ночи. И не собиралась она ни к чему готовиться, ничему усиленно и долго учиться. Достаточно было и того, что, Бог даст, получит автомобильные права, если этот седой и спокойный человек не врет и ей поможет. А еще бы того лучше закончить курсы какие-нибудь, чтоб работать официанткой.
– Путей образования много, – сказал он. – Но все начинаются и кончаются книгой. Отправишься ли ты учиться в какое официальное заведение, или займешься самообразованием, но в двадцатом веке и обозримом будущем без книги не обойтись.
Нинка обрадовалась.
– А у меня была любимая книга! «Дама с камелиями»! Я ее страсть как любила, всюду за собой таскала! Такая книга, все про мою, то есть нашу, жизнь!
Илья Степанович покосился на нее и тихо засмеялся.
– Я подарю тебе и «Даму с камелиями», и кое-что получше. Поверь мне пока хотя бы на слово, что на свете уже написана масса книг, которым твоя «Дама» и в подметки не годится.
– Может, вы меня домой отвезете? – тоскливо спросила Нинка. – Вы такой умный, а я такая простуха, что вам с меня, окромя постели? Заскучаете.
– Нет, – сказал он без улыбки. – Теперь поздно. Теперь я тебя уже назад не отвезу.
– Да не слушайте вы ее! – взвилась Наталья. – Она же своего счастья не понимает! Вы с ней построже будьте, Илья Степанович! Я вам говорила, что она еще совсем девчонка сопливая, хотя много в жизни и хлебнуть довелось! В строгости ее держите, заведите плетку!
– Строгость ни к чему. Это уж слишком. У нас будет демократия. А что касается кино и режиссеров, то для того, чтоб понять, что там творится, я тебе вечером дам очень веселую, фантастическую и простую книжку. Ее написал Гарри Гаррисон, называется «Фантастическая сага». Прочтешь и сразу будешь знать, как делается кино. Ну, потом, когда освоишь азы, прочтешь Скотта Фицджеральда «Последний магнат», это уже артиллерия серьезного масштаба. Как-нибудь мы сходим с тобой на «Мосфильм», у меня есть парочка знакомых режиссеров, поглядишь, что такое работа на съемочной площадке, и про кино тебе все станет ясно.
– Илья Степанович, – встряла Наталья. – А вы с известными артистами знакомы?
– Частично. И не близко, – сказал он. – По большей части они меня разочаровывают. В обыденной жизни, девочки, это далеко не такие прекрасные герои, каких мы видим на экране.
Нинка хотела возразить, что, по опыту вчерашнего дня, она совершенно с этими словами не согласна, но смекнула, что с объявлениями о своем опыте следует и подождать.
– В принципе, Нина, – продолжал Илья Степанович, – если у тебя есть такая тяга к познанию мира искусства, мы можем составить программу самообразования. Достаточно разумную и объемную, чтоб тебе было интересно и чтоб за несколько лет ты достигла определенного интеллектуального уровня, если тебя не пугает это слово.
– Я плохо соображаю, что вы толкуете. Я свое уже отучилась.
– Прокомментируй? – удивленно оглянулся на нее Илья Степанович.
– Ну, кончила я уже десять классов, и хватит!
Он громко засмеялся.
– Милая моя! «Десять классов, и хватит!» Да десять классов образования позволяют тебе только, ты уж извини, над уровнем обезьяны приподняться! Неужели не хочется узнать побольше о том мире, в котором тебе выпало великое счастье родиться и жить?
– Хочу, – сказала Нинка, потому что почувствовала, что такого ответа 6т нее ждут и такой ответ понравится.
– Вот и хорошо. Время на это у нас есть. У тебя его много, у меня поменьше. Но мы все успеем.
Через много лет Нинка часто вспоминала этот первый серьезный разговор с Ильей Степановичем. Состоялось все, о чем он говорил. Все подчистую. Она получила автомобильные права, окончила курсы официанток, торчала на съемочных площадках и на репетициях в театре. Жизнь ее набирала разбег – стремительный и красивый, да оборвалась эта дорога по совершенно не зависящим от нее, Нинки, обстоятельствам. Но в тот первый день ко всему сказанному Ильей Степановичем Нинка относилась недоверчиво. Она просто полагала, что едет к нему временной подругой подкормиться-подлечиться, будет там числиться то ли прислугой, то ли нянькой, то ли девкой для постельных утех хозяина, и уже прикидывала, что просуществует при хозяине до следующей весны, отогреется, придет в себя после исправительных лагерей, а со следующей весны, как потеплеет, вернется к Наталье на кухню и начнет свою собственную жизнь.
Они миновали по проселочной дороге обширную рощу, вкатились в большой поселок, где за заборами виднелись солидные зимние дачи, а потом въехали в ворота и остановились перед двухэтажным рубленым домом с очень большими окнами на втором этаже.
– Вот и приехали, – сказал Илья Степанович. – Вот и мой, а надеюсь, что и твой дом, Нина.
Она вылезла из машины и присмотрелась.
Труба над крышей. Значит, придется заготавливать дрова и топить зимой печку. Водоразборная колонка у забора – значит, таскай ведрами воду. Пустая собачья будка, получается – надо заводить собаку, а потом смотреть за ней.
– Хороший дом, – равнодушно ответила она, не подозревая, что в этом доме она проведет почти пять лет, и эти годы будут самыми светлыми, самыми спокойными годами во всей ее жизни. Почти пять лет удивительной жизни, ни дня из которой потом никогда не повторилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53